- Теперь можно, ты взрослая… Это было поздним летом сорок первого года. Нашему детскому дому было приказано эвакуироваться в глубокий тыл. Мы ехали на машинах… Ох, если бы ты знала, Валечка, как трудно было пробираться по запруженным войсками и беженцами дорогам. Видимо, благодаря своей молодости я тогда перенесла все. Над дорогами постоянно висели фашистские самолеты и бомбили, бомбили без разбора, никого не щадя. Но наших ребятишек будто сама судьба хранила: мы благополучно избегали бомбежек. Однажды на дороге нас остановил военный - майор. Он держал на руках ребенка и очень обрадовался, что встретил нас. За полчаса перед нами под бомбежку попал обоз беженцев. Страшно вспомнить, что мы увидели на дороге - разбитые телеги, разорванные бомбами лошади, еще пылающие машины. А сколько людей - убитых, раненых… Жутко было смотреть на все это. Оказалось, что в кювете рядом с убитой пожилой женщиной майор нашел живого ребенка. Это была ты, Валечка. Майор торопился. Он передал нам девочку. Мы только потом спохватились, что не спросили имени военного, а он, должно быть, тоже второпях, не поинтересовался, куда мы едем. У тебя в руках оказалась маленькая сумочка. В ней мы нашли деньги и вот эту фотографию. Посмотри - на обратной стороне карточки написано: "А это мы с дочуркой". Единственное, что ты знала - свое имя. Ты долго плакала, звала бабушку и маму. Потом, когда тебе дали кусочек сахара, успокоилась. Если о тебе потом спрашивали, чья, мол, мы отвечали - Майорова. Так и стала ты Валентиной Майоровой. Отчество мы тебе сами придумали - Петровна, а почему Петровна, я уж теперь и сама не помню.
Валентина снова и снова смотрела на фотографию матери. Кем была она? Одета по-городскому, значит, жила в городе. А отец? Кто был ее отцом? Где он и что с ним? Быть может, жив и не знает, что его маленькая дочурка - теперь взрослая девушка, учительница, невеста…
Валентина иногда читала в газетах: дети и родители, разлученные войной, через многие годы находят друг друга. Вот если бы и она отыскала отца и мать. Возможно, поможет фотография?
Словно разгадав мысли девушки, Зоя Александровна сказала:
- Мы пытались найти твоих родителей. Сразу же после войны опубликовали эту фотографию в газете, написали в город Бугуруслан, где находилось тогда Центральное справочное бюро. Мы все надеялись, что откликнется кто-нибудь из твоих родственников. Но, к сожалению, никто не откликнулся… Возьми, Валечка, фотографию, храни ее как память о матери.
3
Наступил август.
Валентина и Игорь встретились в городе. Игорь после курорта выглядел молодцом, да и Валентина тоже не могла пожаловаться на свой летний отдых в детдомовском пионерском лагере. Она похорошела, загорела.
- Теперь ты совсем похожа на цыганочку, - смеялся Игорь.
Молодые, уверенные в том, что впереди их ждет безмятежное будущее, они чувствовали себя счастливыми.
- Итак, Валечка, завтра отбываем в наш Зареченский район, - радовался Игорь.
- Отбываем, - в тон ему ответила Валентина. Она сперва побаивалась того, что Игорь воспользуется авторитетом влиятельного родителя и останется дома, как это делали иногда некоторые папенькины сынки и маменькины дочки. Но он и думать не хотел о городской школе. "Наш долг ехать туда, где мы нужней", - писал Игорь из Ялты. "Молодец", - в мыслях похвалила его Валентина. Сама она чуточку взгрустнула: надо покидать полюбившийся город с шумными улицами, с театрами, с веселыми парками, со всем тем, к чему успела привыкнуть за время студенческой жизни.
- Жди меня завтра, будь готова к отъезду, - предупредил Игорь.
По простоте душевной, Валентина думала, что в Заречное они поедут, как и все смертные, обычным пассажирским поездом. Но рано утром Игорь подкатил к общежитию на голубой "Волге" с бегущим оленем на капоте.
- Транспорт подан, - бодро сказал он. - Не удивляйся, Валечка, это отец мой расщедрился и предоставил в наше распоряжение свою персональную… Поедем с комфортом! Лады?
Игорь погрузил в пустой багажник вещи Валентины и, кивая на окна, с непринужденной веселостью продолжал:
- Скажи: прости, прощай, милое общежитие, спасибо за приют. А теперь едем ко мне, позавтракаем, прихватим пожитки мои и в путь-дорожку дальнюю!
Коротковы занимали просторную четырехкомнатную квартиру в большом доме на шумной центральной улице. У Игоря была своя комната - высокая, светлая, не по-студенчески обставленная; в ней - массивный письменный стол, застекленные, темной полировки, книжные шкафы, мягкий диван, радиола, розовый, на тонкой ножке, торшер. Здесь друзья-студенты устраивали в складчину небогатые праздничные вечеринки, танцевали, готовились к зачетам и сессиям.
Всякий раз, когда Валентина появлялась с друзьями в доме Игоря, его мать, Ева Станиславовна, - дородная полная дама - с какой-то значительностью посматривала на нее и, казалось, следила за каждым движением, прислушивалась к каждому слову. Валентина всегда смущалась, робела под этими взглядами, понимая, что к ней проявляют не то вполне законное любопытство, с каким обычно смотрят на нового человека в доме, а внимательно изучают, придирчиво взвешивают все достоинства и недостатки.
Отец Игоря, Федор Терентьевич, под стать супруге - полный, солидный мужчина лет под пятьдесят. У него явно начальственный вид, снисходительно-покровительственный тон. И Федор Терентьевич тоже заинтересованно присматривался к ней - предмету серьезного увлечения сына.
От природы наблюдательная, Валентина порой краешком глаза примечала, как родители Игоря красноречиво переглядывались меж собою, будто говоря: "Сынок мог бы выбрать невесту получше". - "Да, мог бы. Но что поделаешь, если уже выбрал".
Может быть, и не об этом думали Федор Терентьевич и Ева Станиславовна. И все же Валентина не могла избавиться от навязчивой и неприятной мысли, что она не нравится родителям Игоря, что она вообще лишняя в этой чужой, богато обставленной квартире. Особенно остро Валентина почувствовала это сегодня, сидя рядом с Игорем за накрытым столом. Нет, не нужно было соглашаться приезжать сюда завтракать, она могла бы подождать Игоря в общежитии.
Федор Терентьевич старался держать себя вежливо, он даже пошучивал, наполняя небольшие бокальчики бордово-красным вином.
- Ну что ж, давайте выпьем за птенцов, которые по неизбежной воле жизни покидают родные гнезда, - предложил отец.
Ева Станиславовна горестно вздыхала, и Валентине казалось, будто мать Игоря поглядывает на нее с плохо скрытой неприязнью. Она, быть может, считает ее чуть ли не единственной виновницей, из-за которой любимое чадо покидает просторный родительский дом.
Бокал с вином заметно дрожал в руках Евы Станиславовны.
Игорь положил на стол белую накрахмаленную салфетку. На салфетке кроваво алело винное пятно.
- Пора, - сказал он.
У Евы Станиславовны влажно заблестели глаза.
- Ну что ты, что ты… Сын уходит в настоящее большое плаванье. Радоваться нужно, а ты плакать, - говорил супруге Федор Терентьевич. Взяв ее за локоть, он тихо добавил: - Давай-ка вещи выносить.
Отец и мать вышли из столовой.
- И чего плачет, - пожал плечами Игорь.
- Нельзя так говорить. Все матери плачут, это их право, - сказала Валентина и подумала: "Моя мама тоже, наверное, плакала бы…".
- Когда мы с тобой будем провожать своих сыновей…
- Перестань, Игорь.
Он рассмеялся, подхватил ее под руку и увел в свою комнату.
- Посидим, как принято, на дорожку. - Игорь усадил Валентину на диван и сам плюхнулся рядом.
В комнате все оставалось нетронутым. Письменный стол, книжные шкафы, радиола, торшер - незыблемо стояли на своих местах, даже портрет Валентины в ракушечной рамке оставался на столе, а рядом с ним лежала недочитанная книга с костяной закладкой. Можно было подумать, что хозяин на денек-другой уезжает куда-то…
- Тебе не жаль покидать все это? - спросила Валентина.
- Нет, не жаль! Все это - прошлое, а человек всегда должен смотреть в будущее. - Игорь обнял ее, заглянул в черные, как угольки, глаза, прижался лбом к ее смуглому лбу. - Мне ничего не жаль, если рядом ты, Валечка.