- Изорви мелконько и в воду. А теперь помоги-ка мне, подай чалку! - Мариша спрыгнула в лодку. Принимая чалку, она положила пареньку в ладонь письмо, напомнила, что отдать надо обязательно в руки братцу; нельзя будет - тогда мелконько и в воду. Живет братец где-то около Туруханска. - Игарку спрашивай, Игарку!.. А тебя как зовут?
- Василием.
- В оздравник запишу тебя. Скажи братцу, кланяется, мол, сестра Мариша.
Василий сказал, что он хоть и не верит в бога, а все равно Марише спасибо за оздравник, письмо обещал доставить непременно и прислать об этом весточку. А Мариша сказала, что верит ему и весточку будет ждать с нетерпением.
Долго ходил Василий по Туруханску, расспрашивал рыбаков, охотников, торговцев, где живет Игарка. Толком никто не знал. Одни посылали вверх по реке: у Золотой корги проживает будто какой-то Игарка; другие - вниз, к Дудинке: там слышно про Игарку. Рыбаки с Елогуя тянули к себе: на нашей речке промышляет остяк Игарка. А большинство отмахивалось: здесь сам леший не разберет, поп крестил его Онуфрием, а шаман - Игаркой. А затоскует попадья по лисьей шубке, и давай поп перекрещивать Онуфрия на Степана, Степана на Онуфрия. За крестины-то по лисе берет. Раза по три крещены есть.
Василий купил тетрадку, записал про Золотую коргу: "Подводная каменная гряда недалеко от Подкаменной Тунгуски. На нее часто натыкаются барки. Окрестному населению от нее постоянный заработок, вот и прозвали Золотой". Записал про Дудинку, про Елогуй, как проехать туда.
Но постепенно выяснилось все же, что нужный ему Игарка живет верст на триста ниже Туруханска, между станками Сушково и Плахино. Василий начал присматривать лодку. Как только солнце за закат, он - на реку. Заходило оно в двенадцатом полуночном часу, и то не совсем, верхний краешек его, маленькое румяное ребрышко, оставался незакатным. К этому времени рыбаки разъезжались по домам, птицы уходили в гнезда, затихал обычно ветер, - становилось тихо, как в нежизни. Гребешок солнца горел неярким красноватым светом и не мог осилить мрак, так и стояли они - мрак и свет - рядом.
В одну из таких ночей Василий отвязал от берегового камня лодку по имени "Омуль", - рыбак позабыл убрать на "Омуле" весла, - у рыбачки Агафьи взял в сенцах два каравая хлеба, вместо них оставил на полке серебряную полтину и отплыл в низы.
Агафья догадалась, что удрал варнак, но скрыла это от пристава и от соседей, даже напротив, когда пошла к заутрене в часовню, положила за варнака земной поклон. За лодку Василий ничего не оставил, и рыбак заявил о пропаже приставу. Пристав наладил погоню, но вернулась она с пустыми руками, искала беглеца выше Туруханска, - кто в здравом уме побежит на низ, в безлюдную тундру! - а Василий уехал как раз туда.
Сначала Василий немножко опасался, идти норовил у берега, около кустов, лодку погонял веслами. Но река и во всю ширь, и во всю видимую даль была пуста, и на другой день Василий выплыл на средину реки, весла сложил в лодку, пустил ее на волю и прихоть течения. Спешить незачем, у него пять свободных лет, надо привыкать к новому обращению со временем, безжалостно разбрасывать и транжирить. Время пройдет, а силы, может быть, сохранятся.
Река катилась медленно, чувствовала близость океана и сама стремилась уподобиться ему, больше не теснилась уже в одном потоке, а шла многими, задерживалась в руслах дочерних рек, по низинам оставляла озера. Земля возвышалась над водой невысоким гребешком; казалось, еще одно усилие, и река поглотит землю.
- Пустая, мертвая! - дивился Василий, оглядывая эту могучую, пышную силу. Пустынность реки поражала еще и там, до Туруханска: на тысячу верст - четыре села да несколько станков в два-три дома; за Туруханском она стала удручающей, верст через тридцать - сорок - одинокий дом, временный кочевой шалаш. Невольно думалось, что люди со всей своей долгой историей все-таки подобны младенцу, который не осмелился еще выглянуть за подворотню родного дома. Застраивают ручьи, канавы, лужи, а вот такая река бесплодно и бездольно уходит в море. А ведь придет время, заселят и эту, и другие прочие, и всю тайгу от Урала до Тихого океана.
Ехал и мысленно заселял реку, по высоким берегам расставлял города и села, у песков - рыбацкие деревеньки, над бухтами и заливами - пристани. Встречалось много островов, некоторые были дивны в своем неповторимом обличье: одни стояли нагромождением диких голых скал, река отгрызла их от каменного берега и насмерть уничтожила все живое - деревья, травы, мох; другие, наоборот, щедро удобрила, засадила деревьями, засеяла цветами и бережно хранила самую ничтожную былинку.
Сначала Василий хотел заселить и острова, а потом решил оставить так, в воспоминанье о незаселенном мире.
На пятый день показался знакомый по рассказам остров, против него над берегом голубел дымок. Василий по-приятельски помахал дымку рваной шапкой. Хозяева всполошились - кто такой? Купцы и промышленники давно ушли в низы, рыбакам не до гостей, у них самое горячее промысловое время. Не соглядатай ли от Ландура? Чует, пожалуй, дьявол, что Большой Сень жив. Игарка велел Сеню где-нибудь спрятаться, а сам вышел к реке. Гость учтиво поклонился Игарке, спросил, где можно развести костер и отдохнуть. Игарке поправилось такое поведение, но звать гостя в дом все-таки решил подождать - кто его знает!.. Он показал на лесистый берег: разводи, где тебе любо, здешний лес повсюду богат валежником и сухостоем.
Через минуту бойко и уверенно запламенел костерок. Василий развалился около него: мой путь кончен! - и сказал:
- Давай, хозяин, отдохнем, покурим!
Догадался Игарка, что это приглашение поговорить, сел на камень и, не торопясь, начал набивать трубку. А говорить - пускай он говорит, я слушать буду.
Василий повел разговор издалека: давно ли хозяин поселился здесь, хорошо ли попадаются звери и рыба и, наконец, не знает ли, где проживает рыбак Игарка. Игарка решил поступить осторожно, направить гостя по ложному пути.
- В самых низах, верст за триста отсюда, слышно, есть какой-то Игарка.
- За триста отсюда! - испугался гость. - Еще триста…
- А может, и поболе… - заметил Игарка. - А может, и нету его совсем, один слух.
- А мне сказали, от Туруханска до Игарки верст триста. - Василий завернул другую цигарку, потолще.
- Ну, здесь версты не меряны, большие здесь версты.
- И местность описали. - Василий заново оглядел местность: остров, река идет в две протоки, дом на взгорке. - Вот она самая, эта.
- Местность… - Игарка вздохнул. - Здесь все местности схожие: лес, мох, озерко.
- И народец хорош!.. - Василий плюнул. - Что под носом у него, и того не знает. Игарка у Золотой корги, Игарка на Елогуе, Игарка здесь. Оказывается, ни там, ни здесь, а на рогах у черта. И родственники тоже: Игарка возле Туруханска. Возле!.. Триста верст ехал, а ты говоришь, надо еще триста.
- Да зачем он тебе, окаянный? - спросил Игарка.
- Родственники, Ширяевы, поймали меня у Большого порога: свези Игарке весточку. А я сдуру согласился.
Тут осторожный и степенный Игарка схватил гостя за руку.
- Ширяевых, значит, видел? Ну, зачем таил? Эх, голова, голова! Я - Игарка, Ширяев. Только не рыбак я, а лоцман. Ну, говори, говори!
- Письмецо от сестрицы Мариши. Кланяется.
Василий погостил день и уехал обратно в Туруханск. Проводил его Игарка и сам начал собираться в дорогу. "В самом деле, какой я жилец на севере? Не рыбак и не охотник, до сорока лет стоял у штурвала, в сорок поздно менять обычаи. Сделал братцам одно одолжение, и будет, другое - простите, братцы! - делать не хочу, теперь у меня своя семья, свои заботы. Павел продался Ландуру, заодно продал и нас всех. Феоктистов не появится больше. Ландур - один владыка".
Тут впервые узнала Нельма, что у Игарки есть дом, и загрустила: есть дом, наверно, есть и другая, русская жена. Теперь говорит - поедем, а придет время ехать, скажет - подожди до весны, на зиму у меня есть другая жена. И до Игарки бывали случаи, женились русские на остячках, говорили - никогда не бросим, а когда уезжали, выгоняли женок на песок. Жена, говорят, что малица: летом надо иметь одну, зимой другую.
Не раз в жизни Нельма помогала отцу шить паруса, конопатить и смолить лодки, но тут не могла поднять руки, горе убило в ней всякую силу. Знала, что если Игарка поедет, то поедет и она, жить без Игарки ей невозможно, и в то же время знала, что невозможно и ехать: она прогневит родного отца, Яртагина, обидит на всю жизнь названого отца, Большого Сеня, не переживет тоски и страха, а маленького Яртагина оставит сиротой в чужом, далеком краю. Нельма не раз порывалась сказать об этом Игарке, но все не осмеливалась.
Когда сборы подошли к концу, когда исчезла всякая надежда, что Игарка передумает, Нельма наконец решилась:
- А что будет с Большим Сенем?..
Сеню Игарка отдавал избенку, невод, собак, ружье.
- Батька мой, Яртагин, будет гневаться. Оставил тебе ловушки, нарту, а ты все бросаешь!
- Там лучше будет тебе, лучше. Поглядит твой батька и скажет: "Спасибо Игарке - увез мою Нельму".
Так ничего и не добилась она, сходила в лес, принесла пучок оленьего мха, зашила в мешочек и надела Яртагину на шею, взамен отнятой у него родины.
Дождались попутного ветра и поехали. Большой Сень провожал. В каждом новом станке присоединялись к ним новые и новые лодки, к вечеру скопился целый караван. По лодкам шел тревожный и грустный говор:
- Теперь совсем заест нас Ландур Потапыч. Большому Сеню надо уходить на другую реку.
Люди то и дело пересаживались из своих лодок в Игаркину, каждый хотел напоследок поговорить, погрустить, пожелать удачи и счастья.