Чтоб наверстать упущенное время, Артяев не выслушал рапорта помощника дежурного по школе о готовности к разводу, нетерпеливо махнул рукой оркестру, который начал было "Встречный марш", но умолк на полутакте. Потом, торопливо пробежав вдоль строя, Артяев счел свои функции исчерпанными и начал подавать заключительные команды. Главный старшина подумал, что преподаватель просто забыл, как все это делается, и подошел к дежурному, собираясь деликатно суфлировать из-за его плеча. Но оказалось, что Василий Игнатьевич просто торопился. Ему не терпелось быстрее закончить формальности и вернуться к проверке контрольной работы.
- Товарищ Артяев, так не положено, - потихоньку сказал ему Дударь. - Надо повторить развод. Факт!
Боцман не учел, что преподаватель носил знаки различия военврача 2-го ранга. Артяев не мог допустить, чтобы какой-то главный старшина ему указывал.
- Не мешайте, Дударь, - холодно оборвал он главного старшину. - И не суйтесь не в свое дело.
Боцман вспыхнул. Облеченный полномочиями проверяющего, он, конечно, мог скомандовать: "Отставить развод!" - и провести его сам. Но так поступить он не решился. Артяев был все же армейским военврачом. В комнате дежурного по школе, когда они остались вдвоем, Дударь потребовал журнал замечаний, чтобы записать туда факт срыва развода. Но Василий Игнатьевич с ним разговаривать отказался и журнала не дал. Тогда Дударь выскочил из дежурки и пошел проверять, как работают наказанные ученики.
Из-за дверей актового зала доносились хохот и крики. Появившись на пороге, боцман увидел, что группа натирки полов внесла коренное усовершенствование в технологический процесс. Разбрызгав по залу жидкую мастику, полотеры смело объединили последующие операции. Ученик Майдан как раз садился на швабру, как на салазки, а двое других бегом волокли его по скользкому паркету. Сзади тянулась полоса более или менее натертой поверхности.
- Что за шум! А? Шуму много! - гаркнул боцман. Полотеры испуганно вскочили, и тут обнаружились отрицательные стороны их хлопотливой деятельности. На тыловых частях новеньких холщовых брюк красовались оранжево-красные овалы.
- Я вас вижу насквозь и даже глубже, - рассвирепел Дударь. - Павианы! Факт! Кто робу стирать будет?
Этого рационализаторы не предусмотрели. Посему им было предложено продолжать натирку паркета устарелыми методами, а рабочее платье сегодня же отнести домой для приведения в надлежащий вид. В тот момент главный старшина остро пожалел, что находится не на корабле, в спецшколе нет горячей воды. Самым правильным было бы заставить мальчишек самих выстирать брюки. А так наверняка наказанными будут матери. Факт! "Старшему морскому начальнику" уже ничего не могло больше понравиться. Боцман работу браковал, и все начиналось сначала.
Аркадий Гасилов только теперь начинал познавать цену сверкающей флотской чистоте. Он явно скис, а Майдан, наоборот, мог просидеть в спецшколе до глубокой ночи, если б не уроки. Не будешь же потом объяснять, почему их не удалось выучить. Никто из учителей, за исключением "англичанки" Марии Яковлевны, не признавал никаких смягчающих обстоятельств. К девяти вечера ребята заговорили об этом вслух. Было решено откомандировать на переговоры с боцманом Генку Коврова. Гонец возвратился от него очень быстро и процитировал:
- Всем "добро" по домам!
- Чего ты ему сказал? - удивился Аркашка.
- Да уж поговорили, - уклончиво и со значением объяснил Генка. Не мог же он сообщить, что Дударь просто посмотрел на часы и спохватился. Служба не должна мешать учебному процессу - такова была категорическая установка военрука.
Главный старшина описывал инцидент на разводе и то и дело рвал бумагу. Рапорт получался недостаточно убедительным. Боцман для порядка задумался, еще раз посмотрел на часы и всех распустил. Он даже не стал принимать выполненную работу. Паркет в актовом зале и так уже давно блестел.
Ребята смотрели на Генку как на освободителя. А тот скромничал:
- Чего там. Все нормально… Так поговорил - вовек не забудет! - Потом он ехидно засмеялся и передразнил: - Факт!
ГЛАВА 11. "РЕЗИНОВАЯ ПЕРЕМЕНА"
Через пятнадцать минут после начала занятий спецшколу взбудоражил неурочный сигнал. Горнист явственно играл большой сбор.
Вскоре капитан 3-го ранга Радько уже по-особому выстраивал роты вдоль стен актового зала. Задние шеренги комплектовались из рослых парней, спереди поставили коротышек. Таким образом, каждый ученик, как в театре, мог без помех видеть середину зала. Затем Куржак и другие двоечники в гражданской одежде были выведены из строя. Им военрук прошептал удалиться. Шея у Радько оказалась забинтованной. Соревнование в громкости с медным ревом школьного оркестра окончилось не в его пользу. Константин Васильевич командовал при помощи маленького серебряного свистка. Длинная трель означала - "равняйсь!", короткий сигнал - "смирно!", два коротких - "вольно!".
- "Вольно!" - это не значит вольно, - хрипел военрук. - Нечего перед наркомом гусарить.
По рядам прошелестел восторженный шумок. Прошелестел и затих. Теперь стало понятным, отчего отменили занятия. Напротив, через дорогу, в корпусах Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе находился сам народный комиссар Военно-Морского Флота. Его ждали в спецшколе с минуты на минуту.
Сергей Петрович Уфимцев на построение не вышел. Через рассыльного в директорский кабинет был вызван боцман, третий кадровый военный моряк из всей спецшколы. Плотно притворив за ним дверь, Сергей Петрович объявил:
- Дударь! Вы адмирал! Становитесь в том углу, а я буду докладывать.
Очевидно, главный старшина Дударь не одобрил выправку директора, и вскоре Уфимцев отбыл из спецшколы "по срочному вызову гороно".
Встреча с наркомом дежурного по школе преподавателя Святогорова, по мнению Сергея Петровича, была в такой же степени нежелательна. Еще скомандует: "Попрошу смирно!" Поэтому директор предложил Святогорову тоже отбыть со своего поста, но не так далеко.
- Тщательно проверяйте наряд по школе, - завещал Уфимцев в вестибюле. - Обращайте особое внимание на внешний вид учеников и чистоту всех помещений.
За два месяца старое, запущенное здание совершенно преобразилось. В сверкании натертого паркета не так замечались его изъяны. Лоснились свежей краской стены коридоров. В классах выстроились просторные светло-бежевые парты. Стоимость ремонта уже в три раза превысила сумму, отпущенную Наркоматом просвещения. Каким образом удавалась Уфимцеву эта высшая математика, не представляли даже специалисты. Михаил Тихонович обходил этаж за этажом и думал, что такую школу вполне можно показывать члену правительства.
В туалете восьмых классов дежурный подозрительно повел носом. В воздухе как будто еще не рассеялся табачный дым.
- Смирно! - выскочил навстречу дневальный. К кому относилась команда, так и осталось неизвестным, поскольку, кроме дневального, в туалете никого не было. Григорий Мымрин с сине-белой повязкой на рукаве, нисколько не смущаясь этим обстоятельством, подошел к Святогорову и доложил:
- В гальюне третьей роты по списку числится шесть очков. Пять исправных, один засорился.
- Вольно! - растерялся преподаватель. Михаил Тихонович не знал, как ему поступить. Курильщики карались беспощадно, но дым - лишь косвенное доказательство. Пусть так. Однако мальчик проявляет наглость, как и тогда с угрозой обратиться в арбитраж. Его рапорт - издевательство. Но вот глаза… В слегка расширенных зрачках Мымрина застыла растерянность и удивление.
- Продолжайте нести службу, - сухо сказал Михаил Тихонович. - И будьте внимательны…
Уже в коридоре Святогоров сообразил, что его совет можно понять и так: "Кури, но больше не попадайся!" Ничего себе педагогика.
О происшествии следовало записать в журнал замечаний. Михаил Тихонович так и собрался поступить, Но вот глаза… Каждый раз, когда дежурный по школе брался за вставочку, перед ним возникали глаза. Возможно, Мымрин просто испугался, и все остальное произошло неожиданно для него самого? Тогда, обидевшись, Михаил Тихонович просто поставит себя на одну доску с растерявшимся мальчишкой. Запись в журнале могла иметь не однозначный педагогический результат. Такие эксперименты Святогоров не одобрял. Он решительно отложил вставочку. Скандальная встреча с Мымриным до поры до времени была оставлена им без последствий.
Прошло время второго урока, заканчивался третий. Перемены не объявлялись. Ребята ждали в строю. В вестибюле позицию директора занял старший политрук Петровский. В кабинете военно-морского дела у любимой модели крейсера "Худ" переминался с ноги на ногу Билли Бонс. В актовом зале до тонкости отработали реакцию на свисток военрука. Ребята уже умели стоять просто вольно и так, как принято стоять перед наркомом. А гость все не приезжал.
Жора Куржак и другие отверженные подглядывали из соседнего зала. Они вполне могли там побегать, размяться, но не пользовались этой возможностью. Как на ликах великомучеников, в глазах у двоечников застыло страдание.
В полдень на первом этаже хлопнула дверь, и, как эхо, отозвался трубный глас Политуры. Строй сразу подобрался и затих. Зашаркало по парадному трапу множество ботинок. Разговор все ближе. Слышны отдельные слова…
И вдруг у капитана 3-го ранга Радько прорезался голос:
- Товарищ народный комиссар Военно-Морского Флота Союза Советских Социалистических Республик…
Нарком - высокий, ладный, совсем молодой моряк - остановился посередине зала. На рукавах его форменного кителя сияли золотые шевроны как раз до локтя: один широкий, а сверху еще три - поуже, и все венчали большие, обшитые по краям канителью флагманские звезды.