Она пожала плечами.
- Дом? Сдадим дом и договоримся, чтобы нам дали квартиру в городе, поближе к центру, к работе.
- Как - сдадим?! Да я здесь каждый гвоздь своими руками заколачивал, - у него отхлынула от щек кровь, они побледнели, а глаза стали белыми. - А ты - сдадим… Да ты думаешь, что говоришь?
- Хорошо, хорошо. Заколачивал, так заколачивал, - прервала она. - Поздно уже, давай спать. А то не высплюсь - пораньше встать надо.
Утром он с замиранием сердца ожидал продолжения разговора. Но жена и намеком не обмолвилась о вчерашнем, торопливо выпила чай, затолкала в папку бумаги и ушла.
Она всегда торопилась - то в клинику, то на занятия со студентами медицинского института, то в лабораторию проводить исследования, нужные ей для докторской диссертации. Уходя, звонко чмокала Андрея Даниловича на прощанье в щеку. От губной помады на щеке оставался краснеющий след, и он долго не решался стереть его, будто боялся обидеть жену.
С тех пор покой Андрея Даниловича был нарушен. А вскоре случилось событие, которое вконец отравило последние годы жизни в доме у рощи.
Дочь занималась однажды весной у себя в комнате. Проходя по коридору, Андрей Данилович видел в открытую дверь ее пригнутую над столом спину с острыми лопатками и худой, открытый короткой стрижкой затылок.
- Папа, иди-ка сюда! - вдруг окликнула она.
Он отозвался из кухни:
- Чего тебе?
- Ну, иди же. Посмотри, как интересно… Что это там?
Забравшись коленями на стул, она смотрела в темное окно, почти вплотную придвинув лицо к стеклу. Он положил ей на плечо руку и тоже посмотрел в окно. В вечернем небе плавно кружилась над верхушками смутных берез крупная вишневая звезда.
- Действительно, интересно. Хм… Что бы это могло быть? - протянул Андрей Данилович и тут догадался. - Да это же башенный кран. Сигнальный огонь на стреле.
Вблизи парка установили пять долговязых кранов. Стрелы их торчали высоко над березами. Появились и экскаваторы - на гусеничном ходу, с длинными шеями. Своими железными челюстями они пережевывали пустырь, а по утрам теперь всех в доме будили тяжело груженные строительными материалами машины - проходили мимо, газовали на подъемах, выли с натугой, и в окнах плясали стекла. Постепенно рощу с трех сторон поджали высокие крупноблочные здания, и она потерялась среди них, потемнела, странно уменьшилась, словно березы теснее сплотились вокруг танцплощадки. Музыка оттуда доносилась глуше.
Встречаясь в магазинах с жильцами новых домов, теща стала совсем несносной. Постаревшая, маленькая и сухонькая, с седым узлом волос на затылке, она ходила по комнатам мелкими неслышными шажками, раздраженно ломала у печей о коробок спички и частенько ворчала о том, что живут они, точно в каменном веке: топят печи, моются в бане, хотя у людей и газ уже есть, и ванны, и паровое отопление. Если же Андрей Данилович брался сам растоплять, то она обижалась, отталкивала его от печей, упиралась ему в живот острым локтем, и бормотала что-то насчет тяжелого креста, выпавшего на ее долю к старости. В угоду теще, ублажая ее, он поставил в кухне газовую плитку, а в сенях - красный баллон с кольцом белых букв по округлому боку: "Пропан-бутан". Позднее купил он по случаю старый заржавевший бак и долго чистил его во дворе. Лицо, руки, шея Андрея Даниловича покрылись ржавчиной, будто забронзовели, на губах ощущался привкус металла, но покупке он радовался - примостил бак над чугунной печкой и сделал из него маленькую бойлерную при доме, а летом, когда семья уехала на дачу, установил в комнатах отопительные батареи; утеплил он и наружную стену кладовой, прорубил в ней окно, пол покрыл цементом и поставил там ванну с колонкой.
Дому, и раньше хорошему - просторному, крепкому, под железной крышей, - теперь и цены было не сыскать. Но в семье к переделкам отнеслись равнодушно.
Осенью жена стала жаловаться, что у нее болят ноги. Приходя с работы, она сбивала у крыльца с ботиков грязь и вздыхала:
- Господи-и… Полтора часа добираться домой - сил никаких не хватит.
Теперь она вечерами дольше обычного отдыхала на тахте, положив на подушки ноги, чтобы от них отлила кровь. Как-то сказала:
- Думай, Андрей, как хочешь, но нам надо переезжать в город. Так я больше не могу. Куда это годится - такую уйму времени тратить туда-сюда на разъезды. У меня же работы много. Да и, в конце концов, неужели мы не можем жить по-человечески, в настоящем доме?
Оттолкнув ногой подвернувшийся на пути стул, Андрей Данилович молча вышел из комнаты, но в коридоре его перехватила слышавшая все теща и выпалила:
- Изверг ты какой-то, ей-богу! Частный собственник!
И он перестал разговаривать с тещей.
А пустырь застраивался. Сначала дома кучно поднялись в дальнем конце его, потом разошлись в стороны, и перед закатом от высоких зданий напротив чуть ли не до самого палисадника вытягивалась тень.
По выходным дням вся семья завтракала в одно время. Теща старалась приготовить что-нибудь вкусное, и на столе появлялись то блюдо с мясистыми треугольниками беляшей, еще не остывших после сковородки, с пузырьками масла на румяных корках, то пирог с карасями, то тонкие, просвечивающие блины. Андрей Данилович садился в кресло за круглый стол. Справа и слева от него усаживались жена и теща, а дальше - дочь и сын.
Веселыми и долгими бывали эти завтраки. Никто никуда не торопился, и можно было поговорить обо всем на свете.
Но в последнюю зиму Андрей Данилович даже и за общим столом чувствовал себя одиноким: жена все чаще заговаривала о переезде, остальные тоже по непонятным для него причинам хотели жить в большом доме в центре города, и отговариваться становилось все труднее.
В то воскресенье жена спросила:
- Не слышал новость, Андрей? Профессор Раков в Киев уехал, - она быстро глянула на него и опустила глаза. - Прекрасная квартира после него осталась. В центре, четыре комнаты, балкон. Ну, газ, конечно, и все остальное.
- Да-а?.. - Андрей Данилович ощутил ломоту в сердце. - Так что же?
- А то, что мне ее предлагают занять. Само собой, если мы наш дом сдадим. Учти: такого удобного случая может долго не быть.
Он со стуком поставил на стол тяжелую кружку с кофе.
- Опять за свое. Я же говорил…
- Знаем, знаем, Андрюша, слышали: ты в этом доме каждый гвоздь заколачивал, - перебила она. - Но почему ты только о себе думаешь? Я устаю, у меня много работы, а на переезды тратится около трех часов. Да и вообще все уже надоело. В самом деле, ну не в деревне же мы живем. Даже неловко как-то становится: собственный дом, куры еще… Вечно ты в земле роешься. Атавизм какой-то, честное слово. Тебя и вытянуть-то из дома почти невозможно.
- Ну уж… Скажешь. Не так уж много я работаю сейчас в саду, запустил все.
- Ой, папа, что ты говоришь, - вмешалась дочь, студентка медицинского института. - Как с работы возвращаешься, так сразу в сад. Ходишь и ходишь там, пока не стемнеет, - она фыркнула и повернулась к матери. - Весной мы с Риткой к экзаменам у меня готовились, а он взял да и развел под самым окном костер и в огонь старой резины набросал. Насекомые какие-то на его грушу напали.
Андрей Данилович нахмурился.
- Насекомые, - передразнил он дочь. - Шелкопряд - знать надо! В саду почти живешь.
- Пускай шелкопряд. Ну и что, что не знаю? У меня потом от твоего дыма три дня голова болела.
- С тобой я еще буду цацкаться, - рассердился он. - Разрешения у тебя спрашивать, разводить мне костры в саду или нет.
- Хватит вам спорить. Хватит, - сказала жена. - В общем-то это, конечно, твое дело… Хочешь в саду возиться - ну и возись. Только и я так больше не могу. Время, что на разъезды тратится, мне от работы приходится отрывать. Не только о своих удобствах думаю.
Дочь добавила:
- Ты бы вот съездил в клинику к маме да посмотрел, сколько к ней каждый день больных детей приводят. По несколько дней приема к ней ждут.
- Да ты-то что все высовываешься, не с тобой говорю! - прикрикнул на нее Андрей Данилович и, засопев, отвернулся к окну.
Ездить жене на работу, и правда, было далековато. Ничего он не мог возразить ей по этому поводу, но и ему до завода не так уж близко, хотя и в другую сторону.
За стеклом гнулась ветка груши, отяжеленная пухлым комом снега. Сад, съежившийся за зиму, проглядывался далеко, на всех деревьях мягко искрился снег, но и под ним отчетливо угадывались суставчатые бугры прививок на яблонях. Таких бугров, величиной с кулак, на многих деревьях было больше, чем по десятку, - от первых, трогательно тонких яблонь, привязанных к колышкам, остались только стволы да корни. А так - все новые сорта, привитые.
- Просто удивительно… Сада вам не жалко, что ли? - сказал он и вздохнул. - Эх-э… Когда строил дом, то думал, что в нем будут жить и мои дети, и внуки.
- Но ведь это же несерьезно, Андрей… Сам посуди… Город-то как строится, у тебя вон под окнами уже большие дома стоят, - мягче проговорила жена. - Придет время - и наш дом снесут. Так зачем нам мучиться? Или ты думаешь - персонально для твоих внуков его оставят?
Сын, вихрастый, сильно вытянувшийся в последнее время, засмеялся:
- Да кому он нужен - дом? Лично я в Новосибирск или в Обнинск уеду, как только институт закончу. Пускай Майке дом достается в наследство.
- Ну, ты! - бешено посмотрел на него Андрей Данилович. - Молоко не обсохло, а туда же - зубы скалить. Возьму вот вожжи и выпорю.
- Какие еще вожжи? - изумился сын.
- Какие, какие, - замялся Андрей Данилович. - Узнаешь, какие.
Теща заволновалась.
- Вы только послушайте его. Послушайте. Сына родного готов побить.