Но характер у него все же начинал помаленьку меняться, - возраст, ничего не попишешь. Об этом он подумал, встретив вчера на улице старую знакомую, разведенку лет под сорок. Он уже с год не встречался с ней. Все у нее не в меру строгое - голос, брови, улыбка, прическа, платье, походка, - сухарь какой-то. Рождаются же такие! Раньше, встречая ее, как, впрочем, и других своих бывших любовниц, Орест Михайлович чувствовал или равнодушие или довольство и оглядывал их по-хозяйски сытым взглядом. А теперь вот почувствовал что-то грустное, даже неприятное.
Он не лентяй. Работает охотно. И ловко сбывает свои скульптуры. Всегда смело и настойчиво атаковал колхозное и совхозное начальство: от него отмахивались, а он лез да лез, кого-то подпоит, кому-то наговорит, наобещает бог знает чего и всем нахвастает. На сознание бил: "В войну погибло так много ваших земляков. И вы обязаны увековечить их память. Поставить памятник. Такое крупное хозяйство!" Без конца лез к городскому и областному начальству. И - получалось… Есть у Ореста Михайловича скульптура, отображающая воина в плащ-палатке с автоматом. Он делал копии с нее и частенько брал за них с колхозов, совхозов как за новые произведения самого высокого качества, хотя копия есть копия, она дешево стоит. Когда-то в колхозе или совхозе расчухают, поймут, что к чему, Орлова и след простынет, отвечайте сами, голубчики, кто заставлял вас по стольку тыщ отваливать. Да и кто расчухает.
…Приехал в совхоз. В кабинете директора шум, гам, голоса раздраженные.
- Сейчас начнется совещание, - сказала секретарша.
- А когда оно закончится?
- Наверное, не скоро. И вообще, директор сегодня будет занят. У нас комиссия из области.
- Но я же специально приехал. Доложите.
- Я вам повторяю: у него совещание.
В кабинете затихло, как это бывает перед самым началом собраний и совещаний.
- Туда нельзя! - крикнула секретарша и сердито привстала.
Но Орлов, не слушая ее, ворвался в кабинет. Пожилой директор хмуро оглядел его:
- Вы видите, я занят?
Люди с удивлением глядели на Орлова. Орест Михайлович улыбнулся как мог широко:
- Я - скульптор Орлов. Я тоже очень занят.
Он добился, чего хотел: вечером директор совхоза принял его, и они долго беседовали.
Утром Орест Михайлович вышел на тракт, надеясь сесть в автобус, до железной дороги оттуда всего ничего - шесть километров, но автобус почему-то не пришел, и Орлов, убоявшись мороза и пурги, возвратился в гостиницу. Уехал перед обедом на совхозной машине, до города добрался уже к ночи и опоздал на важную встречу с одним высокопоставленным москвичом, от которого ждал многого, - москвич почему-то раньше на сутки улетел в столицу. Сейчас Орлову казалось странным, что он испугался тогда пурги и мороза, эка невидаль - шесть километров, можно было доехать на попутной или даже пройти пешком. Подумал: себя нахалом не возьмешь. Других можно, а себя…
Прошлой осенью создали областную организацию Союза художников и теперь контролируют, определяют, направляют… Но в сберкассах давно уже пооблежались, поосвоились с сейфами большие орловские тысячи…
Молодой скульптор Владимир Петров был очень чувствительным человеком. И когда узнал, что Ната забеременела и плачет, жалуется, то не мог прийти в себя, все валилось у него из рук, и было такое чувство, будто это он повинен во всем. Начинал еще и еще раз вспоминать все, что было у него связано с Натой, и приходил к выводу: нет, он ни в чем не виновен. А чувство вины не спадало. В нем было сейчас как бы два человека - обвинитель и обвиняемый.
"Если бы не ты, она бы не познакомилась с Орловым".
"Да, но я вовсе не хотел, чтобы они знакомились".
"Надо было оградить ее от этого субъекта".
"Она же сама потянулась к нему".
"А ты отошел в сторону и предал ее".
"Господи, что значит "отошел"? Это она от меня отошла. И, если уж говорить откровенно, она вообще никогда не интересовалась мною. Я был ей безразличен".
"Ты же знал, что собою представляет Орлов. И как порядочный человек обязан был предупредить ее…"
Владимир насмешливо хмыкнул:"Предупредить…" Да она даже не хотела со мной разговаривать".
Он увидел Нату в Доме культуры, на выставке работ самодеятельных художников и удивился: как доверчивы, восторженны и в то же время нетерпеливы ее большие глаза. Девушка заинтересовала Владимира, он незаметно взглядывал на нее, стесняясь заговорить, стесняясь даже приблизиться к ней. Потом одна из ее подружек вдруг ни с того ни с сего стала задавать ему вопросы, наивные, смешные: "Как вы думаете, долго такую картину рисуют?", "А за скока ее можно продать?", "А кто ее может купить?" Вот так и завязалось знакомство.
…Ната у него в мастерской. Все для нее здесь ново, интересно, все в диковинку. Таращит глаза как ребенок. Красивое лицо. Красивая спортивная фигура. Уж он, скульптор, знает, что красиво, что не красиво. Конечно, угловата, стеснительна и, по всему видать, не очень-то культурна, но красива. И если ее хорошо, со вкусом одеть, обучить приличным манерам…
И тут - Орлов. Хмурый. Усталый. Удивился, увидев Нату, быстро, нескромно оглядел ее, и в глазах забегали бесенки, на губах появилась холодная улыбка. А какой задушевный, проникновенный, черт возьми, голос - умеет же человек! С хорошенькими женщинами он всегда разговаривает таким вот голосом, а со всеми другими людьми - суховатым, сдержанным. Как пошло, неприятно даже само это перевоплощение.
Петров не любил Орлова, но если живешь в одном небольшом городе и у тебя с ним одна редкая профессия - хочешь не хочешь, встречайся, хотя бы изредка.
- Моя мастерская намного лучше этой. - Орлов вел себя так, будто Петрова не было тут. - Ну, Володя только недавно начал работать.
Скверная привычка у человека - принижать других. Действительно, Петров - молодой скульптор. Ну и что из того? "Моя мастерская…" Нахалом оттяпал. У него и прежняя мастерская была куда тебе - просторная, светлая, теплая, так нет, захотелось еще более лучшую; всю зиму бегал по начальству и что-то доказывал…
- А вы красивы. Как Афродита. Знаете, кто такая Афродита?
Ната помахала головой. Это получилось у нее как-то легко, изящно.
- Женская красота, - продолжал Орлов, - явление объективное, разумеется.
"Поначалу покажем себя глубокомысленным, тонким эрудитом", - насмешливо думал об Орлове Владимир.
- Философы учат, что понятие о красоте в разные времена не было одинаковым. Крестьянин в старой России считал, что красива та девушка, у которой розовые щеки, крепкие руки и ноги. Ему нужна была здоровая, сильная работница. А отсюда вырабатывалось и его понятие о красоте. А дворянчику подай томную деву с бледными щечками и осиной талией. Лучше всего понимаем красоту, конечно, мы - художники. Это - наша профессия.
У самого Орлова солидная внешность, моложавое, с правильными чертами лицо. Вроде бы мужчина как мужчина, только в глазах нехороший нагловатый блеск да в приподнятой голове лихая самоуверенность. Повернулся к Петрову:
- Знаешь, Володя, я сочинил музыку на стихи Лермонтова "Она была прекрасна, как мечта… Я был готов упасть к ногам ее, отдать ей волю, жизнь, и рай, и все, чтоб получить один, один лишь взгляд…"
Делает вид, будто говорит Петрову, а на самом-то деле - Нате.
"Все примитивно и пошло. Даже слова пошлые, хотя и лермонтовские".
- Надо бы отдать ноты какому-нибудь певцу, - пробормотал Петров.
Он знал, что Орлов не разбирается в нотах. Сделал так, как на его месте сделал бы Орест Михайлович, - уязвил.
- Здесь нет хороших певцов. Пошлю в Москву.
Разве Орлова поставишь в затруднительное положение.
С каким удовольствием Петров отругал бы Орлова и выгнал его, но не ругает, не выгоняет. Владимир чувствовал в себе странную раздвоенность: он не трус, но в общении с людьми выказывает самому ему непонятную осторожность, даже робость, и люди, плохо знающие его, могут воспринимать это как трусость. Орлов, наверное, считает Владимира трусом. А с трусом чего церемониться.
- Я хочу, чтобы вы посмотрели мою новую работу, - говорил Орлов Нате. Он прямо-таки прилип к девчонке. - Думаю, что это будет лучшая скульптура, когда-либо созданная мной. У меня вчера был один мой приятель, человек очень культурный и сведущий. Инженер. Так он восхищался. Я и сам вижу: эта вещь мне по-настоящему удалась. Она переживет века.
Нет, он не шутил, он всерьез говорил: "Переживет века".
Владимир чувствовал неловкость, будто это он так безбожно хвастает и врет.
"Я молчу. И тем самым вроде бы подтверждаю, что его жалкая скульптура "переживет века". Подтверждаю глупость".
- А я ведь ничего не понимаю. - Ната робко улыбнулась.
- Я буду вашим консультантом. У вас очень своеобразное, выразительное лицо. Получится прекрасный портрет.
- Хотите сделать с меня скульптуру? - удивилась она.
- Да!
- Шутите?
- Да нет, серьезно.
- Я что… артистка какая? Или Герой Соцтруда?
- А это не обя-за-тельно. Да-с!..
Она угоднически хохотнула, смущенно глядя на Орлова.
"Почему я молчу. Тряпка!"
- Пойдемте. У Володи вы уже все видели. Надеюсь, тебе не будет скучно без нас, Володя?
- Не будет, - сухо ответил Петров. И не проводил гостей, даже отвернулся, когда они выходили.
"Треплется и треплется. А она в рот ему глядит и верит. Вон как оживилась".
Петров даже почувствовал какое-то странное унизительное злорадство: "Ей хочется пойти с ним. Шут с тобой, иди. Лети, как бабочка на огонь".
Он был доволен, что сухо распрощался с Орловым: хоть в конце, но сделал так, как хотел.