6. Господин Бибиков
Говорят, он вовсе не был Бибиковым, а был Бубкин. Но на вывеске заезжего двора и крупорушки пузатыми буквами было начертано: "Бибиков".
Нет, не было над этим заезжим двором вывески с изображением чайника и гирлянды колбас, и не назывался он "Золотой лев" или "Гостиница четырех ветров". Не было даже и сторожа с колотушкой, который ночью усыпляет своим стуком постояльцев. Лишь на заборе нарисован был большой красный пес, и один он охранял этот заезжий двор, храп мужиков и крики пьяных извозчиков, потому что ничего, кроме храпа и криков, не нашел бы здесь ни один разбойник, явись он даже с двуствольным ружьем.
Правда, говорили, что когда-то тут была корчма с веником над воротами, этим старинным международным знаком гостеприимства, и с вывеской, на которой закуски были нарисованы так живо, что все проезжающие вспоминали о выпивке. Здесь останавливались почтовые кареты, и кучер кареты и почтальон выпивали чарку водки, а для пассажиров был такой самовар, что из него можно было напоить чаем не только пассажиров, но и коней и даже карету.
Теперь же сюда заезжали балагулы, возившие со станции коммивояжеров в клетчатых брюках, с пестрыми чемоданами, полными подтяжек. Но они готовы были продать не только подтяжки, но и перья птиц, которые живут на острове Мадагаскар и на других островах, названий которых они и не знали.
Сюда заходил на ночь шарманщик со своим древним попугаем, кричавшим во сне непонятные и печальные слова, шпагоглотатели, феномены, ярмарочные гиганты и карлики, факиры, канатоходцы, которые так привыкли к канату, что и по земле ходили балансируя, - весь этот бродячий, поющий, пляшущий и голодающий люд.
Забегал сюда с иглой и утюгом бродячий портняжка, в карманах которого была лишь пыль из старых швов, которые он распарывал день и ночь, паяльщик с серебряными палочками, охотники, голубятники, картежники, у которых был один дом на свете - колода крапленых карт; убийцы и приходившие к ним тени убитых, и по ночам слышались такие крики, словно убитые убивают своих убийц.
Здесь можно было увидеть богомольцев с разбойничьими лицами, конокрадов, которые приходили с одним кнутом, потому что у них украли лошадь, и нищих, которые на счетах подсчитывали свою дневную выручку.
Здесь жили, и пили, и играли в карты или кости день, или месяц, или год, а бывало, что, однажды войдя, уже больше никогда и не выходили, - их выносили ногами вперед и хоронили на русском, польском, еврейском или немецком кладбище. Если же не могли определить, кто это был, и покойника не принимал ни поп, ни раввин, ни ксендз, - хоронили на выгоне, под открытым небом, среди четырех ветров, и ставили столбик в память того, что жил когда-то на свете человек, а сейчас лежит под этим столбиком, среди четырех ветров.
Господин Бибиков, в черной крылатке, черном котелке, с черным зонтиком, маленький, узенький, похож был на ночную бабочку, которую вот-вот унесет порывом ветра. Но это только казалось. Ходил он твердо и уверенно стучал зонтиком по земле, у него были тугие щечки, и светло-снежная холеная бородка любящего себя человека, и холодные зеркально-голубые глаза стрекозы, от которых ничто не ускользало.
Вот он разогнал кур: "Киш-киш-киш!" Вот привязал к воротам козла, погрозил ему зонтиком и оглянулся: кому бы еще погрозить?
Мимо пробежал мальчик с обручем. Господин Бибиков тотчас же закричал: "Стой!" Поманил мальчика и сказал ему, что если он будет так скакать, то может споткнуться и упасть, и тогда сломает себе шею или ногу, и если шею, то уже не поможет ни доктор, ни бог, ни баба-яга, а положат на маленькие носилочки и отнесут на кладбище; а если только ногу, то вместо ноги у мальчика будет костыль - "тук-тук!".
Давно уже мальчик убежал за своим обручем, давно забыл все слова господина Бибикова, а тот все продолжал покачивать головой.
Прошел человек с большой пилой, и господин Бибиков закричал: "Эй, Юхим!" Человека звали Никифор или Ничипор, но для господина Бибикова все проходящие с пилами были Юхимы. И господин Бибиков осведомился, остра ли пила, и сам осторожно попробовал и спросил, как и чем наточил. Выслушав ответ, он похвалил и, понюхав табак из табакерки, поглядел полубезумными от чихания глазами на мнимого Юхима: "Чего же ты стоишь?" И озадаченный и обиженный Юхим долго еще проклинал Бибикова и отплевывался, приговаривая: "Ну и Бубкин, вот так Бубкин! Пошел ты к черту, Бубкин!"
Ни одно происшествие в городе не обходилось без господина Бибикова. Он был всюду.
Он участвовал во всех молебнах, церемониях, панихидах и стоял всегда впереди, чтобы все его видели; а везде, где подавали прошения, стоял позади, ибо никогда не знал, чем это кончится.
Он всегда первый встречал почетных гостей, и приезжавшие еще не видели вокзала, но видели взлетавшую в воздух панамку Бибикова. Он же и провожал их, до последней секунды лез на глаза и говорил: "Мы вас будем помнить всю жизнь!", "Как мы обойдемся без вас?" Отъезжавшие забывали и то, где они были, и все слова господина Бибикова, но сам он долго еще рябил в их глазах. И они много раз закрывали и открывали глаза и проводили по векам рукой, чтобы прогнать Бибикова из своей памяти, но это не помогало; и каждый три раза плевал через левое плечо, чтобы наконец выплюнуть его, но никто еще не сказал, что это ему удалось.
На похоронах господин Бибиков шел впереди всех, вместе с факельщиками, в своей развевающейся на ветру черной крылатке, похожий на присланного с того света распорядителя. И больше всего он боялся, как бы покойник не встал и не пошел домой, - тогда не состоятся похороны, потому что некого будет хоронить.
На свадьбах и весельях господин Бибиков, пока ел, всегда молчал, ибо он не был из тех людей, которые откусывают кусок и, как горчицей, приправляют его словом. Он ел и смотрел на соседей, волнуясь, что они быстрее его очищают тарелки.
Но вот убрали столы, и люди плясали и кричали: "Горько! Сладко!"
Господин Бибиков никогда не танцевал и тем более не кричал: "Горько! Сладко!" Он стоял в уголке и ожидал, что поссорятся невеста с женихом, или что в самый последний момент вскроется нечто ужасное, что превратит свадьбу в похороны, или, в крайнем случае, откроется дверь и появится почтальон с такой телеграммой, что невеста перестанет быть невестой, а жених женихом. А если ничего не случалось, господин Бибиков говорил: "Плохая примета - чем еще все это кончится…"
Больше всего на свете он любил приносить плохие вести. И когда бежал по улице, прижимая свою черную крылатку, казалось, под полой он держит неприятности, чтобы не вылетели раньше времени и были доставлены как раз тому, кому они принесут самую большую печаль. Прибежит с извещающим лицом и скажет: "Вы сгорели!" или: "Ваш папа умер!" Если бы он мог сказать: "Завтра вы потеряете голову!", это был бы самый удачный день в его жизни.
- Иди сюда, иди, иди, я тебя не съем! Хочешь конфетку? - господин Бибиков показал монпансье. - Ага, попался! - Он крепко держал меня. От него едко-крысино пахло.
И в каждой морщине его лица, в каждой складке его платья, даже в выражении башмачных завязок было что-то коварное.
- Где рогатка? Покажи руки! Покажи в карманах, ну, выверни! А что у тебя за пазухой? Эх-хе-хе, - сокрушался он, пряча монпансье в жилетный карман. - Ну, признайся, ты хотел сорвать настурцию?
- А вот не хотел.
- Что ты мне говоришь - не хотел? Я ведь лучше тебя знаю, что ты хотел и чего не хотел.
- Ну, честное слово, дяденька, не хотел.
- Твое честное слово…
- Вот провались я на месте.
- Ты провалишься! - с сомнением качал головой Бибиков. - А что же ты хотел - наверное, яблоко украсть?
- Дядя, так их ведь еще нет.
- А, еще нет! А когда будут, украдешь, да? О господи, - закашлялся он, - иди, иди уже, ну, чего ты стоишь? Я тебя не задерживаю.
- Так я же к вам шел.
- Ко мне? Хорошие клиенты! Зачем же, например, ты шел ко мне?
И я качал сначала, как учила меня тетка:
- Здравствуйте, господин Бибиков!
- Ну и что? - нетерпеливо сказал Бибиков.
- Тетка просила отдать гривенник денег.
- А кто твоя тетка? - словно не зная этого, спросил он.
Я объяснил.
Бибиков вытащил старый, засаленный, похожий на жабу кошелек.
- На тебе уже пять копеек.
- Моя тетка сказала: гривенник.
- Мало ли что твоя тетка сказала! А если она скажет миллион, так я должен дать миллион, да?
- Тетка сказала: гривенник.
- Господи, разбойник! Чистый разбойник девяносто шестой пробы! На тебе уже пять копеек и скажи спасибо.
- Тетка сказала: гривенник.
Ты что, выучил это наизусть, как таблицу умножения? - удивился Бибиков и сунул мне в руки липкий пятак. - Иди и смотри не попадайся мне больше на глаза, обломаю руки-ноги.