Был ясный день. Люди находились на работе. В бараке почти никого не было и никто не обратил внимания на сборы парня.
Никон взвалил за спину котомку, обладил на левом плече ремень от гармони, оглянул барак и вышел на улицу.
Кругом было все знакомое, к чему он уже успел привыкнуть. Тянулся длинный ряд бараков рабочего поселка, издали виднелись постройки шахты. Вздымались стройные очертания эстакады. Совсем близко вились дымки паровозов на станции. Он направился туда.
И там, в ожидании поезда, Никон стал толкаться среди таких же, как и он, пассажиров.
На станции его встретил кто-то из знакомых шахтеров и окликнул:
- Куда едешь, что ли, гармонист?
- Еду, - коротко и немного заносчиво ответил он. - Чего мне здесь трепаться?
Знакомый расхохотался:
- Выходит, что там тебе, на новом месте лучше будет трепаться?
Никон рывком отвернулся от насмешника и уже больше ничего не ответил.
И скоро поезд увез Никона на ближайшие копи.
Когда он вылез через полчаса из вагона и пошел разыскивать контору, у него был веселый и самоуверенный вид. Он оглядывал новое место, примечал все, что встречал на своем пути. Он чувствовал себя хорошо. Ему было весело и легко. Разыскав контору, он попросился на работу. Он знал, что работа найдется, что рабочих рук не хватает. И потому в конторе он держал себя независимо, почти заносчиво.
- Откатчиком работал, - ответил он на вопрос, что и где делал. - Хочу тут поработать. Сподручней мне...
Его зачислили на работу и сказали в каком бараке отведут ему койку.
Складывая свои пожитки на новом месте, он весело ухмылялся. Он припоминал разговоры Востреньких, Милитины и других и самоуверенно думал:
"Нигде не пропаду!.. Врешь, устроюсь я так, чтоб получше да полегше было..."
8
В первый же вечер Никон удобней примостился на своей койке и заиграл. Вокруг него сразу же собрались почти все обитатели барака. Внимание рабочих подогрело Никона и он заиграл веселую и взмывающую на пляс песню.
- Ишь, ловкач какой! Молодчага! - посыпались кругом похвалы.
Никон самодовольно ухмыльнулся, пригнув голову к гармони, и развернулся во-всю.
Весь барак потянулся к ловкому гармонисту. До-поздна услаждал Никон своих новых сожителей музыкой, а когда пришло время ложиться спать и волей-неволей надо было прекратить песни, Никон улегся на покой довольный новым своим положением.
На работу Никон вышел заспанный и хмурый. Попал он в забой, где хозяйничал угрюмый и малословный забойщик с невеселой кличкой Покойник. В забое работа шла не споро. Никон сразу приметил, что здесь ему не придется надрываться и работать изо всех сил. Ни Покойник, ни остальные шахтеры, работавшие в этом забое, не толковали о соцсоревновании, об ударничестве и обо всем, что томило и надоедало Никону на шахте, с которой он ушел. Видно было, что здешние шахтеры думали только об одном: отвести положенные часы и скорее выбраться на-гора.
Лениво покидывая лопатой уголь, Никон соображал, что вот ловко он надумал, подавшись сюда. И в вагонетку у него с лопаты вместе с углем летела порода.
К концу рабочего дня Покойник почему-то встрепенулся и, посмотрев исподлобья на Никона, прохрипел:
- Ты, тово... чище работай... Этово... углядят, сколь породы, не похвалют...
- Я чисто! - нагло блеснул зубами Никон. - Чище некуды!
- Ну, тово... чище и надо...
Когда Никон поднялся из шахты наверх, он спросил молодого шахтера, работавшего в одном с ним забое:
- Он чего, Покойник-то, малохольный, што ли?
- Вроде не в себе он, а так ничего, не вредный.
- Не вредный? - переспросил Никон. - Жить с ним можно?
- Вполне!
В несколько дней Никон успел освоиться на новом месте и завести себе друзей. По вечерам он устраивал веселые гулянки и под звон и трели его гармони вылетали на средину барака в лихой пляске озорные ребята.
Слух о ловком и умелом гармонисте пролетел по всему поселку. Заволновались девушки, стали приходить в барак к Никону посланцы, звать в компанию:
- Приходи, парень, вечерком, устроим вечерку.
Никон слегка куражился, набивал себе цену, но принимал приглашение.
Веселая компания в соседнем бараке устроила гулянку. Никон с его гармонью оказался душой этой гулянки. До полночи шли танцы, а потом несколько шахтеров пошептались в уголке, вызвали Никона и погнали какого-то шустрого паренька за водкой. И здесь Никон впервые в своей жизни напился до беспамятства.
На утро он спустился в шахту с мутью и шумом в голове. Лениво и неповоротливо шевелил он лопатой. Работал вяло и небрежно.
Покойник пригляделся к нему, отложил кайлу и неожиданно хмыкнул:
- Хмы-ы... Тово... мутит, што ли?.. Заложил вчерась?..
- Было... - односложно ответил Никон.
- Поправляться, тово... надо.
- Не худо бы...
- А ты... тово, в обед... сбегай.
В обед Никон послушался забойщика и, снабженный его указаниями, где и у кого можно достать водку, добыл ее и опохмелился. И заодно угостил и Покойника.
И с этого дня Никон стал частенько выпивать в обществе других шахтеров, особенно вместе с Покойником.
Покойник, которого по-хорошему звали Сергей Нилыч, когда выпивал, делался словоохотливей и веселее. И с ним Никону было удобно и легко гулять. Никон яростно раздувал меха гармони и выводил то быструю и взмывающую на пляс частушку, то грустную, проголосную песню.
А Покойник хриплым и диким голосом неумело, но жарко подпевал за ним.
Однажды Никон дознался почему забойщика все зовут Покойником.
Стал рассказывать под пьяную руку сам Покойник, а окружающие помогали ему.
Было это в колчаковское время. Почти полдеревни Сергея Нилыча ушла партизанить. Он оставался дома, а брат его ходил по тайге. И вот однажды белые выследили, что партизаны имеют связь с избой Сергея Нилыча. Случилось так, что старуха мать умерла и младший сын, брат Сергея Нилыча пришел из тайги, крадучись, попрощаться с телом старухи. А белые пошли по его следу. Когда колчаковцы были уже во дворе, Михаил, партизан, кинулся задами бежать, а брату наказал, чтобы он тоже скрывался. Но Сергей Нилыч замешкался, не успел уйти. Что было ему делать? Взглянул он на лежащую в гробу старуху, а покойница была высокая, всех выше в семье, сообразил, вынул ее из гроба, уложил на стол, а сам влез на ее место. Колчаковцы ворвались в избу, видят: два покойника. Пошныряли по всем углам, порылись и ушли ни с чем. А Сергей Нилыч лежал в гробу, затаив дыхание, боясь шевельнуться и дышать. И лежал он неподвижно еще долго после того, как белые убрались из избы. Лежал и обмирал от страха.
Потом с чьей-то легкой руки его и прозвали Покойником. И с этой кличкой он пришел на шахту. И так привык теперь к своему нелепому прозвищу, что не сразу откликается на настоящее имя.
- Меня... тово, вишь, родительница тогды спасла... - убежденно говорил он Никону то, что говорил всем, рассказывая о своем приключении. - Кабы не родительница... тово...
Никону было весело с Покойником. Гуляя с ним, он все время чувствовал, что хорошо поступил, устроившись на этой шахте.
9
Шахта была неблагополучная.
Шахта недодавала стране тысячи тонн угля. У бункеров стояли порожняки, и маршрутные угольные поезда редко-редко отправлялись отсюда на фабрики и заводы.
На шахте, в раскомандировочной, в конторе, в красных уголках и в клубе висели яркие полотнища с белыми броскими надписями: "Прорыв!", "Позор!" Эти надписи лезли всем в глаза, к ним уже привыкли и на них как будто не обращали внимания. Никон в первый же день заметил плакаты и про себя подумал: "Не шибко, значит, тут нажимают..." А потом, сошедшись поближе с Покойником, спросил его:
- Это как же тут у вас, насчет прорыва, утесняют?
- Прорыв?.. - посопел волосатым носом Покойник и тускло поглядел в сторону. - Прорыв... тово, болтают. Свыше головы хочут... Не двужильные... тово...
Никон расхохотался.
Несколько раз в раскомандировочной устраивались летучие митинги. Здесь, в копоти махорки, среди замызганных и грязных стен, залепленных таблицами, объявлениями и плакатами, кто-нибудь из шахткома или из ячейки горячо и напористо начинал говорить о прорыве, о лодырях, о позоре. Оратора слушали молча.
И где-нибудь в уголке такие, вроде Покойника или Никона, зло и обиженно шумели:
- Работаем сколь сил есть!.. Куды больше?!
Никон слушал такие заугольные протесты и поддакивал.
Но однажды его резко оборвал незнакомый шахтер. Никон подшучивал над новым плакатом, на котором был нарисован ударник, призывавший крепко взяться за работу.
- Ударники!... - засмеялся Никон. - Ударяют себе в брюхо!.. Перед начальством да перед ячейкой выслуживаются!..
Шахтер, которого Никон никогда до этого не видал, порывисто подошел к нему вплотную и, глядя на него в упор, спросил:
- Кто тебя, щенок, таким словам научил? С чьего голосу поешь?
Никон смутился, растерялся. Окружающие молча наблюдали за ним и за сердитым шахтером.
- Ты много ли на своем веку наработал, чтобы над трудящимся, над рабочим человеком потешаться!? Смотри, брат, у нас для этаких кулацких да контрреволюционных подголосков имеются хорошие средства!
- Да я ничего... - пролепетал Никон.
- Надо бы пощупать тебя, откуда ты такой! В чьей бригаде работаешь?
- Он с Покойником в одном забое, - услужливо подсказал кто-то.
- Оно сразу и видно, какой это работник! - презрительно проговорил шахтер и отошел от Никона.
- Ловко он тебя! - вспыхнули смехом окружающие. Никон спрятал глаза и неуверенно спросил:
- Кто он такой?