Гольденко повидал жизнь, а чего не видал, то соврет - недорого возьмет. Врал он с такой легкой непринужденностью, что все давно уже перестали разбирать, где правда, а где ложь в его рассказах. Но врал занимательно, и его любили слушать.
Сюда пригнала его вечная погоня за длинным рублем. До этого побывал он на Дальнем Востоке, проникал даже на КВЖД, где работал на станции Шито-Хеза не то сторожем, не то начальником станции. По рассказам Гольденко точно это установить не представлялось возможным. Но сам он так любил рассказывать именно об этом периоде своей пестрой жизни, что его даже прозвали: Шито-Хеза.
А длинный рубль не шел ему в руки. Лентяй и бродяга, он во всем винил своих многочисленных врагов. Врагов он тоже выдумывал. Длинный рубль оказался, как и всегда, очень коротким. Но, приехав сюда, на север, он застрял прочно, до конца войны.
Должность он выбрал себе по специальности, а специальностью его было - отлынивать от работы. Шатаясь ночью по своему дорожному участку с лопатой и топором, он заходил в диспетчерскую. Пересыпал там до утра. Снеговая дорога не доставляла ему особых хлопот. Ткнут его носом в какую-нибудь выбоину, в яму, где буксовал тяжелый лесовоз, - тогда он примет меры. Присыплет снежком, притопчет. Чего же еще? А потом ругается:
- Скажи, из сил выбился! Будь им неладно, начальникам этим.
Женя покрутила ручку телефона, вызывая старшего диспетчера.
- Клава, - сказала она деловым тоном, - могу тебя успокоить: тридцатка стоит под погрузкой. Ну да, все время. Я же говорю, грузчики задерживают. Надо к ним послать кого-нибудь, подогнать. Никого нет? На совещании? Позвони начальнику. Во-первых, я не учу, а советую. Договор я тоже подписала. Ну вот. А то всем вам тридцатка поперек горла встала. Вот.
Сказав "вот", Женя резко положила трубку.
- Старший диспетчер. Подумаешь. Ф-фу!
Успокоившись, спросила:
- Новый инженер приехал? Ты видел его, Шито-Хеза?
Гольденко сел на скамейку, грея красные, в грязных морщинках, руки над раскаленной печуркой.
- Видел? - он на минуту задумался. Сказать, что не видел нового инженера, он не мог - характер не позволял. Признаться, что только перед выходом на работу слыхал о его приезде, он также не мог. На всякий случай сообщил:
- Фронтовик. Орденов полна грудь. Шинель распахнул - так и вдарило геройским огнем.
Женя задумчиво чертила карандашом по столу. Глаза ее подернулись томной поволокой. Герой.
- Скажи, Гольденко, молодой он, этот инженер?
Он ладонью провел по мокрым усам, прищурил глаза.
- Как тебе сказать. В документы не глядел. А так на вид средних лет. Орел-командир. Это не то, что наши начальники. С первого взгляда определил я его. Он на меня посмотрел, я на него. Все понятно. Пороху мы оба понюхали. Уж он найдет место, куда Гольденко поставить.
Слушая его болтовню. Женя переводила ее на свой язык, нежный и возвышенный язык девических грез. Она уже видела его, уже говорила с ним, пусть только в мечтах, но бывают такие мечты, к которым привыкаешь до того, что они становятся как бы второй жизнью.
Пришла тридцатка. Она вторглась в ее мечтания всеми своими широкими баллонами, отчаянно гудя сигналом.
Женя, накинув платок, выскочила из диспетчерской. Мишка выглянул из кабинки:
- Свободно? На погрузке, черти, задержали. Подкатывают лес из дальних штабелей. Пропускай без задержки.
- Я лично тебя не задерживаю, - высокомерно прервала Женя. - Сейчас запрошу.
Она позвонила Крошке. Путь свободен.
- Не скучай, Женька! - крикнул Мишка, блеснув полоской зубов на испачканном бункерной сажей лице.
Она даже не обратила внимания на его слова, снова вернулась в свою избушку, к своим мечтаниям. Гольденко уже спал на скамейке, тихонько похрапывая. Рот его был приоткрыт, золотой зуб одиноко блестел при неярком свете маленькой лампочки.
К ней отправили две машины, шедшие на погрузку. Женя пропустила их. Потом они прошли обратно. И снова Крошкин голос:
- Женька, не спи. Новый начальник в главной диспетчерской.
Мечта приближалась к ней.
Часов в двенадцать Крошка сообщила, что направляет еще одну порожнюю машину. Женя ответила, что можно идти прямо на лесобиржу под погрузку, дорога свободна. Она слышала, как в тишине, ворча мотором и поскрипывая, приближалась машина. Но вместо того, чтобы прямо пройти в лес, она остановилась. Женя уже совсем собралась выйти посмотреть, что случилось, как машина снова тронулась и пошла.
Тишина. Гудит в печурке пламя. Легонько похрапывает Гольдеико.
И вдруг у входа - шаги. Кто-то долго отыскивает скобу. Женя насторожилась. Чужой. Свои знают, как открывается дверь.
В диспетчерскую седым клубом ворвался морозный воздух. Вошел человек в белой армейской шубе и шапке-ушанке.
- Здравствуйте, девушка, - вежливо и быстро проговорил он, сразу охватывая взглядом и ее, и диспетчерскую, и Гольденко.
Женя растерялась, но все же заметила, что вошедший на все смотрел требовательно, словно определяя, на что это годится. На нее тоже взглянул быстро и требовательно.
- Здравствуйте, - ответила она, гордо вскидывая голову. Ей хотелось как-нибудь выразить свое возмущение, поднять плечи, фыркнуть, сказав свое "ф-фу!". Но не успела. Он спросил:
- А это что за фигура?
- Фигура эта - дорожник. На ремонте, - заносчиво ответила Женя.
- Ага. Значит, дорожник?
Вошедший был небольшого роста, с бледным, утомленным лицом. Разве можно было предположить, что он сможет поднять человека за шиворот? А он именно поднял спящего Гольденко, словно это был один только бушлат.
Встряхнув Гольденко, он поставил его на ноги.
Гольденко ошалело поднимал и опускал щетинистые брови. Спросонок он еще плохо разбирался в обстановке. Наконец сообразив, что перед ним скорей всего новый начальник, он ответил:
- Я вот сейчас только зашел…
Женя растерялась не меньше Гольденко. Ей уже и в голову не приходило возмущенно поднимать плечи. Ей казалось, что ее тоже могут вот так же встряхнуть и поставить на место.
Вообще этот человек, по-видимому, умел поставить на место. Бледное лицо его вспыхнуло. Прикрыв глаза вздрагивающими от возмущения веками, он тихо сказал:
- Встать прямо! Кто вам разрешил покинуть пост? На фронте за такие дела полагается расстрел. Понятно? Идите.
Он проговорил все это не сердито, но так, что лучше бы уж крикнул.
Гольденко выскочил из диспетчерской, на ходу закручивая шарф. Похоже было, что он сам себя стремительно вытягивает за шарф подальше из этого опасного места.
- Ваша фамилия?.. Ерошенко? Так вот, товарищ Ерошенко. Больше десяти минут дорожник не должен находиться здесь. Понятно? Война не только на фронте. Сколько на вашем участке машин?
Женя отвечала, а в глазах ее стоял туман. Она даже не слыхала, как он сказал:
- Сядьте, - и сам первый опустился на скамейку около печурки. Закурил. Распахнул шубу. На кителе - разноцветные орденские колодки, в два ряда.
- Ну, как дела? - отрывисто спросил он.
- Вот так, - несколько растерянно ответила Женя. - Работаем.
Он посмотрел на нее, и Жене показалось, что взгляд его серых глаз сделался мягче. Потеплевшим голосом он спросил:
- У вас кто на фронте?
- Никого, - ответила Женя, - у меня вообще никого нет. Одна. На севере и… одна.
- Вот как, - инженер улыбнулся, прищурив и без того небольшие глаза. - Совсем, значит, одинока. Как сосна.
- Какая сосна? - растерялась Женя, не зная, обидеться ей или тоже улыбнуться, приняв за шутку его сравнение с сосной.
Но он глядел на огонь, плясавший в печурке бешеный свой танец, и вдруг сказал совсем уже мягким, несколько хрипловатым голосом:
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет качаясь, и снегом сыпучим
Одета как ризой она.
Женя замерла от восторга. Вот оно, красивое. Ничего, что он так этого Шито-Хезу. Даже хорошо. Он властный и сильный. И такие стихи! Вот какие бывают герои!
Он бросил окурок в печку, встал.
- Вот так, девушка. Дремлет, качаясь. Вот так! А дремать сейчас даже сосне не рекомендую. Бывайте здоровы.
И ушел.
Женя положила руки на грудь, где сердце билось жарко, как огонь в печурке. Ушел. Да разве он может уйти? Нет. Он теперь всегда с ней. Как он сказал про сосну?
Она схватила карандаш, чтобы записать стихи. Но у нее получилось немного не так. Она прочла написанное:
"На севере диком совершенно одинокая сосна.
Но дремать даже сосне не рекомендую".
Не то. Но все равно, это его слова. Стихи эти - Женя вспомнила, - учили в школе, но читал-то он.
Телефонный звонок привел ее в чувство. Пять звонков. Она сняла трубку.
- Женя, ты одна? - почему-то шепотом спрашивала Крошка. - Сейчас звонила вторая, говорит, идет пешком, в белой шубе…
Женя рассмеялась. Опоздали росомахи. Мимо всех будок прошел, а к ней, именно к ней, зашел!
- Знаю, - томно растягивая слова, огорошила Женя маленькую росомаху. - Да не хрипи ты, как ангина. Был, сидел целый час, читал мне стихи про север и про сосны. Ах, Крошка, какие стихи! Я забыла. Что-то: на севере сосна, кругом гремит война, а ты, хоть одинокая, но спать нельзя. Чудно. Ушел на биржу, он там грузчиков поставит на место. Жду. Сказал, зайдет на обратном пути. Да. У нас вот так…
Подошла машина с биржи. Женя узнала у Крошки, что путь свободен. Положила трубку и собралась, как всегда, выбежать на минутку из избушки и махнуть шоферу рукой - дать отправление. А то он два часа просидит в своей кабинке. Но шофер торопливо, словно удирая от погони, сам влетел в избушку.