Во второй половине дня с ведром водки - "как богова слезка" - пришел человек, о котором переселенцы уже наслышались, но которого им еще не доводилось видеть, - местный богач, лавочник, пасечник, кулак и торговец дядя Петя.
- Бог в помочь, сестрицы и брательнички! - с ходу запел он, будто на клиросе, а потом забалагурил, затуркал девчонок и парнишек, которые пришли на помочь: - А ну, живей! А ну, за мной, божьи коровки!
Поторапливал и поторапливал ребят, совсем загонял, а сам частенько успевал окинуть разудалым бирюзовым оком переселенку: "Ох и бабочка! Закачаешься!" - и ее муженька: "Ревнючий, видать, так и зыркает…" - и дядю Силашу: "Премудрый мужик, накачивает водочкой: работайте, ударяйте!" И сам не ленился дядя Петя, а засучив рукава работал до пота: таскал бревна, тесал их, пилил, строгал, всех подначивал - и вихрем взвихрилась при нем помочь, будто все закрутилось в колесе огненном. Ну и дядя Петя, мастак!
Летели стружки, щепа, сыпались пахучие, скипидарные опилки, звонко пели пилы, впиваясь в смолистое, золотое тело кедра, играли-мелькали в мускулистых руках топоры; толстое бревно лепилось к бревну, - вставали великаньей крепости и прочности стены. Не жалели мужики заготовленного впрок, загодя Никанором Костиным сухого, бледно-зеленого мха, прокладку меж бревен делали на совесть: "Никакой мороз не пробьет!"
Дом сгоношили быстро; встал как встрепанный на окраине села, где жили новоселы - "шушера", пестрая гольтепа, наезжая со всех сторон, намыкавшаяся на своем веку. Центр села давно обжит старожилами, крепкими хозяевами, чуравшимися окраинной бедноты.
Веселый дом Смирновых встал на самой опушке тайги, а скоро рядом с ним поднялась маленькая, как банька, избенка Лесникова. Не захотел он ни в чем стеснять Смирновых.
- Так-то ни я вам, ни вы мне мешать не будете. Поживем каждый на свободе и просторе. Нужды нет тесниться. Я люблю побыть в одиночку: мало ли чего захочется обмозговать… Или прынцесса какая ко мне захочет заглянуть, я еще мужик не перестарок!..
Сан-Герой, которого Лесников приютил до поры до времени, пока парень найдет работу и пристанище, во время стройки суетился больше всех: вымерял аршином бревна, стены, фундамент, скалил в улыбке крупные желтоватые зубы.
- Когда много плотников, дом с кривым боком бывает, - говорил он.
Лесников замахнулся было острым топором, хотел срубить коренастый, раскидистый дуб, высившийся возле его вставшей на курьи ножки избенки, но Сан горячо встал на защиту векового великана:
- Не надо рубить, дядя Силаша! Дерево падает - тени нет. Зачем торопишься?
Не ведал, не гадал Силантий, что правильно сделал, приняв его умный совет: позднее зеленый друг сослужил ему великую службу.
- По гроб жизни благодарить дубок не устану, пальцем не позволю никому его обидеть, - часто говорил через несколько лет Лесников. - А я сдуру торопыжничал: "Срублю!.."
Глава восьмая
Дядя Петя - первый темнореченский богач, яростный, азартный хозяин: неуемная страсть к наживе заряжала его неистощимой энергией.
Мужичок с ноготок, коренастый, коротконогий, дядя Петя неутомимо катался круглым шариком по селу и, похохатывая, весело посверкивая бирюзовыми глазами, вершил дело за делом. Никогда и никому слова худого не сказал рыжебородый черт, - все с божбой, все ласкательно. Не говорит - поет, заливается как соловей, словом приветливым людей прельщает. Живые соки выпить-вытянуть из любого человека мастак был дядя Петя.
"Дядя Петя", "дядя Петя" - так звали его не только односельчане, но и пришлое и наезжее начальство. Не любил он почему-то свою фамилию, и даже в Хабаровске многие воротилы знали его как дядю Петю. Когда-то был он хозяином башмачной мастерской в Благовещенске, потом башмаки забросил, в другие дела ударился. Увлекся одно время дядя Петя модным толстовством.
Пестрая партия - молоденькие барышни, зеленые студентики, молодые учителя - в деревню пошла, на практике проводить в жизнь учение графа Льва Толстого. Мужиковствовали, а больше юродствовали: наряжались в лапти, которых на Амуре и на Уссури никто и не нашивал, в красные и синие вышитые косоворотки, в длинные, до колен, толстовки.
Образовали молодые господа толстовскую колонию в Темной речке; построили для нее красивый, просторный дом.
Дядя Петя, человек рисковый, фартовый, не зря пристал к толстовцам. Года не прошло, как баре перессорились (всяк на свой лад толковал исповедуемое учение). Работать кто не хотел, а кто и не умел. Только спорить все были охочие - до хрипоты. Рассыпалась вскоре, как карточный домик, толстовская колония.
Дядя Петя купил по дешевке дом колонии, остался в Темной речке, пустил глубокие корни, прижился. Завел семью, женился, а не перебесился: все конек любимый - учение о непротивлении злу насилием, о любви и смирении. За доброту душевную, знать, бог вскоре пожаловал его лавкой, новым, крепким, полукаменным домом; за смиренномудрие посылал ему выносливых и упорных в труде батраков.
Первая по всем статьям пасека у дяди Пети не только на Уссури, но и на Амуре, да, пожалуй, и во всем Приморье. У него самая лучшая на селе рыболовная снасть. А все мало, все хапает. Изворотливый мужик, смекалистый. Смотришь, крупный подряд заключит с пароходством на поставку дров. Село все поднимет, на подмогу зовет.
- Я мирской заступник. Со мной не пропадете, мужики. Для народа и живу, - поет умильно дядя Петя на сходе.
И поднимет народ на большие дела: где мужику десятка достанется, ему сотня выпадет; где мужикам - заработок, ему - крупная пожива.
Прикатил дядя Петя в деревню на своих на двоих, гол, как сокол, а пошел добреть-богатеть не по дням, а по часам. Поговаривали мужики злое - будто спервоначала его богачество с черного дела пошло, а поди проверь, правда ли? С зависти мало ли чего наговорят брехливые языки…
По Уссури и вниз по Амуру были разбросаны стойбища гольдов - нанайцев, как они сами себя называли. Гольды - охотники и рыболовы наипервейшие. Белка с дерева на дерево перепрыгивает, а гольд ее из ружья дробинкой в глаз бьет - шкурки не портит.
Зимой гольды уходили на охоту в тайгу дремучую. Два-три месяца охотники в стойбище не возвращаются, все по тайге следопытят, зверя пушного добывают. Белку охотник домой нес мешками полными!
Уссурийская, амурская тайга-матушка! Обильна она мехами бесценными - белым и голубым песцом, лисой рыжей и черно-бурой, горностаем, соболем, выдрой, голубой белкой.
Приходится охотнику схватываться в тайге на промысле и со зверями пострашнее - с пятнистым барсом, коварной рыжеглазой рысью, свирепым диким котом. Но все они младенцы против могучего, изворотливого великана - уссурийского тигра.
Гольды почитали тигра за зверя священного, стреляли в него только в крайности: ежели рассерженный зверь сам бросался на человека.
А всего страшнее в тайге неожиданная встреча с таежным беспощадным хищником - "промышленником". "Промышленник" - охотник за чужим добром, грабитель, опустошавший походные сумы своих жертв, не брезгавший ни шкурками зверей, ни корнем жизни - женьшенем, ни золотыми смывками.
Знатная в те годы, как поселился дядя Петя в Темной речке, бывала охота в тайге. Гольды возвращались в стойбища с мешками, плотно набитыми дорогими шкурками.
Однажды не вернулись к семьям три самых знаменитых в стойбищах охотника. Нашли их только ранней весной - на пути к дому погибли в тайге одинаковой темной смертью. Предательская пуля в затылок.
Кто-то подлый - не день и не два - крался воровато за жертвой, выслеживал, ждал минуты, чтобы безнаказанно свершить черное дело. От громового удара медвежьей пулей в затылок охотник тяжело падал на землю. Кто-то трусливо, стараясь не прикоснуться к трупу, обирал гольда - снимал мешки с пушным богатством.
Так и повелось с тех пор. Нет-нет да и найдут в тайге, угрюмо скрывающей зловещую тайну, труп человека, отдавшего труд и кровь бесстыжему "промышленнику".
"Властям предержащим" - царским чиновникам, управителям - что за дело до безвременной гибели "инородцев"! Подумаешь, жалость какая… Три гольда в год? Тут тайга!
Урядник в ответ на жалобы гольдов, что погибель пришла на лучших людей, разводил руками. По Амуру и Уссури тайга на тысячи верст тянется, лес из края в край стеной стоит, - что, дескать, я поделать могу? Ни вида на жительство, ни паспорта вор-убийца не оставил на месте преступления. Мало ли в тайге троп неведомых? Мало ли в мире слез пролитых? Мало ли на свете крови не отомщенной? Троих в зиму убили? Беда, беда! Я - мирской заступник - приму меры, приму!
Заезжий гость, урядник по пути вваливался в дом дяди Пети - попить, поесть, пображничать.
- Не ждал? Кума к куме и в решете приплывет…
Хлебосол тороватый, темнореченский баловень счастья, дядя Петя принимал почетного гостя, охотно выслушивал его рассказы о нанайцах - наивных, доверчивых людях.
- Эка беда какая, - грохотал начальственный бас, - гольда убили! Между нами говоря, разве гольд человек? По моему разумению - чурка осиновая с глазами. Знаешь, дядя Петя, как они на охоту собираются? Возьмут своих деревянных божков, начнут их салом кормить, подарки подносить, умаливать: "Не серчай, не серчай! Дай получше охоту". Ежели неудача какая, плохая добыча достанется, придет охотник домой злющий-презлющий, начнет божка ремнем избивать: "Зачем злой, жадный, плохо помогал?" Сало у него с губ сотрет, подарки отнимет: "Голодай и ты, коли я по твоей милости голодаю!" Народишко! Язычники! Я так считаю: гольда ли, паука ли убить - одно и то же, сорок грехов снимется.
Возбужденный, с взъерошенной рыже-красной бородой, посверливая гостя проницательными бирюзовыми глазами, суетился дядя Петя, охотно поддакивал мудрым речам начальника: