Могилы, надгробия, памятники… Иные обросли сорной травой забвения, покосились, ровнялись с землей из-за беспощадности времени: некому приходить, никого не осталось. Но если есть кому…
К памятнику, покинутому одним, может приникнуть другой. Может, конечно. О своем бывшем памятнике я ничего такого не знаю. Он стал заброшенным для меня. И фотография моя там - не на своем месте. Трудно себе представить…
Надгробия, памятники, могилы… Нет, они не безмолвны - они свидетельствуют, они повествуют.
1993 г.
ИГРУН
Книги он начинал читать с последних абзацев: хотел быть уверен, что все кончится хорошо…
- Начинать с конца? Это противоестественно, - корила его прабабушка. - Как если бы жизнь начиналась со старости, а завершалась бы юностью. Всему свое время!
Прабабушке перевалило за девяносто.
С точки зрения жильцов дома, у него были и другие негативные странности. К примеру, он играл на рояле. Если б на пианино, куда бы еще ни шло! Но рояль… Летом классическая музыка особенно раздражала. "Запри окна!" - орали ему со двора и из негодующих соседних квартир. Он затворялся и задыхался, но играть продолжал. Его и прозвали - Игрун.
Придурком же считали по той причине, что он зачем-то всегда и во всем сознавался. Эту болезнь обнаружили еще в раннем детстве… Однажды дошкольник Игрун уронил с балкона пятого этажа цветочный горшок. Горшок благополучно разбился вдребезги. К счастью, на пешеходной дорожке не было пешеходов. Но Игрун сбежал вниз и стал всем объяснять, что уронил именно он и что горшок мог бы расколоться не об асфальт, а об чью-то неповинную голову.
Это стало его привычкой: извиняться даже за то, что не произошло, но могло бы произойти.
Из-за странной потребности уступать свои места всем без разбору Игрун в автобусах и троллейбусах вообще не присаживался. А если кто-то не мог втиснуться в лифт, где он уже уместился, Игрун, в знак солидарности, лифт покидал. Да к тому же просил прощения неизвестно за что…
- В лифте и городском транспорте места, пожалуйста, уступай. Раз тебе так удобнее. Но не уступи по инерции и предназначенное тебе место в жизни, - предупредила его прабабушка, которая, впрочем, и сама готова была всем уступать. Но не в тех случаях, когда дело касалось правнука. - В автобусах и троллейбусах тебя, в конце концов, пусть толкают, но не позволь затолкать свое будущее!
Он тем не менее постеснялся единолично получить первую премию, присужденную ему на конкурсе в музыкальной школе… И попросил разделить награду между ним и учеником, который едва удостоился "поощрительной грамоты", но у которого мать была инвалидом, а больше вообще никого не было.
- Ты и впредь собираешься отдавать другим половину своих успехов? - Прабабушка не осудила его, а лишь задала вопрос.
Прабабушку Игрун регулярно вывозил в коляске на свежий воздух. И катал по двору, поправляя время от времени плед, которым были укутаны отходившие свой век ноги.
- Выпендреж! - высказался в связи с этим Батый - уже достигший совершеннолетия парень, сочетавший по-монгольски узкие глаза с вызывающе широкими плечами, которые он вдобавок выпячивал, словно тяжелоатлет перед поднятием штанги с гирями. Прозвище было точным и потому, что иго Батыя плотно нависало над завсегдатаями двора.
Игрун же был скроен худощавым и невысоким. Да еще и с рождения плохо видел. Лицо его предваряли очки. Внешнему облику они добавляли интеллигентности, а дворовой компании - раздражения.
Игруну было четырнадцать.
Под пятой у Батыя давно был не один только двор, а, как считалось, и весь переулок. Это тоже соответствовало его прозвищу: оно предполагало власть на масштабном пространстве.
- Почему иго? И что за пята? - неожиданно спросила прабабушка. - Отчего мы так склонны плохо думать о людях? А этот Батый, оказывается, весьма добрый малый… Сказав тогда "выпендреж", он пошутил. Как торопимся мы со скверными выводами! И обобщениями…
Стремление добираться до истины и обнаруживать свою вину охотней, чем вину окружающих, Игрун перенял у прабабушки. "Ноги все слабее, разум - все сильнее. Хорошо, что не наоборот!" - говорила она о себе. Выяснилось, что днем приходила ее подруга-одногодка Мария Никитична из соседнего корпуса. Одногодка восторженно известила, что в ее жизни наступила новая эра: раньше ее поддерживали прабабушка, Игрун и костыль, а теперь она оказалась за широкими плечами Батыя.
- Видела его плечи? - вопрошала Мария Никитична. - У меня отныне тоже есть правнук! А началось все случайно: наткнулась на него во дворе, когда у меня прорвало трубу и я взывала о помощи. Представь, он в два счета спас мою старинную мебель, а мятежную трубу укротил. Могучий такой и, можно сказать, "на все руки"… Я пыталась совать ему деньги - не взял. "Если еще чего понадобится, зовите!" Я и зову, а он откликается: то в аптеку, то в магазин. Даже с уборкой справляется лучше любой уборщицы. Я не злоупотребляю, конечно… А во дворе ему приходится быть Батыем: "Надо в руках держать: сами знаете… наркотики, алкоголь. Тут глаз да глаз требуется!" Это его слова. Глаз да глаз, то есть два его глаза, щурятся, как у снайпера. Но на самом деле он печется, оберегает!
Одногодка любила повторять, что в душе ощущает себя гимназисткой (которой перестала быть больше семидесяти лет назад!). Она была благодарной и эмоциональной по-гимназистски.
- Дитя ты мое! - восклицала прабабушка.
Когда одногодка принималась за что-нибудь благодарить, прабабушка, усекая минуты, смотрела на ручные часы:
- Экономь время: нам с тобой так мало осталось.
Игрун же и сам рассыпался в больших благодарностях даже по малым поводам. И в этом смысле тоже Никитична была Игруну близка.
Встречались с одногодкой не часто: ей, как и прабабушке, трудно было передвигаться.
- Дружеские союзы не определяются количеством встреч. А если б определялись, самым большим моим другом считался бы дворник: я вижу его почти каждый день, - рассуждала прабабушка.
Ноги ее действительно становились все слабей, а разум - все сильней и острей.
История с Батыем заставила прабабушку убеждать правнука и себя, что выносить приговоры имеет право лишь суд: он располагает всеми фактами и деталями, ему известны смягчающие вину обстоятельства.
- А сколько у Батыя таких обстоятельств! Чуть не с рождения сирота… Грубоват? А у кого было научиться ласковости? Не исключаю, что, увидев, как ты закутываешь мне ноги, он потянулся к добру. Вслух сказал "Выпендреж!", а сам потянулся…
- У меня тоже есть правнук! - не утомлялась повторять Мария Никитична.
Это несоответствие возраста и пылкой эмоциональности прежде вызывало у Игруна нежность и жалость. Ему хотелось заслонить Никитичну, защитить. И то, что это сделал Батый со своими плечами, требовало незамедлительно перед ним извиниться.
- Прости, что не понимал тебя… И несправедливо к тебе относился.
- Прощаю.
Батый растроганно похлопал виноватого по плечу, но длань его оказалась такой, что Игрун помимо воли пригнулся. И удовлетворенно подумал, что сила, которая на миг пригнула его, умеет быть надежной и, если надо, пригибать зло.
Каждый может невзначай кого-то обидеть… Но и перед теми, к кому он был хотя бы мимолетно несправедлив, Игрун извинялся так, будто совершил преступление. Люди норовят избавиться от чувства вины, как от тяжести, а он это чувство не отпускал от себя. И при каждой встрече с Батыем спрашивал:
- Ты не сердишься?
Тот расширял насколько мог монголовидные глаза свои, чтобы сквозь них пробилась его благосклонность…
Полгода Мария Никитична восторгалась… А потом вдруг приковыляла в слезах.
- Что стряслось? - Прабабушка взглянула на одногодку как на правнучку, которую кто-то обидел.
- Батый требует, чтобы я завещала ему квартиру. "Детей у вас никогда не было - значит, и внуков-правнуков негде взять. Вы вот и назвали меня своим правнуком. Я не просил. Подтверждаете?" Сначала ласково уговаривал, объяснял, что от его предложения мне будет лучше: дескать, когда отойду… он все сохранит, как при мне. А после вдруг взорвался!.. Стал перечислять, что для меня сделал. Я говорю: "Спасибо…" А он отвечает: "На спасибо иномарку не купишь!" Я говорю: "У меня есть больная сестра". А он отвечает: "У нее есть своя квартира". Я говорю: "Сестра сможет мою квартиру продать и долго жить на те деньги". А он: "Вы с ней и так уже долго живете!" И сжимает в руке мои документы: "Вот они где!" Один раз, чтобы я перестала спорить, так меня на стул усадил, что плечо до сих пор…
- Что же делать? - неизвестно к кому обратилась прабабушка. - Как поспешно меняем мы свои точки зрения и как легко позволяем себя запутать! Сперва разглядели - и согласились с его прозвищем, потом он прикинулся нянькой - и мы сразу обворожились… А теперь берет на испуг.
- Не берет, а уже взял. Смерти не страшусь, а его… Слышала, его все боятся.
- Я не боюсь, - возразил Игрун.
Он вышел в коридор, а потом, незаметно для одногодок, на лестничную площадку. Спустился во двор… Батый оказался там.
Хилый с виду, беззащитный Игрун сперва взглядом своим, сквозь очки бросил амбалу вызов. А потом четко, почти по слогам произнес:
- Оставь в покое Марию Никитичну.
- Что-о? Что-о, придурок?
- Оставь в покое…
- Извинись! - перебив Игруна, вполголоса приказал Батый. - Ты ведь любишь просить прощения?
- Это ты перед нею встань на колени…
- А тебе-то какое дело? - поспешил проявить свою верность Батыю один из его адъютантов.