Вероятно, другая женщина, менее ранимая и более сдержанная и скрытная, нежели Гаухар, на том и остановилась бы. Но характер Гаухар требовал прямых и последовательных решений. После зрелых размышлений она рассудила так: рано или поздно муж все равно узнает о ее непримиримой вражде с Фаягуль Идрисджановой - ведь вражду эту уже теперь кое-кто замечает. Почему же она должна так долго молчать? Надо все высказать Джагфару. Пусть это получится не совсем складно, зато правдиво. И он не будет потом упрекать ее в неискренности.
Не исключено, что она все же помедлила бы с этим разговором, последствия которого трудно было предвидеть. Но неожиданно она вспомнила об одном случае в их семейной жизни.
Однажды, на второй или третий год ее замужества, Гаухар сочла принципиально необходимым объясниться с мужем, на ее взгляд, по очень серьезному поводу. Слово за слово - она так разожгла себя, что потеряла контроль над собой и уже не щадила Джагфара.
- Подумай только, - запальчиво говорила она, - ты неправильно живешь! Ведь ты бывший комсомольский работник" И в институте, говоришь, четыре года был комсоргом. Так неужели за последние пять-шесть лет в тебе совершенно потух комсомольский огонек?! Ты ведь теперь почти никакого участия не принимаешь в общественной работе. Это очень плохо, Джагфар! Это значит морально зачахнуть!..
Он выслушал ее очень спокойно, потом рассудительно ответил:
- Вряд ли следует горячиться тебе, Гаухар. Для вашей малочисленной семьи вполне достаточно того, что ты общественно активна. Ведь я пишу кандидатскую, не забывай этого. Дело, сама знаешь, очень нелегкое. К тому же годы не останавливаются, жизнь тоже. А человек? Он ведь соответственно меняется. Вчерашние мерки для него сегодня уже не подходят. Что такое комсомольская активность в сравнении с движением науки! С ее все возрастающим влиянием на жизнь! Подожди, вот защищу кандидатскую…
Но Гаухар уже не могла остановиться; - Разве я против того, чтобы ты рос, совершенствовался в науке? Будем откровенны! Ты ведь только прячешься за науку, произносишь весомые, красивые слова; Да, да! Посмотри-ка на себя внимательней. Эго верно, знания у тебя прибавляются. Но - только формально! В быту, в привычках ты пятишься назад, готов скатиться в болото мещанства. И, что наиболее печально - сам не замечаешь этого!.. Погоди, не перебивай и не улыбайся так иронически. Тебя прельщает погоня за удобствами, за благополучием в жизни: "Вот защищу кандидатскую - меня повысят в должности, увеличат зарплату, заживем тогда на широкую ногу". Это уж и не знаю, что сказать… Это измена нашим комсомольским традициям! Бегство от самого себя, от современности!..
В пылу спора Гаухар не выбирала слов. Говорила искренне, она действительно хотела добра Джагфару и себе. Но по горячности своей и молодости не умела достаточно серьезно аргументировать эти мысли, впадала в противоречия, была наивна.
К чести Джагфара, он не обиделся на ее необдуманные выпады, не позволил ни грубостей, ни даже колкостей со своей стороны, только усмехнулся сдержано и ответил с достоинством:
- Надо поосторожней бросаться словами, Гаухар. Говорят, злоба вытесняет ум. Под горячую руку чего не наговоришь друг другу. Не правда ли?.. Подумай хорошенько - разве личное благополучие обязательно мешает человеку быть активным? И разве я, будущий научный работник, не принесу больше пользы, чем теперь? Главное - умей сочетать личное с интересами коллектива.
Говоря все это, Джагфар с некоторой тревогой, даже испугом ловил себя на мысли: ведь он обманывает сейчас и себя и Гаухар, будущее свое он теперь представляет как, прежде всего, удачную карьеру, выгодное продвижение по службе. Прежняя комсомольская увлеченность высокими идеями уже не волновала его черствеющую душу, в этом Гаухар права. И надо ему почаще оглядываться на себя, следить за своим поведением, за высказываниями на людях, чтобы не подвести самого себя.
Гаухар не заметила этого внутреннего испуга мужа, а его возражения приняла за чистую правду. Она позавидовала, с каким обезоруживающим спокойствием и достоинством держался Джагфар. И ей стало стыдно за свои не совсем обоснованные нападки на него. Надо признать, она допускала в своих обличениях и крайности, и даже грубость. А через минуту-другую Гаухар принялась извиняться перед мужем. Говоря попросту, она ведь только одного хочет - чтобы Джагфар не был в стороне от общественной жизни коллектива.
И Джагфар еще раз показал свое благородство и великодушие - поблагодарил жену за то, что сумела понять его. Он не подчеркивал свое превосходству не читал ей скучных нотаций. "Вот видишь, как неуместна бывает запальчивость в серьезных разговорах", - он снисходительно, ласково улыбнулся, только и всего.
Случай этот послужил тогда некоторым уроком для Гаухар. Она вынуждена была признаться в неуравновешенности собственного характера, одновременно стараясь перенять от Джагфара его внутреннюю собранность. Кажется, впервые возникло у нее зрелое женское суждение: что там ни говори, мужчина все-таки "глава" семьи, коренник; Джагфар без напоминаний принял на себя заботы о будущем благополучии жены.
С другой стороны, спор их не прошел бесследно а для Джагфара. Он как-то подтянулся и, к удовольствию Гаухар, стал бывать на собраниях, даже выступал иногда, проявив себя неплохим оратором.
Как только Гаухар вспомнила о тогдашней перемене в поведении мужа, она окончательно решила: "Нечего медлить, выскажу ему все о Фаягуль, - на пользу пойдет". Она еще не знала, упомянет ли о самом неприятном - о своих ревнивых подозрениях. "Ладно, по ходу объяснений видно будет, что сказать, о чем умолчать".
Казалось, все правильно было в ее рассуждениях, одного обстоятельства она не захотела принять во внимание: после того случая прошло несколько лет.
Когда Гаухар вернулась из школы домой, Джагфара еще не было. Да, сегодня у него лекция на заводе. И опять, как и раньше, при мысли о заводе ей вспомнился Исрафил Дидаров, а вместе с ним и Фаягуль. В груди что-то кольнуло. Но сейчас же это почти болезненное ощущение прошло. Наверно, она уже привыкла и примирилась с тем, что Джагфару приходится бывать на заводе. Вот только Фаягуль занозой торчала в сердце.
Она неторопливо сняла шубку, устроила ее на вешалку, привычно поправила перед зеркалом прическу. Не могла не отметить при этом: щеки у нее раскраснелись от мороза, горят, как бывало в девичестве. Ей было приятно видеть это, и последние невеселые мысли забылись, А не приняться ли за неоконченную картину, пока Гаухар одна в квартире? Давненько уж она не брала кисть в руки, наверно, и краски-то высохли. Нет, пока отложим картину, настроение, пожалуй, не совсем подходящее. Вон в окно видна предвечерняя Казань, Как красиво и легко бесчисленные струйки дыма взвиваются к небу; в окнах громадных каменных зданий пламенеет отражение закатного солнца; чуть подальше видны ажурные краны; на улицах суетливое движение машин и пешеходов.
Гаухар, не видя ничего вокруг, прищурясь, всматривалась в этот привычный городской пейзаж, увидев в нем что-то новое. Руки безотчетно потянулись за карандашом и бумагой, - то и другое лежало на столе, И все же прежде, чем нанести первые штрихи, надо еще более пристально, напряженно посмотреть за окно, чтобы решить, с чего начать.
Вот уже и Фаягуль забыта. Перед взором Гаухар были только эти прозрачные струйки дыма над зелеными и красными крышами домов да вот еще этот лист бумаги, по которому быстро бегает отточенный кончик карандаша. Ее ум, сердце как бы слились воедино с мелькающим перед глазами карандашом. Один штрих, другой, третий… Вот она, та минута, когда надо закрепить контуры. Скорей, скорей! Иначе краски потускнеют, погаснут. Дистанция между Гаухар и улицей словно бы исчезла, нет ни окна, ни квартиры. Перед глазами только бумага, а на ней схваченные на лету движения жизни, Ну, еще, пусть хоть еще минуту светит этот последний луч!.. Кончено, все потускнело, погасло.
Вздохнув, Гаухар отошла от окна. Постояла с закрытыми глазами, вдруг неожиданно для себя глянула на незаконченный рисунок. Тихо и радостно улыбнулась. "А ведь неплохо начато, право неплохо. Будто в самом деле вьется дымок из труб, и снег такой пушистый, что хочется взять в горсть. Отработаю детали - и готов рисуночек".
Гаухар чувствовала такую удовлетворенность собой, такую радость, словно сделала невесть какое важное дело. А ведь завтра же найдет в рисунке очень много ошибок, будет ругать себя. Но о завтра думать не хочется, главное - сегодня она верит в себя как в художника. Вероятно, такова уж природа человека, склонного к творчеству: хотя бы в первую минуту порадоваться тому, что сделал. Особенно нужны эти минуты не профессиональным художникам, а любителям: они очень редко показывают свои работы на выставках и еще реже слышат со стороны доброжелательные отзывы. Если уж сам не порадуешься своей работе, что еще остается?
За окном смеркалось. Гаухар зажгла свет и, уже не посмотрев на рисунок, положила его в альбом вместе С другими. Она переоделась, привычно занялась домашним хозяйством.
Около восьми вернулся и Джагфар. К удивлению Гаухар, с ним пришел Исрафил Дидаров. Вот уже не вовремя! Ничем особенным Исрафил не помешал ей, но неожиданное его появление было как-то не по душе Гаухар. Дидаров словно почувствовал это, начал объяснять, что подвез Джагфара с завода на своей машине. Ну, раз уж приехали вместе, Джагфар затащил его в квартиру, так что пусть хозяйка не седеет. Джагфар подтвердил:
- Да, да, я не отпустил его. Повечеряем вместе.
Гаухар промолчала. Насколько могла, приветливо предложила гостю раздеться, пройти в столовую.