Весной отец затеял тяжбу с сарапульским купцом Ижболдиным, вернее, затеял-то не отец, а молодой Ижболдин, основательно прогоревший в том году на продаже зерна. Яблоком раздора, по словам отца, послужили две коноводные машины, которые прошлой осенью по сходной цене он уступил Ижболдиным. Никто поначалу не был в обиде, и вдруг молодой Ижболдин усмотрел какую-то хитрость, обман и раза два за это время наезжал в Елабугу к Шишкиным. Дело поворачивалось круто.
Отец сказал как-то Ивану:
- Поедем в Вятку. Нельзя этого так оставлять.
- Вряд ли я что смогу… - растерянно ответил Иван. - Помощник плохой из меня.
- Да уж помощник из тебя неважный, - согласился отец. - Поедем, хоть на Вятку посмотришь.
Отец решил взять с собой Ивана не только, наверное, для того, чтобы прокатить и показать губернскую столицу, были у него, конечно, иные, более серьезные намерения - в дороге, как нигде, люди расположены к открытости и душевным разговорам.
По пути заехали в село Бондюги к приятелю отца, известному заводчику Ушкову. Химический завод Ушкова славился на всю Россию красильными изделиями - разными купоросами и квасцами, азотными и соляными кислотами.
- Еще у него собаки отменные, - улыбнулся отец, рассказывая об Ушкове. - Из-за границы привез.
- Своих, что ли, не хватает? - спросил Иван. - На каком языке он с ними разговаривает?
- Он хоть с кем найдет общий язык, - вполне серьезно сказал отец. - Умный мужик, дело знает.
Ушков встретил их приветливо, повел показывать новый цех. И все спрашивал:
- Как это вы, Иван Васильевич, надумали, каким ветром вас занесло?
- Попутным, Капитон Яковлевич. Отправились в Вятку по делам да к вам заглянули. Сын вот интересуется вашим предприятием…
Иван вспыхнул и укоризненно посмотрел на отца.
- Что ж, похвально, - обласкал его взглядом Ушков. - Наше дело заметное. А квасцам и купоросам моим в России равных нет. Я нынче зимой был в Петербурге, к профессору Зинину заходил. Мы с ним еще по Казанскому университету знакомы. Общая любовь у нас была, - улыбнулся он, - химия. Зинин теперь знаменитым ученым стал, а я, можно сказать, одним из первых открыл в России химическое производство.
И все время, пока Ушков водил их по заводу, по низким длинным цехам, пропитанным едким дурным запахом, следом, как тень, ни на шаг не отставая, ходила огромная темно-серая овчарка. И когда Ушков, остановившись у входа в новый цех, с пафосом рассказывал о своем производстве, собака стояла рядом и снизу вверх смотрела на него немигающими, преданными глазами.
Ушков вдруг обернулся к Ивану:
- Ну как, друг мой, понравилось тебе мое производство?
- Понравилось… - смутившись, солгал Иван. На самом деле ничего, кроме желания поскорее уехать, он не испытывал, а разговоры Ушкова о купоросах и квасцах нагоняли на него тоску. И когда они распрощались, наконец, с любезным хозяином и поехали, Иван облегченно вздохнул.
- У меня голова разболелась от этих запахов, - сказал он, как бы давая понять отцу, какого он мнения и об этом странном визите, и о заводе Ушкова. Отец был грустен и задумчив.
- Тебя ничто не интересует, - сказал он с укором. - Как же так можно жить?
Иван вздохнул и промолчал. Село Бондюги с химическим заводом Ушкова осталось позади. Со всех сторон их обступал теперь спокойный, густой бор с синеющими сквозными просеками, с птичьим пересвистом, с духмяным запахом свежей травы и хвои, с солнечными бликами на сосновых стволах. Могучие корни ребристо выпирали из земли, пересекая дорогу, колеса подпрыгивали и грохотали на них. И ни о чем не хотелось говорить - смотреть бы и смотреть на пробегающие мимо сосны, неимоверно разросшиеся и вширь и ввысь, или молча свернуть с дороги и войти в таинственную, зовущую глубину леса…
В Вятке они пробыли всего один день. Город показался Ивану грязным и разбросанным. Понравился лишь парк с белокаменной ротондой. Иван тут же уселся на траве и начал рисовать. И просидел неизвестно сколько, а когда спохватился, солнце уже стояло низко, и весь парк был иссечен длинными прохладными тенями. Иван заспешил, вспомнив, что с отцом они условились встретиться в третьем часу, и теперь отец ждет его, наверное, и злится. Но оказалось, отец тоже задержался и только что пришел. Дела у него складывались неплохо, и он был в хорошем настроении. С восторгом рассказывал об исключительно умном и внимательном человеке, которому поручено было вести дело. Отец назвал имя советника губернского правления - Михаил Евграфович Салтыков. Никому тогда и в голову не приходило, что впоследствии этот скромный губернский чиновник станет одним из величайших русских писателей.
А недели через две после скандального случая как ни в чем не бывало приехал в Елабугу, прискакал на трех вороных, молодой Ижболдин, явился к Шишкиным и… высватал Ольгу.
И кончилось дело не судом, а свадьбой.
В середине лета, в разгар пахучей сенокосной поры, приехали в Елабугу живописцы: высокий, костлявый старик и крупнолицый парень, подвижный и словоохотливый. Но бойкость его как-то не очень вязалась с большими и грустными глазами - парень говорил что-то веселое, хохотал, откинув лобастую голову, а глаза оставались печальными.
Приехали они расписывать иконостас в соборной церкви. И в первый же день, прослышав об их приезде, Иван отправился к Стахеевым, у которых живописцы остановились. Увидел их в ограде, они курили и о чем-то оживленно разговаривали с Дмитрием Стахеевым. Когда Иван подошел, Стахеев шутливо его представил:
- А это, господа, тоже художник… наш, доморощенный. Шишкин Иван.
Старик улыбнулся и приветливо кивнул, а молодой протянул Ивану руку:
- Рад познакомиться. Осокиным зовут меня. Ты правда, что ли, художничаешь?
- Есть такой грех, - признался Иван.
- Если хочешь, принеси свои рисунки, - сказал Осокин. - Посмотрим.
- Когда?
- Да хоть сегодня.
Иван отобрал несколько лучших, на его взгляд, рисунков и не без страха перед неизбежным приговором понес их Осокину. Тот глянул на один, глянул на другой, потом поднял глаза на Ивана, хмыкнул и протянул старику.
Старик тоже перевел взгляд с рисунков на Ивана.
- А красками не пробовал?
- Нет.
- А ты попробуй, - посоветовал старик. - Должно получиться.
- Да у меня их и нет, красок-то, - признался Иван.
- Эка беда, нет красок! - оживился Осокин. - Дам я тебе краски. И кисти, если хочешь, тоже дам. Пиши себе знай. И к нам заходи почаще, если будет желание.
Теперь дня не проходило, чтобы Иван не встретился со своими новыми приятелями. Особенно близко сошлись они и подружились с Осокиным. Осокин, оказывается, прошел курс в Строгановском училище, был знаком со многими художниками, охотно рассказывал о Москве. От него Иван узнал о том, что вот уже несколько лет, как открылось в Москве училище живописи, в котором учатся такие же, как Иван, способные к художеству.
А прошлой весной состоялась в этом училище выставка художника Павла Федотова. Всего-то и было представлено на ней четыре федотовских картины. Четыре… Но что это за картины!
- Я их, наверно, раз десять ходил смотреть, - рассказывал Осокин. - Поразили так, что и до сей поры не могу прийти в себя. Вот как надо писать-то! Чтобы душу наизнанку выворачивало. Да! Такого художника, как Федотов, еще свет не знавал. Великан.
В соборе стояла гулкая, прохладная тишина. Пахло сухим деревом, растертыми красками. Солнечный свет шел сверху в узкие зарешеченные оконца, окрашивая высокие своды в мягкие оранжевые тона. Осокин ступал на деревянную стремянку, держа в одной руке кисть и улыбаясь Ивану, говорил:
- Ну что, брат, примемся за божье дело?
Работали они целый день, делая перерыв лишь на обед. А вечерами Осокин приходил к Ивану в гости, здоровался с Иваном Васильевичем, кланялся Дарье Романовне, но чаще старался незаметно прошмыгнуть в комнату. Из раскрытого окна Ивановой комнаты виднелась Кама, а за ней синел далекий лес.
- Хорошо живешь, - говорил Осокин, глядя в окно. - Красотища тут у вас, бог ты мой! Так бы и жил всегда, не уезжал.
- Так живи, кто тебе не велит?
- Не могу, брат, не волен.
Однажды он попросил Ивана позировать и в два или три приема набросал его портрет. Ивану портрет понравился. Однако сам Осокин не разделял его восторга.
- Баловство это одно, - сердито сказал он, - несерьезная работа. Ты бы вот увидел картины Федотова…
- Да где же я их увижу?
- Как где? Поезжай в Москву, либо в Петербург…
Иван глянул на него удивленно - шутит или всерьез говорит. Не поймешь.
- Легко сказать, в Москву, - вздохнул Иван. - До Москвы рукой не дотянешься. Да и кому я там нужен?..