"Чудной все-таки народец, - раздумывал Игарка. - Что я для них? Что во мне толку? Могучий человек, спаситель… Выдумали сказку. А могучего-то самого в бараний рог гнут, скоро на четвереньках поползет могучий-то… А может, им ничего и не надо, может, и того довольно, что буду мучиться и бедствовать наравне с ними. Вместе-то все будто легче".
И когда Большой Сень решил повернуть домой, повернул и Игарка.
Осенью Талдыкин привез старому лоцману ответ от Егора.
"Спасибо, батюшка, что ты не обошел меня своим благословением, только принять его я не могу. Поженился я на здешней женщине, а через нее повенчался с судьбой всего здешнего народа, и надо мне стоять при нем. Но беспокойся обо мне. Выбрал я эту судьбу по доброй воле и при полном разуме".
VIII
Василий вернулся в Туруханск, поставил на место лодку и явился к приставу.
- Где шатался? - заорал пристав. - Почему уехал без спроса?
Василий объяснил, что он вовсе не шатался, шатаются бездельники, а он серьезно занимается наукой, ездил изучать реку Нижнюю Тунгуску; докладывать об отъезде приходил, но канцелярия почему-то была закрыта, беспокоить же их благородие на квартире не решился.
- Беспокоить… не решился… Говори прямо: побежал?
- Ошибаетесь, бежать - такой смелости во мне нету.
- Бежать уметь надо. Что изучал-то, Нижнюю Тунгуску? Водным делом интересуешься. Ладно, препятствовать не будем. Мы тоже уважаем науку. Эй, дайте-ка список наших станков!
Писарь мгновенно представил список населенных мест Туруханского края.
Пристав торжественно развернул список, побежал по нему ногтистым пальцем.
- Сейчас подберем местечко, подыщем. Чтобы не мешали тебе, чтобы "ученых" не густо было.
Василий глазами бежал за пальцем пристава: где остановится палец, там и быть Василию. А простор для выбора - целая империя от Енисейска до Ледовитого моря, от Оби до Анабары. Ни газет тут, ни судей, - сгноят, замордуют человека, и родной матушке написать некому - не ждала бы, - на всю "империю" три школы.
Палец побродил-побродил по списку и остановился над Туруханском.
- Есть у нас что-нибудь свободное? Найди! - приказал владыка писарю.
Он хотел загнать Василия подальше, но не знал, где дальше, где ближе и испугался, что вместо кары даст милость.
"Станок Игарка. Ниже Туруханска, дворов один, душ мужска пола одна, женска одна и детска одна", - нашел писарь.
- Добро, - сказал владыка. - Василий Александрович Рябинин поедет в Игарку.
Казенный катер доставил Василия к Игарке.
- Принимай гостя! - объявил полицейский. - Да присматривай за ним, поглядывай! Упустишь - сам пойдешь в ссылку.
- Сослать меня, однако, трудно, разве что в Дудинку. Только не страшно: мы и подальше бывали, - отозвался Игарка.
- Найдем место. Найдем. Холоду не боишься - в жару загоним. Ну-с, счастливо оставаться! - Полицейский звякнул саблей, сделал "под козырек" и уехал.
Время было позднее, близилось к полуночи, но в северной стороне неба плавал желтый кружок солнца, в восточной - бледный кружок луны. Солнце второй месяц не покидало неба, светило без заката, но ведь и луне тоже охота посветить, и она в полуночные часы выходит на небо, пользуясь тем, что солнце в эти часы немножко меркнет.
У костра, около избенки, Игарка чистил на ужин рыбу, а Василий все оглядывал небо, - солнечное и в полуночь! - корявый реденький лесок, - под таким-то солнцем! - огромную пустую реку и упорно молчал, про себя дивился на странный вид далекого северного края.
Игарка раза два кряком намекал гостю, что пора и поговорить, миновал целый день. А гость все молчал. Тогда Игарка осторожно тронул его локтем.
- Как ты сподобился?
"Началось", - с досадой подумал Василий. Все, с кем ни встречался он за год следствия, тюрьмы и этапов, настойчиво старались проникнуть в его жизнь - как зовут, откуда родом, за что идет в ссылку, дальше, глубже, вплоть до шестого колена. Но Игарка оказался не любопытным.
- Меня одно забавит: за что тебя ко мне передвинули? За самовольную отлучку?
- Да.
- За сестрино письмо, значит… Это ничего, это к добру. Места наши не хуже туруханских, лучше даже… определеннее. Летом день - так день, играет два месяца, а зимой ночь - так уж ночь, подлинная, без примеси. Ты не тоскуй, вот увидишь, жизнь совсем хорошо пойдет. Давай-ка подумаем, как нам жить и горевать легче. Я про хозяйство: отдельно будешь вести аль заодно со мной?
Василий сказал, что для хозяйства у него ровно ничего нет, полагается ему от царя небольшое пособие, но царь платить не торопится, да и брать от него неохота.
- Я - плохой пайщик.
- А я думаю - ничего: ноги, руки, голова есть. Если уж постигла участь жить под одной крышей, работать и есть надо тоже заодно. Меня ты не обидишь, скорей я обижу тебя.
Считаться и взвешивать не стали, и договор состоялся.
Василий поселился в шалаше, который остался от старика Яртагина: изрядно потрепанный, шалаш все же годился для жилья в летнее время, а на зиму Игарка задумал сделать к избенке пристрой. Работы было много: Ландуру насолить шесть бочек рыбы, поставить двадцать саженей дров, собрать три пуда гусиного пуху; для пристроя заготовить бревна и доски, налепить кирпичей для печки, потом рыбачить и бить птицу на текущий прокорм. В тихую погоду рыбачили, в бурную валили бревна, делали кирпичи, ставили дрова, - работали с ожесточением, до хруста в суставах.
По мере того как бочки наполнялись рыбой, а поленницы дров становились длинней и выше, Игарка все больше светлел лицом, мысленно он уже расплатился с Ландуром, Василия одел в новую теплую одежду и уступил ему под жилье весь пристрой, помог Большому Сеню, принял и угостил Вакуйту, Нельму и маленького Яртагина порадовал подарками.
Василий же день ото дня делался темней, задумчивей. Одна мысль, нетерпеливая и жгучая мысль о побеге, владела его сердцем и воображением. Когда Василий работал, она ехидничала: "Ломай, ломай! Ландур еще купит пароход, а Игарка отстроит дворец", - и у Василия падали руки, бессильно сгибалась спина.
Он бросал работу, хватал ружье и убегал в лес, чтобы забыться в погоне за птицей и зверем. Но всякий раз это кончалось одинаково: Василий проходил мимо озер и болот, где густо гнездилась непуганая птица, сквозь леса, где таилось зверье, и высчитывал, сколько же надо времени, чтобы выбраться отсюда, - а ружье бесполезно болталось у него за плечами.
"Многонько, - хихикала мысль, - ходьба-то трудная: озера, болота, землица-а - не найдешь плотного местечка: всюду топь по колено. Но это ничего, это ерунда: ниже ведь мерзлота вечная… смело иди, напрямик, выше колена не увязнешь".
Если он слышал гогот и кряк птиц, шорох поднятого зверя, то мысль начинала трубить: "Что тебе до них, до этой жалкой земли, до всего, что на ней! Все, что озарено вот этим назойливым бессонным солнцем, все решительно - тюрьма! И солнце - тюрьма. Попробуй скройся при таком солнце!"
Иногда он подолгу застаивался над Енисеем, глядел на могучий ток воды и думал с ожесточением: "Не туда бежишь, не туда!" Спокойно, величаво, неудержимо уходила река в Ледовитое море, в смерть, и это было невыносимо для человеческого сердца.
Василий высчитал, что, если Игарка не помешает ему, к осени он доберется до Красноярска. Но Игарка казался подозрительным, знает только одно имя и спокоен, вступил в договор на общую жизнь и работу, избенку держит открытой, доверяет лодку, ружье.
Что это - тупое ко всему равнодушие или деликатность? Деликатность Василий откинул, негде было Игарке учиться этому, в равнодушие не верил, такие, как Игарка - охотники, рыбаки, таежники, - осторожны и подозрительны, жизнь живут - идут будто по звериному следу. И Василий решил испытать Игарку. Для начала взял ружье и сутки шатался в лесу. Игарка не выказал ни любопытства, ни подозрений. В другой раз Василий тайком снарядил лодку и пропадал трое суток, а Игарка как будто и не заметил этого. Вечером, когда вышли на крыльцо покурить и погадать, какой день будет завтра - погожий или непогожий, - Василий сказал:
- Что же ты, Игар Иваныч, не спросишь, кто я?
- Это к чему же спрашивать? Со временем скажется и так, без спросу.
- А если я душегуб, разбойник… плохо может сказаться.
- Небось генерала кокнул?
- Двух.
- Ишь ты какой - двух генералов… - Игарка проницательно глядел на Василия, старался понять, какая нужда заставила его поднимать этот разговор, странный и лживый. Генералов Игарке убивать не случалось, по этой части нет у него никакого опыта, но он все же не младенец, с людьми живет не первый день, не первый раз ведет разговор, похожий на этот, не в новость ему встречаться с такими, как Василий, с опальными, ссыльными, поднадзорными.
Каждый год идут эти люди по Енисею, одни в ссылку, другие домой по отбытии наказания, иные идут по собственной воле. Игарка немало перевидал этих людей: кого проводил сквозь порог по всем правилам, днем, с записью в книгу, кого без правил и без записи, ночью, а кое-кого - в обход, тайгой.
У лоцманов Ширяевых еще от Дорофея было принято в лоцманской помощи не отказывать никому - и самому страшному преступнику, о котором на порог дан приказ: задержать. Смолоду знали Ширяевы, тоже по прадедовскому завету, что не сторожа они и не судьи, а лоцманы, их дело - помогать людям на реке, помогать, не спрашивая, кто они, куда идут, с какими замыслами. И завет этот - первый, самый высокий закон для лоцмана, выше царского.