Под вечер, когда баню истопили да выстояли хорошенько, чтобы угарного духу не осталось, отправились мужики в первый жар - и намылся, напарился Степан за все годы, дал волюшку душе и телу. Отец плеснул на каменку один за другим два ковша кипятку - нар с шипением рванулся к потолку, растекаясь по всей бане густым обжигающим жаром. Степан только постанывал да охал, охаживая себя веником, а когда становилось уже совсем невмоготу и веник жег нестерпимо, окунал его в холодную воду… Пашка скатился вниз, распластавшись на мокром щелястом полу, и похохатывал:
- Давай, братка, давай!..
Отец, сидя на корточках, мыл щелоком голову и тоже посмеивался:
- Не забыл, как веник-то держать? Гляди, не сварись, - предупреждал, однако. - Передохни малость.
- Хоро-ош… - плыл сверху из белого жгучего тумана размягченно-горячий голос. И после, вернувшись из бани и сидя за столом, Степан облегченно вздыхал и радовался. - Уф! Кажись, гора с плеч… Как будто заново родился.
Отец сидел рядом, спокойный, как и всегда, немножко расслабленный. Степан глядел на него, глядел, наклонился вдруг и, как давным-давно когда-то, уперся лбом в отцовский лоб, беззвучно смеясь:
- А ну, батя, кто кого… Попробуем?
Отец не принял, однако, давней этой игры, сказал серьезно:
- Это вон с Пашкой лучше, у него лоб покрепше будет Степан улыбнулся:
- Да уж это верно вымахал братан. Встретились так и не узнали друг друга.
- Это ты не узнал, а я тебя за версту…
Мать, раскрасневшаяся и счастливая, присела с краю.
- Стынет же, ешьте. Чего сидите, как гости? - глянула на отца. Отец открыл бутылку домашней "наливки".
- Ну, за встречу… Такое событие не каждый день. Давно Степану не приходилось так вот среди родных, близких людей посидеть, поговорить от души - столько накопилось, что всего за один вечер и не перескажешь, не переговоришь.
- Ну, а чем же кончились ваши переговоры с Барышевым? - спросил Степан. - Небось принял он вас, Илья-то Лукьяныч, с распростертыми объятиями, насулил всем по семь, а кому и восемь… Или чуток иначе?
- Насулил - держи карман шире! - хмуро сказал отец. - Посулы-то его не раз уж боком выходили мужикам.
- Да ну-у? - притворно Степан удивился. - Неужто он сам, Илья-то Лукьяныч, не мужик? И не желает с вами в мире да согласии жить? А я думал, он руками и ногами в нашу артель…
- Артель нашу он давно уж с руками, ногами и со всеми потрохами готов проглотить.
- Не подавится?
- Глотка у него широкая, - сказал отец. Подумал и добавил: - Если б не война, может, и удалось бы нам своего добиться…
И отец рассказал ту давнюю историю.
Четыре года назад решили безменовские мужики, тогда их было еще немало, открыть маслодельный завод, а со временем и потребительскую лавку - чтобы не зависеть от барышевских прихотей да своевольств. Много тогда разговоров об этом велось, немало было споров. Вечерами сборня гудела ульем, дым коромыслом стоял… А заводилой всему был Михей Кулагин, он-то и подбил безменовских мужиков на это дело, больше всех горячился и надрывал глотку, убеждая их в том, какое это выгодное предприятие, если взяться за него сообща и с умом. Говорил, что, будучи в гостях у родственников в деревне Шмаковка Залесовской волости, самолично видел ихний завод, открытый артельно, на паях.
- Главное, мужики, - обрисовывал Михей обстановку, не жалея красок, - главное, кредит получить. Рублей пятьсот для начала нам бы хватило. Прикиньте: двести рублей на постройку, остальные на разные другие нужды… Мастеру положить надо? Надо.
- А мастера где взять?
- Будут деньги - найдется и мастер. Решайтесь, мужики, не прогадаем.
- А как прогадаем?
- Ничего, на миру и смерть красна! - ораторствовал Михей. - Главное, что Барышеву хвост прижмем… Выбьем у него из-под ног почву.
- Гляди, кабы он нас не прижал.
- Волков бояться - в лес не ходить, - сыпал Михей в ответ, за словом в карман не лез. И мужики заколебались, начали склоняться на его сторону. Рассуждали: оно, конешно, каждому в отдельности не под силу с Барышевым тягаться, а вот сообща, артельно…
Барышев, как-то встретив Михея Кулагина, с усмешкой сказал:
- А-а, супротивник мой, конкурент… Говорят, яму копаешь под меня, хвост собираешься мне прижать?
- Собираюсь. Коли говорят, зря не скажут.
- Гляди-ко! - несколько даже растерялся Барышев от такой прямоты. - И каким же образом, интересно, собираетесь вы артельный завод устроить?
- Да уж как-нибудь устроим…
- На какие шиши?
- Найдем. Кредиты получим. Сепараторы и другое-прочее возьмем в кредит. Как вон шмаковцы…
- Ну, а дальше?
- Что дальше?
- Дальше-то, говорю, как будете хозяевать?
- Не хуже твоего, - с вызовом ответил Михей. Барышев иронически усмехался:
- Да ведь я-то один всему голова, а у вас и не поймешь, кто будет хозяином.
- Артель будет хозяином. Мужики, - сказал Михей, как, точку поставил. Барышев опять усмехнулся:
- У семи нянек - дитя без глазу. Полагаю, запурхается ваша артель, запутается - и концов не найдет.
Барышев как в воду глядел, концов и вправду найти нe удалось. Концы-то запутались еще в самом начале и хотя Михей духом не падал и сил на это дело не жалел - прошибить стенку лбом так и не удалось. Да к тому ж и батюшка безменовский, отец Алексей, взял сторону Барышева. Явился однажды на сход и новел речь издалека:
- Хочу вам, дети мои, притчу одну поведать: как сеятель бросил зерно при дороге, а птицы и поклевали его… Слыхали про то? - допытывался батюшка. Мужики молчали, выжидательно поглядывая на него, и он продолжал, С трудом продираясь сквозь витиеватую вязь слов, липучую, как паутина. - Ну так слушайте и разумейте, ибо пророк изрекал слова сокровенные, и я вам скажу реченное пророком: когда сеятель бросил зерно в почву каменистую, солнце пожгло его, ибо земля была неплодоносна…
- А к чему это, батюшка, притча такая? - не выдержал Михей.
- А к тому, сын мой, - заключил отец Алексей уже без всяких витиеватостей, - что дело, затеянное вами, не обернется ли против вас самих? Больно почва нехороша…
- Не обернется, - отвечал Михей, упираясь кулаками и колени и глядя прямо в глаза священника. - И почва в самый раз. И продумано все, как должно быть. Не обернется.
- Глядите. Только мой вам совет: повременить.
- Да зачем же временить?
- А коли у других получится, тогда и у себя можно завести… А с бухты-барахты такое не делается.
- Что-то не пойму я тебя, батюшка, - поднялся Михей, - то ли ты добра нам желаешь, то ли от добра отвратить норовишь?
- Добра, дети мои, добра, - сдержанно отвечал отец Алексей. - Токмо добра.
- А коли добра, так и не отговаривай нас от задуманного, - стоял на своем Михей. - Разве не богоугодно затеянное нами дело? - спросил прямо. Батюшка вильнул глазами:
- Потому и хочу предостеречь, дабы не оказались вы в положении того сеятеля…
- Да не о нас, не о нас вы мечетесь, святой отец! вспыхнул Михей. - А за свою мошну боитесь.
И когда расходились, злые и взвинченные, так ни до чего толком и не договорившись, сбитые с толку "проповедью" отца Алексея, Михей догнал его в проулке, за сборней, и тот, словно вторым зрением угадав Михея в темноте, сбавил шаг и сказал, шумно и сердито дыша:
- Ну, анафема… ядом пропитан твой язык! Чего тебе еще?
- А ничего, батюшка. Предупредить хочу: не встревай в наше артельное дело, палки в колеса не ставь.
- Изыди! И слышать тебя не желаю, не токмо видеть. А коли прыткий такой - добивайся. Поглядим, чего ты добьешься, - с усмешкой сказал. И хотя лица его в темноте не было видно, чувствовалось это по голосу. Михей остановился, считая дальнейший разговор ненужным, и, помедлив, крикнул вдогонку:
- Слышь-ка, святой отец, а это не про тебя ли сказано? Берегись лжепророков, которые рядятся в овечью шкуру, а нутро имеют волчье… Вот-вот, как раз про тебя!
- Анафема… голь перекатная! - донеслось из тьмы, и Михею показалось, что батюшка даже всхлипнул от злобы. И добавил с угрозой: - Всякое бесплодное дерево срубают и бросают в огонь… И тебе, сатана зубастая, не минуть огненной геенны. Гад ползучий! Прокляну тебя… эпитимью наложу!..
- Смотри, не наложи куда-нибудь в другое место… - ответил Михей и засмеялся. Смех его покатился, словно телега с горы, настигая отца Алексея. А над головою чернело небо, усеянное звездами, каждая из них мерцала и светилась по-своему - и было в их далеком, запредельном свете что-то непостижимое, загадочное и жуткое. Михей, глядя на звезды, вдруг сник и разом оборвал смех. И до самого дома не проронил больше ни слова - да и с кем говорить?
А наутро спешно собрался и поехал в волость. Надеялся, что там добьется своего непременно, к тому ж и бумагой заручился… Чего еще? Однако в волостном правлении бумагу от него не приняли: "Не пригодна".
- Как это не пригодна? - изумился Михей.
- А так: печать вверх ногами… И вообще, братец, повременил бы ты с этим делом.
И сколько Михей ни пытался доказывать, что бумага как есть настоящая, подписана и заверена сельским старостой, а временить им нет резона, его и слушать не хотели, твердили одно: "Не пригодна. Печать неясно проставлена…"