- Одного вы видели, тетушка Забира, - напомнила Гаухар. - Он приходил к нам домой. Могли бы поблагодарить.
Тетушка Забира обиженно сморщила лицо.
- Э, Гаухар, зачем смеешься надо мной? Неужто я не понимаю, какая птица поет, какая только крыльями хлопает?
Пришлось сконфуженной Гаухар просить извинения у Забиры, да и себя выручать, шутка-то оказалась неуместной.
А Забира, уже забыв свое недовольство, говорила; - Жаль, дедушки Рами нет в живых. Вот кто пел в молодости! Мы всей улицей собирались слушать его. Нынешние певцы уже не поют тех песен. А надо бы вспомнить их.
- Кто-нибудь учил дедушку Рами пению?
- Какое там учил! Пел, как сердце подсказывало, - только и всего. Кабы нынешнее время, непременно записали бы его песни на пластинку. А тогда кому это нужно было? Вздохнув, тетушка Забира ушла на кухню, стало слышно, как она рубит тяпкой мясо. Гаухар опять принялась за тетрадки. Солнце уже переместилось, светило в боковое, выходящее во двор окно. Изредка слышно было, как тенькает капель с крыши. Это предвестница весны. А когда нагрянет настоящая весна, пожалуй, не засидишься дома с тетрадками. Все живое будет увлечено весенними ручьями.
Только успела Гаухар подумать об этом, послышался стук калитки во дворе. Батюшки, Миляуша с Вильданом!
- Тетушка Забира, гости! - крикнула Гаухар.
- Проходите, проходите! - уже доносился из сеней голос Забиры.
- Ой, как бы не сглазить, тетушка Забира, ты как расцветающий бутон!
- Ну и скажешь, ты, Миляуша! Этому бутону под семьдесят.
- Вы прибавили, тетушка Забира!
- Миляуша по выходным дням говорит только правду, - со смехом сказал Вильдан и протянул обе руки, почтительно здороваясь с Забирой.
- А в другие-то дни, значит, привирает твоя молодуха, Вильдан?
- В другие дни что жены ни скажут, мужья стараются не слышать.
- И хорошо делают, - подхватила Забира. - Больше мира в доме.
Перебрасываясь шутками, гости сели к столу, накрытому белой скатертью. Только разместились - опять стук калитки. В окне мелькнула серая каракулевая шапка Агзама. Миляуша, словно ждала этой секунды, быстро повернулась к Гаухар и, конечно, не смолчала:
- О господи, может же человек так измениться за одно мгновение! Что с тобой, Гаухар?
Но Гаухар, вспыхнув, подбежала к двери. Агзам чуть было не столкнулся с ней. Какую-то минуту он смущенно стоял у порога.
- Ну проходи же, проходи! - говорила Гаухар, больше подбадривая себя, нежели гостя.
- Здравствуйте! - обратился ко всем Агзам, стараясь преодолеть свое смущение.
Когда появляется новый человек, люди за столом умолкают и не сразу находятся, как возобновить разговор. Впрочем, Миляуша не заставила долго себя ждать:
- Гаухар, ты ведь хорошо помнишь нашу поездку по Волге? Так вот, нынче ночью, во сне, конечно, я второй раз совершила это путешествие… Будто приближаемся мы к Астрахани. Пассажиры высыпали на верхнюю палубу. Там же и гармонист со своей гармонью. Ну, поем! Ты, Гаухар, еще не забыла "Алмагуль"?.. Агзам-абы, вы когда-нибудь слышали "Алмагуль"? Удивительная песня!
И Миляуша негромким, приятным голоском пропела:
Из дальних я жарких степей
Приехала гостья на Волгу,
Тоскуя по нежной любви.
А звали ее Алмагуль…
- Неплохо, Миляуша, право, неплохо! - похвалил Агзам. - Вам бы выступать в художественной самодеятельности.
На Миляуше было широкое платье, какие вынуждены носить беременные женщины. Избегая показывать располневшую свою фигуру, она не поднялась с места даже в ту минуту, когда в комнату вошел новый гость, так и сидела на скамье между горшков с цветами. Но и при своем невыгодном положении Миляуша осталась Миляушей, за словом не полезла в карман:
- Куда уж теперь в самодеятельность, Агзам-абы, - таланта, может, и хватило бы на один вечер, да вот беда… платье на мне не того покроя, не для сцены… А песенка все же хороша! Правда, Гаухар? Неужели позабыла, как мы пели ее?!
Но Гаухар только улыбнулась в ответ, - ей было почему-то не совсем удобно говорить при Агзаме о том, как веселились они во время поездки в Астрахань.
Не дождавшись ответа от подруги, Миляуша обратилась к тетушке Забире:
- Поддержите меня, тетушка Забира! Ведь красивая песня, правда? Эх, не умеет наша молодежь ценить! Но вы-то, тетушка, понимаете толк в манесебар.
- Ба! - изумилась тетушка Забира. - Да ты, Миляуша, оказывается, исконная татарка. Ведь манесе довольно старинное словечко, не часто услышишь теперь.
А задорная Миляуша не унималась:
- Я, тетушка Забира, не меньше, чем вы, исконная татарка. А о песне вы так и не сказали ничего.
Но Забира уже заторопилась на кухню, сказав на ходу;
- В наших краях мне не доводилось слышать эту песню. Может, она и хороша, да не для моих ушей.
- Ну вот, даже тетушка Забира не поддержала меня. А про Гаухар и говорить нечего: сидит, погрузившись в свои загадочные думы… Как вы полагаете, Агзам-абы, о чем сейчас может думать Гаухар? - лукаво спросила Миляуша.
Агзам смущенно пожал плечами, мельком взглянув на Гаухар.
В эту минуту тетушка Забира внесла в комнату окутанный клубами пара самовар, водрузила его на стол.
- Голос Миляуши и на куше слышен. Кого хочешь переговорит.
- Все до того захвалили мою жену, что она может возгордиться и послать меня в отставку! - Это Вильдан сказал, сделав жалобное лицо. А на самом деле рад-радешенек, что хвалят Миляушу.
- Что, перетрусил? - рассмеялась Гаухар. - С нынешнего дня, Миляуша, он будет больше ценить тебя. А то небось даже не понимал до сих пор, каким сокровищем завладел.
Вильдан поднял руки.
- Сдаюсь, друзья, на милость победителей. В знак прощения разрешите мне сесть рядом с женой, так спокойнее будет.
Загремели отодвигаемые стулья - Вильдану освобождали место рядом с Миляушей. Не меньше других хлопотал и Агзам. Он очень оживлен, видно было, что чувствует себя легко и свободно с друзьями Гаухар. Право, славные ребята Вильдан с Миляушей, они словно созданы друг для друга. А о тетушке Забире и толковать нечего: уже сколько раз он встречался с ней, находя для себя утешение в те дни, когда Гаухар не было в Зеленом Береге.
8
И вот в выходной день они остались вдвоем с глазу на глаз. Тетушка Забира ушла к родственнице по случаю какого-то семейного праздника. Разговор у них в первые минуты не вязался. Немногословному Агзаму и без разговора было хорошо. Остаться наедине, без свидетелей, молчать и смотреть в глаза Гаухар, которые сегодня особенно лучисты, - это для Агзама дороже всяких красноречивых слов.
Гаухар не то чтобы смущало молчание, ей хотелось заглянуть поглубже в душу этого человека, всегда внимательного, способного с одного взгляда понять многое и без лишних уверений преданного ей. Она хорошо это знала, даже гордилась этим, - и все же пусть он что-то скажет о себе, какой он - мягкий, уступчивый, вспыльчивый, упрямый?.. Меру жизни и цену людям она уже привыкла связывать с интересами школы, с заботами о судьбах детей. И вдруг она скорее неожиданно, чем обдуманно, спросила:
- Скажи, Агзам, ты когда-нибудь бил детей?
- Детей? - переспросил он, словно проверяя себя, не ослышался ли.
- Ну да, детей! Что ты так смотришь? Странный вопрос, да?.. Не удивляйся. Ведь о том, что случается каждый день и на что очень легко ответить, об этом я не стала бы и спрашивать тебя.
- И все же твой вопрос несколько странен и, - пожалуй, даже резковат, - задумчиво и с некоторым смущением проговорил Агзам. - Словно я непременно должен бить детей. Да что я, какой-нибудь старозаветный хальфа, что ли?
Гаухар сдержанно улыбалась, слушая его, - впрочем, улыбка эта не была ни иронической, ни осуждающей, скорее она располагала его к откровенности.
- Знаю, вижу! - решительно сказала Гаухар. - Тебе доводилось бить.
- Да откуда ты знаешь? Почему так уверена?
- По твоему смущению вижу. Если человек никогда в жизни не бил ребят, он не удивился бы моему вопросу, скорее мог обидеться, даже рассердиться.
Агзам помолчал, словно проверяя себя, потом дружелюбно ответил:
- Знаешь, попался. Вспомнил… Если правду говорить, бить не бил, но одного мальчишку как следует потряс за ворот.
- Вот видишь! Как это случилось? За что ты его?
- Да ничего особенного не произошло. Мало ли что бывает в повседневной работе сельского учителя.
- Все же расскажи. А то ведь некоторые думают, что у преподавателя железные нервы, он всегда владеет собой - не волнуется, не сердится, не отчаивается. И детки у него все послушные, как шелковые. Спросишь урок - отвечают гладко, без запинки, слова сами от зубов отскакивают.
Агзам с сомнением покачал головой, пристально посмотрела на Гаухар.
- Да, такие люди действительно встречаются: увидят два-три положительных факта - начинают хвалить и детей, и учителей. Но лично я не стал бы придавать особого значения таким похвалам.
- Да я и не собираюсь придавать значение, просто говорю, какие иногда складываются мнения.
Агзам опять помолчал, потом сказал уже совсем уверенно:
- По-моему, тебе не так уж интересно знать, много или мало таких благодушных людей. Ты совсем на другое делаешь упор.
- На что именно?
- Ну, как бы объяснить тебе… - Он решительно тряхнул головой, усмехнулся. - Ты хочешь сказать: "А ну-ка, товарищ начальник, выкладывай свои грешки. Не все тебе ревизовать других. Не думай, что ты сам такой чистенький, не уверяй себя в этом". Вот что ты хочешь сказать. Что же, я не боюсь быть откровенным! Было у меня достаточно ошибок, изрядно меня колотили за них…