- Придется вам, Григорий Ильич, поработать рука об руку с Алексеем Андреевичем, - говорил Павел Петрович, крутя в пальцах цветной карандаш. - В группе вы будете заместителем Алексея Андреевича. Трудно придется. Ведь Алексей Андреевич должен действовать на два фронта: и группой руководить и обо всей научной работе института не забывать. Так что, если говорить начистоту, основная тяжесть в группе ляжет на ваши плечи.
- Робею, - ответил Румянцев, разводя руками.
- Ну, если дело только в робости, это еще не страшно, это полбеды. Робость преодолима.
Павел Петрович смотрел на Румянцева, и вспоминалась ему злосчастная вечеринка у Шуваловой. Ведь это же он, именно Румянцев, затеял там карточную игру, напевал какую-то чепуху: "Возьмем четыре взятки, обгоним остальных", бренчал на пианино. Ведь это же он, Румянцев, молчит на ученом совете, уклоняется от обсуждения острых вопросов; ведь это же о Румянцеве говорят, что он стал обывателем, дачником, ушел от общественной жизни института. Понятно, почему Бакланов требует его к себе в группу: Румянцев, как специалист в области химии металлических сплавов, - большая сила. Но почему Алексею Андреевичу пришла в голову фантазия сделать Румянцева своим заместителем, это Павел Петрович представлял себе не совсем ясно. Действительно же, товарищ излишне робкий. Больше тянется к преподавательской деятельности, чем к исследовательской.
- Любой из нас робеет, принимаясь за новое дело, - добавил Павел Петрович, разглядывая большое, добродушное лицо Румянцева.
- Все понимаю, а вот робею, Павел Петрович. Робею, да и только, - повторил Румянцев.
- Будем твою робость, Григорий Ильич, преодолевать вместе, - сказал Бакланов. - Помнится мне такое время, когда ты был смелее.
- Укатали сивку крутые горки! - Румянцев, опустив голову, обеими руками погладил себя по коленям.
- Словом, за работу! - завершил разговор Павел Петрович.
Румянцев вышел. Едва закрылась за ним дверь, в нее тотчас вошла Вера Михайловна Донда.
- Павел Петрович, - сказала она, - приехали два товарища с Верхне-Озерского завода.
- Просите. - Павел Петрович встал из-за стола, пошел навстречу приезжим.
Оказалось, что один из них - главный металлург Верхне-Озерского завода Лосев, а второй - инженер заводской лаборатории Калинкин. Фамилию Лосев Павел Петрович слыхал неоднократно. Он пригласил гостей в кресла. Бакланов хотел было уйти из кабинета, Павел Петрович попросил его остаться и представил гостям.
- Принимаете вы нас, товарищи, как дорогих гостей, - сказал Лосев без улыбки. - А ведь мы к вам ругаться приехали, и крепко ругаться. Вот будьте любезны ознакомиться с этими документами. - Он принялся извлекать из портфеля листы желтоватой бумаги. Павел Петрович узнал бумагу, на которой писались все работы в институте. Потом Лосев достал из своего объемистого портфеля синюю папку. - Начните с нее, - добавил Лосев. - Будем следовать по хронологической линии.
Павел Петрович раскрыл папку. Лосев и Калинкин вынули из карманов трубки - видимо, у них на заводе завелась такая мода: курить трубки, - принялись их набивать и раскуривать. Бакланов подсел к Павлу Петровичу, и они вдвоем листали бумаги, подшитые в папке.
Минут пятнадцать - двадцать спустя Павел Петрович сказал:
- Из-за чего же мы будем ругаться? Насколько я понял, вы на заводе разработали и применили очень интересный, оригинальный, экономически эффективный, новый, свой собственный метод разливки стали. Можно вас только поздравить. Думаю, что и мы, наш институт, заинтересуемся вашей работой.
Лосев выслушал его не перебивая, затем затянулся, выпустил густое облако дыма и ответил:
- Уже заинтересовались. Об этом и разговор. Вот, пожалуйста! - Он разложил перед Павлом Петровичем желтые листы институтской бумаги.
На восьмидесяти страницах тут шло несколько иначе изложенное, снабженное таблицами и графиками, множеством цифровых выкладок, фотографиями и рисунками описание этого же, разработанного на заводе метода разливки стали. Но последняя страница в синей папке была подписана Лосевым и Калинкиным, а последний желтый лист заканчивался так: "Работа проведена доктором технических наук профессором С. А. Шуваловой. Институт металлов".
- Шувалова? - Павел Петрович посмотрел на Бакланова. - Что это значит, Алексей Андреевич?
Бакланов пожал плечами. А Лосев сказал:
- Вот и мы хотим знать, что это значит? Взяли нашу работу, выдали ее за свою, прислали нам обратно и еще в довершение ко всему… вот вам счета, полюбуйтесь!.. требуете с нас за какое-то внедрение сто восемьдесят тысяч рублей. Это же неслыханно!
История оказалась действительно неслыханной.
- Что же делать? Как быть? - спросил Павел Петрович, когда представители Верхне-Озерского завода ушли.
- Не знаю, - ответил Бакланов. - Затрудняюсь… Беспрецедентно. Никогда не сталкивался ни с чем подобным. Думаю, что надо прежде всего спросить у самой Серафимы Антоновны, как это получилось. А впрочем, не знаю, не знаю. Может быть, еще с Мелентьевым посоветоваться?
Пригласили Мелентьева. Заводскую папку, желтые листы, подписанные Шуваловой, счета института разложили перед ним, рассказали о разговоре с Лосевым и Калинкиным. Мелентьев посмотрел в бумаги ясными голубыми глазами, сказал:
- Во-первых, почему мы должны верить представителям завода и не верить своему ведущему работнику?
- Так ведь вот документы… - сказал Бакланов.
- Во-вторых, - не обратив внимания на его слова, продолжал Мелентьев, - даже если товарищ Шувалова и опиралась как-то на опыт завода, не вижу в этом ничего предосудительного.
- Она его выдала за свой, - снова вставил Бакланов.
- В-третьих, - продолжал Мелентьев невозмутимо, - если и случился такой грех: выдала за свой, - то можем ли мы допустить, чтобы кто-то из-за случайной ошибки шельмовал ведущую ученую. Это будет на руку нашим врагам, дорогие товарищи. Это будет свидетельствовать о нашей политической незрелости.
- Вы меня извините, товарищ Мелентьев, но это же совершеннейшая чепуха! - перебил его Павел Петрович. - Наша критика и самокритика, умение видеть и признавать ошибки никогда не были на руку врагам, поскольку они нас не ослабляют, а укрепляют. На руку врагам - замазывание наших недостатков, делание вида, что их нет. Вот это действительно на руку врагу, поскольку это нас ослабляет, мешает нам расти и крепнуть.
- Критика критике рознь. Одного надо критиковать, а другой и сам понимает свои ошибки, - заговорил Мелентьев. - Я был бы не против, так сказать, по-дружески, по-отечески поговорить с товарищем Шуваловой, если она действительно виновата. Но так, чтобы никуда это не выносить, ни на какое широкое суждение. Вот так, между собой… Но ведь шила в мешке не утаишь, пойдет болтовня по округе. Мы с вами в этом не заинтересованы. Ведь как могут сказать о нас, когда это дойдет до верхов - до горкома, до обкома? Не обеспечили, скажут, воспитательную работу в коллективе, не сплотили коллектив. Выйдет, что мы сами по себе же и ударим.
- Не согласен я с этой политикой! - твердо сказал Павел Петрович. - Мы создадим комиссию, она расследует обстоятельства дела, и тот, кто виноват, тот и будет отвечать. Независимо от прежних заслуг и от рангов.
- Совершенно правильно! - решительно поддержал его Бакланов. - Заниматься мелким маневрированием нам не к лицу.
Мелентьев ушел, сказав, что он совершенно не согласен с новым руководством, которое берет курс не на консолидацию сил в институте, а путем наскоков на отдельных работников, путем их дискредитации по мелочам разобщает, дробит эти силы.
Павел Петрович и Бакланов долго еще совещались, как, где, когда и кто из них должен будет разговаривать с Шуваловой. Решили, что все-таки побеседовать с ней должен сам директор, Павел Петрович, и лучше всего с глазу на глаз, без свидетелей.
Весь этот вечер Павел Петрович чувствовал себя скверно. Документы, привезенные Лосевым и Калинкиным, не вызывали никакого сомнения, с убийственной документальной ясностью они свидетельствовали о том, что Серафима Антоновна да, действительно из каких-то побуждений выдала чужой труд за свой и что разговор с ней надо вести отнюдь не о том, правда это или неправда, а только о побуждениях, толкнувших ее на такой путь. Как он, Павел Петрович, будет вести этот тягостный разговор? Серафима Антоновна - его первый наставник в науке. Серафима Антоновна - человек, искренне ему сочувствующий в личной его беде, человек, предложивший дружбу, чуткий, деликатный. Вправе ли он, Павел Петрович, укорять и уличать ее в чем-либо? Что дает ему такое право?
Когда Павел Петрович задал себе этот вопрос: что дает ему такое право, - стало несколько легче. Он подумал о состоянии тех людей, заводских инженеров, у которых похитили результаты их большого труда, и когда назавтра к нему в кабинет вошла Серафима Антоновна, он, помня о людях, с которыми так несправедливо поступила она, принял ее без обычной улыбки, очень официально. Попросил сесть в кресло.
Серафима Антоновна выслушала его довольно спокойно, не меняясь в лице, только мелко дрожали ее пальцы, которые не давали покоя медальону на груди.
- Чего же вы от меня хотите, Павел Петрович? - растягивая слова, спросила она, когда Павел Петрович умолк.
- Я хочу знать ваше мнение, Серафима Антоновна, о том, что произошло. Я хочу вашего совета, как же быть дальше.
- Как быть дальше, я не знаю, Павел Петрович. Это ваше дело, как вам быть дальше. А что касается моего мнения о претензиях заводских товарищей, то ведь их претензии - это обычные претензии производственников. Производственникам всегда кажется, что только они делают нечто важное и необходимое, а люди науки паразитируют на их труде.