- Не замерз? - тормоша Харитонова, спрашивал Сигаков. - А то погрейся у костра.
Пулеметчик невнятно бормотал, повертывался на другой бок, поджимал под себя ноги, и Сигаков слышал, как он богатырски храпел. Так бы и прикорнул рядом, обнял его и крепко заснул. Нельзя! И младший командир ходил у костра, подбрасывал ветки в огонь. Посидит, поглядит, как пламя сначала лизнет голубоватым огоньком мох, потом ярко-красными жилками вспыхнет смола, лопнет кора и выбросит вверх сноп звездочек, потом встанет и снова начнет обходить спящих бойцов…
Мартьянов тоже не спал. Он не мог спать. Тело его ныло от усталости. "Еще час не больше и все пройдет. На рассвете сильно клонит ко сну. Только бы не было ознобившихся бойцов. Переход закончили хорошо, и вдруг кто-нибудь из спящих промерзнет, скоробит у огня полушубок, сожжет спальный мешок".
Каждые пятнадцать-двадцать минут командир обходил раскинувшийся в тайге отряд, осматривал красноармейцев, будил спящих. Он останавливался почти против каждого.
- Это связист мой. Умаялся, - Мартьянов наклонялся над Мыларчиком, трогал его за плечи.
- Не застыл?
- А-а?.. - отзывался боец и сквозь сон выкрикивал что-то невнятное. Мартьянов поправлял воротник его полушубка, подтягивал спальный мешок.
Он перешагнул через Мыларчика. Мартьянов сделал еще шаг вперед, остановился около скорчившегося красноармейца. Он узнал в нем Воронина - весельчака и плясуна.
- Погрейся, застыл, небось. Ноги-то свои талантливые отморозишь, понимаешь, - смеясь, говорил он. Воронин сонными глазами обводил командира, вставал и, покачиваясь, шел к костру.
Так Мартьянов, переходил от одного к другому. Каждому находил свое слово, как заботливый отец. Невольно каждый из них напоминал ему родного сына. У костра он шутил с младшим командиром:
- Клюешь, Сигаков?
- Клевал, товарищ командир.
- Как же избавился, расскажи.
- Вначале считал до ста - не получалось. Стал ходить - сон отшибло.
- У меня тоже наклевало, теперь можно уху варить… Никого не заморозил?
- Подогреваю.
- Подогревай, подогревай, чтобы тепло было, - Мартьянов задушевно смеялся. - Но что-то холодновато около тебя? - и возвращался к своему костру.
Полушубок командира, промокший от пота, теперь промерз и шуршал. Мороз покалывал спину, как иголками. И Мартьянов, сидевший у костра лицом к огню, глотая едкий дым, повертывался и отогревал спину.
Напротив устроился Гейнаров и, широко раскрывая рот, зевал. Он вытянул ноги к огню и постукивал ими. Подошвы сырых валенок чуть пожелтели. От них струился пар и дымок, распространяя запах пригорелой шерсти.
- Горишь, Михаил Павлыч.
- И впрямь душок пошел, - отдернул ноги Гейнаров и, зевнув, добавил: - Светает.
- Светает, - Мартьянов раскинул в стороны руки. - Ну, переход закончили… Понимаешь, и легче мне. Трудное начало сделано.
- Благополучно. Без отстающих. Это первый самый большой переход. Были на 500 километров. Да, хорошо прошли, - голос Гейнарова, хотя и усталый, зазвучал бодрее. - А теперь почти 1000 отшагали.
Мартьянов оживился:
- Кто в тайге километры считал. Расстояние от стойбища до стойбища на глазок определялось, да и то на версты, версты на сажень. Сажень же, сам знаешь, опять по человеку, - он чуть присел, - вот такая бывает… - снова поднялся, - и эдакая… Разве саженью нашу землю измеришь?
Мартьянов замолчал. Гейнаров стал насвистывать под нос.
- Переход суворовский. А пурга? Какая пурга была, Михаил Павлыч!
- Пургу не предусматривал даже Клаузевиц. Он восхищался быстрыми переходами Фридриха Великого в семилетнюю войну Пруссии с Австрией. Я хотел бы слышать его голос о нашем марше. В отдельные дни мы отмеривали 80-90 километров. Я тоже скажу, пруссаки неплохо шли, но как ни хорошо шагали, а за нами, русскими, им не угнаться. Наши бойцы Шли с полной выкладкой. За 13 дней пройдено почти 1000 километров! Клаузевиц от этой цифры в гробу перевернется…
Мартьянов слушал рассеянно. Он слабо знал военную историю, хотя Гейнаров упорно и настойчиво просвещал его. Командир разбирался в ней плохо. Он думал сейчас тоже о расстоянии, которое прошел отряд, но по-своему, просто, без сравнений. Последние слова заставили его встрепенуться.
- Масштабу карты тоже верить нельзя, - сказал он, - карта при царе Горохе составлялась. Здесь нет никакой синей извилины на бумаге, а в действительности - речка. Я так думаю, Михаил Павлыч, сегодня радиограмму пошлем в ОКДВА и без ошибки заверим Блюхера: 900 километров позади…
- Можно! - отозвался Гейнаров и продолжал высказывать свою мысль: - Когда Наполеон шел на Москву, он растерял около ста тысяч солдат, это без битв, только в переходе. А у нас не потерян ни один боец. Нет ни одного помороженного.
Начальник штаба вздохнул.
- Наши битвы впереди. Они начнутся сегодня. Вот тут бы не растерять бойцов, Семен Егорович.
Гейнаров замолчал. Он подумал: "Что идти? Ноги втянулись - шагай да шагай. Вот строить - это другое дело! На стройке необходим навык, а его нет".
Как развернется строительный фронт, он ясно не представлял, хотя первоначальные планы и наметки строительства знал. Что-то огромное представлялось ему по этим планам и тем срокам, которые давались командованием Армии. Он привык оперативно действовать за долгие годы службы. Взяты вводные, ясна обстановка. От него, начальника штаба, требовалось только решение задачи, и он давал его. Теперь нужно было выработать в себе привычку давать вводную обстановку, зная только общее решение. Таким решением для Гейнарова являлся приказ Армии о перегруппировке военных сил, формировании укрепленных районов, создании новых гарнизонов.
- Наши трудности впереди, - сказал он вслух.
Мартьянов не сразу понял его. Он пошевеливал головешки в костре. Вместе с дымом поднимались искры и рассеивались в воздухе. Спросил:
- Ты о гарнизоне?
Гейнаров молча кивнул головой.
И обоим стало ясно: думают они об одном. Одно тревожит, волнует их. Это - будущее. Оно начинается сегодня. Они должны будут оба приложить все умение, перенести всю людскую энергию на создание этого гарнизона. Первые дни покажутся особенно трудными, ночи - короткими. Это понимал каждый из них.
К костру подошел Поджарый.
- Ну, как? - спросил Мартьянов.
- Подчасков сменил. Все в порядке, - четко ответил старшина. Мартьянов назначил его дежурным последнего привала. Поджарый присел на корточки и, вытянув руки к огню, потирал их. Он неторопливо заговорил:
- До чего крепко опят. Подхожу, то ли дух есть, то ли нема уже. Думаю, что такое? Вертаю хлопчика, а он не шевельнется.
- Ознобившихся нет? - почти в один голос, перебив рассказ Поджарого, спросили Мартьянов и Гейнаров.
- Ознобленных нема, - так же неторопливо ответил старшина.
Поджарому хотелось поделиться впечатлениями, которые он получил при обходе отряда. Сунув почти в пламя руки, морща лицо и щуря глаза от дыма, он поправил головешки. Костер вспыхнул ярче.
- Приподнял я одного хлопчика, да и усадил в снег… Сидит, як кукла. Я гутарю: "Что с вами?", а он отвечает с просони: "Жимай, ребята, пустяк осталось до Тихого океана".
Гейнаров рассмеялся, не столько над тем, что и как рассказывал старшина, сколько над своей мыслью: "Ноги теперь втянулись - шагай да шагай. Во сне переход продолжают".
Смех его был короткий и одинокий. И странно, перестав смеяться, он подумал: "Смешного ничего нет, просто устала голова". Гейнаров вскочил и, постукивая нога об ногу, серьезно сказал:
- Тихий океан… Какой же он Тихий, старшина? Самый бурный, самый опасный!
- А в народе издавна поговорка живет: "В тихом омуте черти водятся", - добавил Мартьянов.
- Пройдемся, - предложил Гейнаров, - теперь наша очередь.
Мартьянов вынул часы и наклонился над костром.
- Да, скоро! - сказал он. - Очередь Поджарого дневалить.
Они широко расставили ноги, откинули полы полушубков и, захватив струю горячего воздуха, плотнее запахнулись.
- Хватит запасу? - пошутил Мартьянов.
- Должно хватить, - в тон ему ответил Гейнаров.
Они пошли к отряду.
- Утро вечера мудреней: вчера еще шли, а сегодня начинай закладку города, - сказал Гейнаров, - все обмозговывай, дело перед тобой прямо историческое развертывается. А жизнь какова? Стояли на зимних квартирах. Оседло жили. Приказ. Переход на новое место и начинай все сначала. Я с женой только расцеловаться успел. И всегда так - внезапно. Сегодня здесь, а через две недели в необитаемой тайге город строить надо. Вот она, жизнь армейская, Семен Егорович.
Мартьянов хотел сказать, что он не успел и попрощаться с Анной Семеновной, но промолчал: от этого легче не будет.
Они подошли к отряду. Огонь костров почти совсем потух. В глубоких снежных ямах с почерневшими краями шипели и трещали головешки. Над кострами висели, покачиваясь, прозрачные ленты дыма.
Больше синел снег. Чернее казались плывущие разорванные тучи. Восток заметно белел. Над спокойной и тихой тайгой вставал новый день.