Со списками оказалось много осложнений, которые наперед трудно было предвидеть: то имя не совпадает, в паспорте еврейское, а в жизни русское, то год рождения неправильный - у того пол не так записал, этот сам себе прибавил, а некоторые, особенно женщины, просто выдумывают.
- Зачем? - удивился Дегтярь.
- Что значит, зачем? Витрины со списками выставляют на улицу, а женщина стыдится, чтобы все знали, сколько ей лет на самом деле.
- Да, - Иона Овсеич растер ладони и крепко сплел пальцы, - каждому что-то не нравится в собственной автобиографии, каждый хотел бы немножечко изменить и подчистить.
Не удивительно, сказала Клава Ивановна, человек всю жизнь имел над собой хозяина, тот делал все по-своему и никого не спрашивал.
- Малая, - Иона Овсеич закрыл глаза, - у тебя в голове иногда хорошая каша: я тебе - за Ивана, а ты мне - за Петра.
Ладно, вздохнула Клава Ивановна, за Ивана, за Степана, за Петра, а начали с Граника и по дороге потеряли.
- Малая, - Иона Овсеич открыл глаза и опять закрыл, чувствовалось, что человек немного устал, - в художественной мастерской на Греческой требуется специалист. Я звонил туда по телефону.
- Овсеич, - хлопнула себя по коленям Клава Ивановна, - я только хотела просить, а у тебя уже готово! Сейчас я позову Ефима: поговори с ним.
- Нет, - возразил Дегтярь, - звать не надо: пусть утром идет прямо в мастерскую. А если дать ему время думать, он опять будет ждать у моря погоды: человек с детских лет привык кустарничать и не втягивается в коллектив. Мы должны покончить с этой отрыжкой. Любой ценой. Вечером пусть зайдет в форпост - я буду там. Доктор Ланда и Лапидис пусть тоже зайдут.
Следующий день принес новое подтверждение, что Дегтярь видит Граника насквозь: в мастерскую Ефим ходил и ничего плохого сказать не мог, наоборот, только хорошее, но просил время еще подумать, чтобы не получилось с кондачка.
- Ефим Лазаревич, - вежливо обратился Дегтярь, - ты думаешь уже полтора года и ничего не придумал. Какие у тебя основания, что следующие полтора года дадут другой результат?
- Какие у меня основания? - задумался Ефим. - Я вам отвечу: жизнь не стоит на одном месте, и каждый день что-нибудь меняется.
Теперь пришла очередь задуматься Дегтярю, Клава Ивановна сидела как на иголках и вдруг не выдержала:
- Ефим, перестань свои идиотские штуки и нанимайся на работу, чтобы ты был в штате, как все люди!
- Подожди, - остановил ее Дегтярь, - раньше он ответит мне на вопрос: жизнь только с сегодня перестала стоять на одном месте или полтора года назад тоже?
- Э, - сделал пальцем Граник, - Дегтярь хочет поймать меня на горячем, а я ему скажу: завтрашний день - не вчерашний, и не надо сравнивать.
- Нет, - хлопнул по столу Дегтярь, - сравнивать надо, и мы будем сравнивать, а человек, если ему до лампочки выборы в Верховный Совет и сегодня он хочет жить, как вчера, а вчера, как позавчера, так можно вернуться черт знает куда, должен очень крепко подумать раньше, чем вслух сказать слово: всякие поступки и действия начинаются со слова - это мы уже тысячу раз видели, и у нас есть надежный иммунитет.
- И на здоровье, - сказал Ефим, - а я не хочу, чтобы другой указывал мне, как жить. Сталинская Конституция дает мне право жить и работать, где я хочу, и Граник с высокого полета плевал на вашу мастерскую.
- Ефим, - развела руками мадам Малая, - я вижу, что с тобой по-хорошему не выйдет. Если бы твой папа был живой, я бы дала ему совет: Лазарь, возьми длинную палку, и пусть твой сын посмотрит затылком в небо.
- У папы была длинная палка, - засмеялся Ефим, - она достает меня до сих пор.
- А, - схватился за голову Дегтярь, - человек так понимает жизнь и притворяется, как будто ничего не видит!
- Овсеич, - сказала мадам Малая, - ты прав: он видит все в десять раз лучше, чем мы с тобой. Подождем до завтра.
Пришел доктор Ланда, вслед за ним - Лапидис. Иона Овсеич разрешил Гранику идти и напоследок добавил, что с завтрашнего дня его жизнь должна перекрутиться на сто восемьдесят градусов. Лапидис, которого никто не просил вмешиваться, объяснил: чтобы на сто восемьдесят градусов, надо повернуться задом к самому себе. И засмеялся.
- Для чего я вас вызвал? - обратился Иона Овсеич к Ланде и Лапидису. - Я вызвал вас для того, чтобы выяснить насчет агитпункта. По всей стране, от края и до края, широко развернулась избирательная кампания, а вас не видно и не слышно.
- Где не видно и где не слышно? - перебил Лапидис. - У нас на заводе Марти мне уже давно дали нагрузку.
- Допустим, - сказал Иона Овсеич, - но это там, на заводе, а здесь?
- Нелепая софистика! - замахал руками Лапидис. - Там или здесь, какая разница - СССР у нас один!
- СССР один, - подтвердил Иона Овсеич, - это правильно, но люди разные, и во дворе уже говорят со всех сторон, что Лапидиса и Ланды на агитпункте не найдешь днем с огнем.
Лапидис опять замахал руками: какое ему дело до всех этих болтунов и сплетников!
- Лапидис, - тихо произнес Иона Овсеич, - почему у тебя всегда что-нибудь не так? Мы с тобой много лет соседи, ты работаешь и я работаю, у тебя жена и у меня жена, у тебя есть сын, у меня было двое, это уже другой план, но почему так трудно с тобой договориться? Если бы я один, ты мог бы сказать: у Дегтяря паршивый характер. Но ты со всеми хочешь сделать по-своему и навязать свою линию - линию Лапидиса.
- Послушай, Овсеич, - Лапидис даже побледнел от злости, - я тебе не Ефим Граник, и ты брось эти разговорчики. У меня хватает серого вещества, я тебе еще одолжу, а эти разговорчики брось!
- Товарищ Лапидис, - засмеялся доктор Ланда, - ей-богу, вы, как петух. Каждый из нас немножко психолог, но не все говорят вслух, открыто, а Иона Овсеич говорит открыто, в глаза. Я не хочу юлить: да, на агитпункте мы бываем редко.
- Вы! - вскочил Лапидис. - А как вы решаетесь судить обо мне, если сами не бываете?!
- Моя жена руководит детским хором форпоста и не может не видеть, кто приходит, а кто не приходит.
- Короче, - подбил итог Иона Овсеич, - я не собираюсь тебя ловить, Лапидис, но ты сам убедился: всем глаза не закроешь - люди смотрят и видят. Ближе к делу. С завтрашнего дня в нашем форпосте надо открыть консультацию для избирателей, чтобы люди могли получить совет от специалиста. Доктор Ланда дает консультацию по своей специальности, инженер Лапидис - по своей. В середине декады приходит из больницы моя Полина Исаевна - она будет заниматься с отстающими детьми по арифметике. Дни приема не будем устанавливать в приказном порядке: хорошо подумайте и назовите сами - потом менять не будем.
На минуту стало тихо. Клава Ивановна посмотрела на Лапидиса, на Ланду, горько скривила губы и вспомнила старого Киселиса:
- Человек уже был без пяти минут покойник, когда ему сделалось обидно, что все свои годы он был в стороне от политической жизни. Коммерсант, хозяин собственной галантереи, он не имел права выбирать даже в городскую думу! А что такое городская дума, какую она имела власть? Считать, сколько ведер воды выпили казацкие лошади на постое и сколько брать с мужика, который оставил своих вшей в казенной бане. Тьфу!
- Мадам Малая, - улыбнулся Лапидис, - если вам сбросить каких-нибудь тридцать лет, пусть даже не тридцать, пусть двадцать пять, я бы ночь напролет стоял с гитарой в руках под вашим балконом.
- Лапидис, - ответила Клава Ивановна, - теперь я вижу, что мне повезло.
Все смеялись, Лапидис тоже. Когда кончили смеяться, Иона Овсеич обратил внимание, что на все четыре стены в форпосте один лозунг, даже не лозунг, а просто объявление: 12 декабря - выборы в Верховный Совет!
Клава Ивановна с удивлением осмотрелась, хлопнула себя по лбу и дала обещание, что через пару дней претензий к оформлению не будет.
- И еще я тебя прошу, - добавил Иона Овсеич, - чтобы не позже послезавтра избиратели могли прочитать, по каким дням и в какие часы Ланда, Лапидис и Дегтярь будут давать консультации. Я свой день назову потом, чтобы Ланде и Лапидису было удобней.
- Ой, - покачала головой мадам Малая, - Овсеич, ты тянешь, как хорошая лошадь, а годы идут, и моложе никто не делается.
Первое дежурство получилось у доктора Ланды. Он пришел ровно в семь часов, сел за столик, который выделили для консультаций в малом форпосте: дошкольников и октябрят временно перевели в большой форпост. Рядом с Ландой сидела мадам Малая.
Полчаса они говорили между собой о том о сем, потом в дверь заглянула Оля Чеперуха, пошарила глазами, вроде ей кто-то срочно нужен, Клава Ивановна сразу догадалась, что она просто стесняется, надо подтолкнуть ее или прямо взять за руку и подвести к столику.
Клава Ивановна так и сделала, Оля сначала клялась жизнью, что ей ничего не надо, просто она ищет одного человека, но, когда ее взяли за руку и посадили напротив доктора, больше не скрывала правду: она давно уже собирается к врачу, а в поликлинике всегда очередь и надо потерять целый день. По ночам у нее болит сердце, как будто из живота, снизу, прижигают спичкой; иногда начинает жечь под лопаткой, но это уже, наверно, другая болезнь.
- Ты не объясняй доктору, какая у тебя болезнь, - вмешалась Клава Ивановна, - доктор лучше тебя знает, что у тебя болит.
Доктор Ланда напомнил, что он дерматолог, по кожным болезням, а жалобы мадам Чеперухи - по внутренним, то есть к терапевту. Он выпишет ей бром и настойку валерианы, она сегодня еще успеет в аптеку, а утречком пусть запишется к терапевту. Он лично думает, имеется небольшой неврозик, ничего страшного.
- Извините, доктор, я не знаю, что это может быть, но на правой ноге, - Оля погладила себя по бедру, - между мизинцем и пальцем с левого боку, у меня иногда так чешется, что нет силы терпеть.