Коля Осипов стоял у дверей, сбитый с толку, испуганный и, как он потом говорил себе, утративший принципы. Несколькими минутами раньше получалось так, что хотя и смазливенькая, но отвратительная морально, разложившаяся торговка пивом и водами в кинотеатре "Север", вот эта самая Маруська, была виновницей всех бед молодой Ленькиной семьи. Из каких-то грязных побуждений она запугала Шурочку, она преследует самого Леньку, а Ленька… правильно его исключили из комсомола. Только надо было исключить не за то, что не уплатил взносы во-время, а за неустойчивость в быту, за неумение противостоять темным элементам, за неумение построить прочную советскую семью.
И вот вдруг такое стройное здание повалилось: темный элемент плачет, уткнувшись лбом в плечо секретаря райкома партии, и тот рукавом плаща вытирает ей слезы.
Когда Маруся немножко успокоилась, Макаров указал на фотографию молодого парня, прикрепленную над постелью. Лицо у парня было широкоскулое, с добродушной улыбкой, приятное. "Он?" - спросил Макаров. Маруся утвердительно кивнула головой. "Это надо убрать, доченька, - сказал Макаров. - Отдай ему обратно и не мучай себя, слышишь?" Маруся снова кивнула.
Самого Леньку удалось увидеть только через несколько дней. Макаров посоветовал Осипову вызвать его в райком комсомола, и Ленька пришел после смены. Осипов привел его к Макарову. Макаров беседовал с ним, и перед Колей Осиповым, руководителем комсомольцев района, развертывалась запутанная человеческая история. Не только Маруся любила Леньку, но и Ленька любил Марусю. У них произошла случайная размолвка. Леньке не нравилось то, что Маруся торгует пивом, сначала он уговаривал ее переменить профессию, а потом принялся высмеивать; торговка, спекулянтка, на пене зарабатываешь. Маруся обиделась и, чтобы уязвить Леньку, сделала вид, что увлеклась каким-то случайно подвернувшимся лейтенантом. Ленька сгоряча взял да и женился на Шурочке, с которой он учился в школе и которая ему тоже нравилась. А когда он женился, когда дело было сделано, оба - и он и Маруся - ужаснулись: что же они натворили! Потом - странное дело - Ленька увидел, что Шурочка ему нравится, пожалуй, не меньше, чем Маруся. Но и чувство к Марусе не проходило. Он видел Марусю каждый день, Маруся встречала его в дверях квартиры, всегда ухитряясь выбежать раньше Шурочки. Она смотрела на него с укором, с любовью, с преданностью. Она и в самом деле, бабушка правильно передала это Макарову, говорила нечто вроде того, что счастья ему не будет, раз он ее обманул, что ее разбитое сердце ему этого никогда не простит.
А потом, когда Маруся оставалась, наконец, за дверью в коридоре, Леньку встречали укоризной глаза тихой Шурочки.
Все время он был меж двух огней. Он стал бояться приходить домой. С завода он шел к приятелям, на гулянки, на вечеринки, сидел в пивных до ночи, лишь бы держаться подальше от жизни, через которую у него одни несчастья и никакого счастья. "Так что же получается, - сказал Макаров, - ты их обеих любишь?" - "Ага", - уныло ответил Ленька. "Нелепая штука. Нельзя, брат, так. Уж тогда давай к Марусе своей возвращайся, что ли. Не морочь голову Шуре". - "Нет, товарищ Макаров, не могу. Чего же мне от одной к другой бегать. У Шуры ребеночек будет". - "Ну так на чем же порешим?" - "Не знаю".
Когда он ушел, все такой же унылый, растерянный, в двадцать лет замученный жизнью, Макаров сказал Осипову: "Вот что, дорогой мой комсомольский вожак! Перед вами задача: помочь этим ребятам наладить жизнь. Это потруднее, чем организовать какой-нибудь районный слет счастливых молодоженов или еще что-нибудь в этом роде. Я бы начал с того, что взгрел бы тех, кто так поспешно исключил рабочего парня из комсомола, и восстановил бы его в правах. Во-вторых, я бы помог этой Марусе переехать в другую квартиру. Нельзя им находиться под одной крышей. А лучше бы не Марусе уехать, а Леньке с его Шурочкой. Пусть вступает в самостоятельную жизнь. Ребенок будет, будут свои заботы, и деньжат понадобится больше, зарабатывать надо будет. Он и пить бросит и квалификацию приобретет. Ведь хороший же мальчишка! Разве не видно? Не надо, дорогой товарищ Осипов, думать только такой мощной категорией: масса. Не надо строить свою работу только в расчете на массу - всю сразу. Мы любим еще так поговорить: массам, массы, с массами, для масс. А массы состоят из отдельных личностей. Давай-ка бороться за этих отдельных личностей, любить не всех сразу чохом, а каждого в отдельности, думать и заботиться о каждом в отдельности, это отучит нас от широковещательных деклараций, от общих фраз, это заставит нас действовать конкретно, предметно, ясно и определенно".
Коля Осипов в Ленькином деле попытался действовать предметно, ясно и определенно. Восстановить Леньку в комсомоле было делом нетрудным. Но с квартирным вопросом затерло: и в райсовете и директор завода, где работал Ленька, только обещали учесть такое положение, поставить на очередь, - если будет, то будет, а не будет, не взыщите. Вот тут и борись за каждого в отдельности! Осипов еще не говорил об этом осложнении с Макаровым, но он непременно поговорит, так не оставит.
Разговор о трудовой дисциплине тоже возник по инициативе секретаря райкома партии. Если молодежь, то есть то поколение, которое одной ногой уже стоит в будущем, в завтрашнем, не будет показывать пример коммунистического труда, то у кого же еще нам брать такие примеры, товарищ Осипов? - Так говорил на днях Федор Иванович. - Вот у вас в райкомовском коридоре висит плакат: "Любите родину". Прекрасные слова! Но скажите честно: задумывались ли вы сами, а как это делать - любить родину? Из чего эта любовь складывается, в чем выражается? Прежде всего, мне во всяком случае так думается, она должна выражаться в коммунистическом отношении к труду. Ведь когда кого-нибудь любишь, то чего хочешь? Чтобы ему было хорошо, все готов сделать для его блага. Верно же? О себе не думаешь. Думаешь о нем, стараешься для него. А получается что? Чем лучше ему, тем и тебе самому лучше. Люби не оглядываясь, за любовь твою воздастся сторицею! Внушайте это молодежи.
После вступительной речи Осипова, которая очень понравилась Оле, начался разбор дел.
- Пригласите Кукушкину, - сказал Осипов.
Кто-то крикнул в коридор: "Кукушкина!" Вошла молоденькая крепкая девушка, стриженная по-мальчишески, в глазах у нее не было ни страха, ни волнения, ни раскаяния. Она держалась уверенно.
Один из инструкторов райкома стал рассказывать суть дела Кукушкиной.
- Товарищи, - сказал он, - Кукушкина работает крановщицей в сталелитейном цехе. Три недели назад, когда ей понадобилось перебраться с одного мостового крана на другой, - а это было в главном пролете, на одиннадцатиметровой высоте, - она, вместо того чтобы спуститься по лестнице на землю да потом подняться по другой лестнице, проделала такую штуку: подогнала один кран к другому и там, в воздухе, полезла из кабинки в кабинку.
- Цирковой аттракцион, - сказал кто-то за Олиной спиной.
- Под куполом цеха! - добавил Осипов.
- Ну и вот, - продолжал инструктор, - перелезая, задела ногой за пусковой рычаг. Кран пошел, она повисла в воздухе. Внизу… сами знаете, что там внизу, в сталелитейном цехе. Отливки, изложницы, ковши - словом, глыбы и глыбы металла.
- Упала? - спросила Кира Птичкина.
- Упала.
- Пусть сама расскажет, как было дело.
- А что рассказывать, - заговорила Кукушкина. - Я ж как упала? Дай бог каждому, пусть попробует. Я гляжу вниз: верно, упаду - и в плюшку. Дотянула до кучи формовочной земли и спланировала на нее.
- В больнице десять дней лежала?
- Ну и что ж, лежала! Если бы до формовочной земли не дотянула, не в больнице бы, а на кладбище лежать пришлось.
- Об этом и разговор, - сказал Осипов. - Что там заводский комитет комсомола решил? - спросил он.
- Строгий выговор с предупреждением, - ответил инструктор.
- Как, товарищи? Думаю, согласимся с таким решением и запишем товарищ Кукушкиной в личное дело. К чему могло бы привести это ее лихачество? Сама бы погибла глупо и ненужно и других бы под суд подвела: дескать, плохо налажена техника безопасности. А с такими лихачихами никакая техника не поможет. Иди, Кукушкина, и, пожалуйста, больше не безобразничай.
- Постараюсь. Мне самой, знаешь, шею свертывать не очень интересно. До свидания. - Она вышла с высоко поднятой головой. Она явно гордилась тем, что в таком трудном положении, вися на ползущем под крышей кране, не потеряла эту голову и поступила как мужчина, а не как девчонка.
В душе члены бюро райкома комсомола ее не осуждали, они посмотрели ей вслед с явной симпатией.
- Я бы для нее учредил медаль. "За находчивость", - сказал секретарь комсомольской организации речного пароходства Игнатьев. - А не то что выговор.
Все засмеялись.
Дальше пошли дела менее интересные и уже отнюдь не привлекательные: один прогулял, другой заявился в цех пьяный, третий затеял драку. Веселое оживление, вызванное разбором дела Кукушкиной, прошло, возникало чувство неприязни к разгильдяям, лодырям, хулиганам, которые, как их не учи, как ни воспитывай, всё гнут в свою сторону.
- Ну, а это вовсе возмутительное дело, - сказал Осипов. - Я сам им занимался. - Он переложил бумаги на столе и попросил: - Позовите-ка Журавлева.
Вошел тот парень, который в сквере спрашивал у Оли о времени. Вошел, осмотрелся и, как ему ни предлагали пройти дальше, сел на стул возле самой двери. Его и Олины глаза встретились; Оле показалось при этом, что он ей подмигнул. В одно мгновение она вспомнила и его пошлый разговор с садовницами, и его неуклюжее поведение с ней, и самодовольное, самовлюбленное выражение его лица; Оле захотелось подойти и сказать ему какую-нибудь обидную грубость, такую, от которой бы у него навсегда прошла всякая охота подмигивать.