Вот к такой стороне своего нового положения Макаров никак привыкнуть еще не мог; нет-нет да и собьется, нет-нет да и забудет о том, что он уже не просто Макаров. В партийном комитете завода этого не было, отнюдь не каждое слово Федора Ивановича рассматривалось там как элемент руководящего указания. Там можно было оставаться тоже просто инженером. В райкоме приходилось взвешивать каждое слово - легких, поспешных, необдуманных слов новая должность Макарова не терпела.
Макаров начал день с того, что провел короткое совещание заведующих отделами. Заканчивая совещание, он вдруг, как это все еще с ним случалось, забыл о своем должностном положении и весело рассказал об утреннем событии на реке. Радостно-изумленный тон, каким секретарь райкома говорил: "Вот черти!" - удивил заведующего отделом пропаганды и агитации товарища Иванова. "Хулиганье, - сказал товарищ Иванов. - Школа кивает на родителей, родители - на школу. Так и получается". Макаров с виноватым видом погладил затылок ладонью и отпустил заведующих.
Потом пришел председатель исполкома райсовета, принес показать перспективный план застройки огромного пустыря, который обезображивал самый центр района. Потом набежало множество текущих дел, о которых люди, непосредственно в них не заинтересованные, и не знают даже - существуют ли на свете такие дела.
Когда пробило три, Макаров распахнул дверь кабинета в приемную, чтобы посмотреть, много ли там желающих повидаться с секретарем райкома партии и поговорить с ним о своих заботах, нуждах, горестях и недоумениях. Таким приемам он придавал самое серьезное значение; здесь иной раз удавалось узнать о явлениях, неведомых ни одному из инструкторов райкома.
На стуле возле двери, демонстрируя этим, что она заняла первое место в очереди и никому его не уступит, сидела бабушка в плюшевом вытертом пальто и в толстом, как клетчатое одеяло, платке, повязанном за спиной крест-накрест.
Макаров провел ее под руку в кабинет, усадил в кресло. Она молча смотрела на него глазами цвета поблекшего неба; ее белые сухие веки часто мигали, руки, положенные на колени, мелко тряслись.
- Что ты, бабушка, хочешь? - спросил Макаров, придвинув стул почти вплотную к ее креслу. - Пожаловаться на кого пришла или помощь нужна?
- Помощь, сынок, помощь. - Бабка кивнула головой. - Вот внук у меня, слышь-ка, непутевый стал.
Должно быть, у нее запершило в горле, она стала кашлять. Макаров подал ей воды в стакане.
- Ну вот, - продолжала она, - непутевый, говорю. Доченька моя, его мать-то, Нюра, того, глупая, не понимает, что так не гоже парня бросать, живи как знаешь. Отец, зять-то мой, и того глупее рассуждает: меня, говорит, никто за ручку в пенсионы не водил, а вот, вишь-ка, кто я? Я самый, говорит, знаменитый маляр во всем городе.
Макаров умел быть хорошим слушателем, он во-время, где надо, поддакивал, выражал удивление или посмеивался, - ему любили рассказывать.
- Что ж, - продолжала бабка, немножко отдохнув, - от таких родителей доброго не дождешься. Женился парень в девятнадцать лет, да ладно бы женился, я сама, милый, в шестнадцать лет замуж выскочила, - не то беда, а другая: что женился-то плохо. Плохо, говорю. Науку нигде не кончил, с половины десятого класса ушел, чернорабочим, слышь-ка, молодой парень работает, и вот пьет, пьет, глядеть - душе больно. Говорю отцу его: Вася; говорю матери, дочке своей: Нюра, да что вы, господи боже мой, куда смотрите, дите ведь родное? А что мы, говорят, сапогом по морде его учить будем, что ли? Отреклись. А я, сынок, не могу так от родной крови отрекаться. Хожу вот, хожу по людям, правды-подсобки ищу.
- Где же ты была, бабушка, у кого? - спросил Макаров.
- К батюшке в церкву ходила, обещал помолиться. Давно это было, еще по осени. Ну и еще тут ходила, к мадаме одной. Хвалили больно, помогает, слышь-ка.
- Что за мадама такая?
- Вам, знаю, молодым, смешно, вы неверующие… - Бабка помолчала, пожевала ввалившимися губами. - На Новой улице живет, в доме таком красном, возле самой дворницкой. Ученая мадама. Обману у нее, говорят, нету. Травки разные, коренья, родниковая вода.
- Колдунья, что ли? - Макаров слушал с еще большим вниманием.
- Чего ж ты так: бух-трах - колдунья! Колдунья - одно, а ворожея - другое, сынок. К ней народу тыщи ходят. Кто от чего. У одного болезнь - доктора не могут вылечить. Они, доктора-то, грубые стали, шумливые. Пошла раз в полуклинику, все на меня кричат: давай-давай, бабка, скореича, не копайся, чего тебе надобно, где болит, говори, некогда с тобой, вишь-ка, очередь. И эта, что записывает, и няньки всякие, и сестры - и все только и торопят: давай, давай. А я, милый, не на лошадиные бега пришла. Мне с доктором по душам поговорить, совета спросить, слово услышать такое, от которого и болезнь вроде потише станет.
- Это я запишу, бабушка, - сказал Макаров, раскрывая блокнот на столе. - Об этом мы тут поговорим, как улучшить медицинское обслуживание. Нам, знаешь, партия и правительство все время наказывают: заботьтесь о людях, люди у нас самое дорогое, самое главное.
- Вот не выполняете! - Бабка устремила свой сухой палец прямо в лицо Макарову. - Влетит вам от партии-правительства.
- Придется ответ держать, - засмеялся Макаров. - Ну дальше-то что? К ворожее, значит, пошла…
- Пошла. Та сразу смикитила: женщина, говорит, в этом деле замешана. Ну, как в воду, поверишь ли, глядела! Верно, женщина. А как, скажу тебе, было-то оно. Так оно было. В квартире, где мы живем, народу много, жильцов пять семейств. И живет там у нас смазливая такая бабеночка-девчоночка Маруся, пивом-водами торгует, богатая, самостоятельная. Ленька наш, это внучок-то, гулял было с ней маленько. Она к нему, вишь-ка, в полное расположение пришла, увидит его и тает, что сахар. Ну думали, поженятся, хотя, конечно, и старше она Леньки на три года. И что ты, сынок, скажешь?.. - Бабка откинулась в кресле, выпрямилась, посмотрела на Макарова строгим взором. - Женился, подлец, на другой девке! - Тут она стукнула кулаком по своему колену. Видимо, не рассчитала, ушибла его, потому что повторила: "Да, на другой" - уже совсем иным голосом, прежним своим, немощным и старушечьим.
У нее опять пересохло в горле, снова она отпила водички из стакана.
- Вот встретила, слышь-ка, Маруся-то-красавица его после свадьбы в кухне, возле умывальника, и говорит: "Поздравляю вас, Леонид Васильевич, со вступлением в законный брак. Только, раз обманули вы мое любящее сердце, не будет вам счастья в жизни". И пошло, сынок, с того часа все кверху дном. Запил парень, пьет год, пьет второй… Пропащий человек получается. Положила дурной глаз на него Маруся.
- Ну, а ворожея-то, ворожея что? Помогла?
- Коли помогла бы, что ж мне ваши тут пороги обивать? К тебе, к последнему пришла. Куда и идти дальше, не знаю.
- Хорошо, бабушка, попробуем что-нибудь сделать. Хотя дело трудное, очень трудное.
- Сама, милый, знаю: трудное. Как не трудное!
- Ну рассказывай, а я запишу: где твой внучек работает, где живете. В комсомоле-то он состоит? Не знаешь? Как же так! А отец партийный? Беспартийный. Жилплощадь у вас какая? Две комнаты. Тридцать восемь метров. Ну это еще ничего, бывает теснее. Все записал. Иди пока домой, бабуся. Осторожней иди, у нас тут лестница, как ты говоришь, непутевая, непременно каблуками за ступеньки цепляешься.
Макаров принял и остальных, занявших очередь в приемной. Кто просил устроить на работу, кто жаловался на управхоза - не чинит крышу, течет с потолка; один возмущался тем, что зажимают его рационализаторское предложение; еще один пришел с чертежами придуманного им устройства для улавливания дыма заводских труб.
Часов в семь, когда поток посетителей иссяк и Макаров хотел было уже вызвать машину, чтобы побыстрее добраться до дому и пообедать, технический секретарь доложил:
- Федор Иванович! Пришел еще один товарищ. Говорит, вы - его бывший ученик, до завтра он ждать не будет, скажите, мол… - секретарь заглянул в раскрытый блокнот, - скажите: Еремеев Семен Никанорович.
- Семен Никанорович! - Макаров поспешил к двери и распахнул ее перед стариком с живыми хитрыми глазами. - Входи, входи, Семен Никанорович! Здравствуй! Как дела? Здоровье? - Он не спрашивал, зачем пришел Еремеев, он искренне обрадовался, увидев "дядю Сему". Дядя Сема и в самом деле был когда-то его учителем. Очень скоро после того, как пятеро мальчишек взорвали гнилую баржу на Ладе, дядя Сема принялся учить Федю Макарова умению владеть ножовкой, драчевыми пилами, притирками, плашками и метчиками.
- Не забыл, гляжу, не забыл! - сказал Еремеев, видя, как рад ему секретарь райкома. - Вот пришел тебя проведать, Федор Иванович, да проверить, не зазнался ли ты, дорогой мой.