Дезертировал с фронта Семен, с трудом добрался в свое село Мартьяновку. Грязная, измятая шинель висела на нем мешком, за спиной - пустая солдатская котомка, бренчала на ремне манерка. Обросшее лицо его с ввалившимися глазами покрылось дорожной пылью. На пригорке, откуда было видно село, остановился, перевел дух. Месяц до своих мест шел. Вдохнул широкой грудью запахи чернозема и расправил усталые плечи.
Вошел в Мартьяновку, как на кладбище. Полсела - дома с забитыми окнами. Подошел к своей избе - стекла в рамах выбиты. Стукнул калиткой. Из окон испуганно вылетели воробьи. Обошел избу и долго сидел на крыльце, охваченный тяжелыми думами.
Дул теплый ветер с полей, нес он запахи полыни, перезрелого, прошлогоднего жнива, запахи земли. По пустому двору плыли тени облаков. Около скворешницы трудились скворцы. В природе шла весна. Скучал человек по земле, скрываясь в тайге… Скучали поля по человеку.
И тут на крыльце своего осиротевшего дома, придавленный горем и одиночеством, вспомнил Семен путиловца, вспомнил и уже знал, куда надо идти ему. Подтянул туже ремень, поправил солдатскую котомку и пошел на станцию, к деповским рабочим…
Густые, высокие травы нарядили землю, насытили воздух медовым запахом. Огороды заросли лебедой, дороги - ромашкой. А в полях ни души. Только звонкий жаворонок распевает в небе, да сороки беспокойно стрекочут в кустах.
Идут к селу партизаны, впереди - унтер-офицер Мартьянов. По-прежнему пусты и тихи улицы Мартьяновки с забитыми ставнями домов. Вырезано и разорено озверевшими семеновцами все бедняцкое село. Запустение вокруг красноречивее всего напоминает об убитых женах, детях, незасеянных полях, о травах, склонивших свои головы в ожидании острых, звенящих кос…
Молчат партизаны. Обветренные лица угрюмы, ненавистью полны глаза. Самый старый из партизан, с седой бородой, выходит вперед:
- Разве скажешь, что́ тут… - он ударил кулаком себя в грудь. - Семен, веди нас!
И в тайгу уходит партизанский отряд Семена Мартьянова.
…А дорога тянется. Снег под полозьями кошевы поскрипывает то протяжно и сильно, то чуть слышно. Позади идет отряд. Он заставляет жить настоящим. Пережитое лишь встает близкими и далекими воспоминаниями.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В селении оживленно готовились к встрече Красной Армии. На коньке избы сельсовета развевался флаг. На стене - портреты вождей. Григорий Бурцев, сын председателя сельсовета, стоял на лестнице и украшал портреты еловыми ветками. Сам председатель, Афанасий Бурцев, расчищал сугробы вокруг избы.
- Дядя Афоня, еще елки принести? - интересуются ребятишки.
- Давайте.
- А для чего наряжаешь?
- Так надо.
- Праздник, что ли?
- Большой! - отвечает Бурцев.
Покой селения нарушился: в каждом доме шли торопливые приготовления к встрече отряда. Жена Афанасия Бурцева ранним утром замесила квашню и напекла калачей. Вынесла их остудить в сени. Минги - дочь старого гиляка, настряпала большой оловянный таз лепешек из тертой рыбы. Минги сегодня веселая и счастливая: она увидит Красную Армию. С утра девушка достала праздничный фартук, обшитый красным сукном, свою новую оленью дошку и меховой кафтан для отца.
Минги в этот день вынула из ушей толстые серьги и спрятала их в ящик. Она хотела быть такой, как девушки-комсомолки, которых видела на картинках в журналах. Только черные косы она никогда не снимет. Минги устроилась перед зеркальцем и перебрала синие ленты из китайской канфы, вплетенные в две длинные косы.
Старый Ничах весь вечер сидел в фанзе. Он думал о жене - матери Минги. Белояпонцы изрубили ее на куски и бросили в прорубь. Будь жива жена - не узнала бы его и дочь. Он теперь совсем другой человек: новая жизнь принесла в фанзу радость. В сарайчике у него теперь пестрая корова, а у Минги - живая музыка в ящике. Дочь называет эту музыку незнакомым для него словом "патефон". Минги невестой стала, хоть свадьбу гуляй. Жених есть, Кирюша Бельды - первый охотник и рыболов в стойбище.
В этот день Кирюша Бельды побывал во многих фанзах. Он говорил своим друзьям: как пройдут косяки кеты, он тоже будет в Красной Армии. По такому необычному случаю Кирюша Бельды был укутан в теплые меха, в медвежью шапку с длинными, по пояс ушами, обут в новенькие ровдужные олучи. Забежал он и в фанзу Ничаха, вкрадчиво взглянул на Минги, ловко сбил на затылок шапку, подтянул олучи.
- Праздник будет большой, дядя Ничах, - важно сказал он, присел на корточки и закурил.
Дорогих гостей дождались к вечеру. Неожиданно погода изменилась. На реке встречный ветер-низовик поднял колючую поземку. Февральский мороз еще больше крепчал. Усталым отряд подходил к селению. Поскрипывал снег под конскими обмерзшими копытами, гулко потрескивал лед на реке. Обоз приотстал от отряда и вытянулся: задние подводы терялись вдали, как в дымовой завесе. Лошади фыркали, наклоняли головы и обламывали о концы оглобель свисающие с ноздрей сосульки.
Бойцы, сняв лыжи, поднимались с реки на берег к селению. Их подбадривал Мартьянов. Когда красноармейцы поравнялись с ним, зычно крикнул:
- Подтянись! В колонну по четыре-е!.. Команде музыкантов вперед!
К Мартьянову подбежал старшина музвзвода.
- Медные глотки хрипят… Ветер, мороз… - Он не досказал.
- Глотки труб подогрейте спиртом…
Старшина ухмыльнулся и убежал. Музыканты заиграли марш "Красная звезда". Отряд вошел в селение стройно. За спинами покачивались в такт шагам винтовки, на плечах - связанные ремнями палки и лыжи. Мартьянов шел впереди. За ним важной четко шагал знаменосец Поджарый, развернув боевое полковое знамя и высоко подняв древко. Возле знамени ассистентами шли командир роты Крюков, краснознаменец Колесников и несколько красноармейцев.
Низенькие домики, одинокие избы, разбросанные фанзы были засыпаны снегом. Из труб поднимался дым. Здесь, на берегу, было тише, чем на реке. Тайга, подступив близко к селению, прикрывала его от ветра. Отряд проходил мимо сельсовета. На крыльце стоял Афанасий Бурцев в дубленом полушубке огненного цвета, в собачьей папахе; сын его Григорий - в новой суконной тужурке и в кубанке, улыбающийся Кирюша Бельды - с красным бантом на груди, возле них толпа народа. Все с любопытством глядели на красноармейцев.
Старый Ничах еще не выходил из своей фанзы. Он сидел на глиняных теплых нарах, под которыми проложен дымоход, и курил трубку. Встряхивал головой. На спине его вздрагивала черная с проседью коса. Узкие глаза старика совсем сощурились. В фанзе был полумрак. Маленькое оконце, затянутое рыбьим пузырем, слабо пропускало свет. Ничах докуривал трубку. Он ждал Минги. Дочь убирала посуду.
- О, чо! - воскликнул он, вынув изо рта трубку и прислушиваясь к глухим ударам барабана.
- О, чо! - воскликнула Минги. Она выпрямилась и посмотрела радостно на Ничаха. Он встал. Минги быстро накинула на себя дошку и выбежала из фанзы. Старик вышел не торопясь. Если бы это было прежде, он не простил бы Минги ее непочтительности. Дочь должна выходить из фанзы за отцом.
Минги, задыхаясь, прибежала к сельсовету и замерла от удивления. Ничах медленно шел за ней. Он закрыл руками уши: непривычная музыка гремела и было немножко страшно слушать ее.
"Вот она какая - Красная Армия! Как кета на нерест, густо идет". Старый Ничах видел партизан, но о Красной Армии только слышал, о Красной Армии Минги читала ему книги. "Много людей, и все, как один человек, на шапках у всех красные звезды, не потому ли Красная Армия?" Ничах не понимает этого, но он спросит у Минги. Она умная и все знает.
От радости на глазах Ничаха слезы. Не поймет он почему, но только хочется ему петь сейчас, стать молодым, много знать, как дочь.
А отряд проходил мимо сельсовета. Вытянувшись и взяв под козырек, председатель Бурцев кривит:
- Здравствуй, Красная Армия!
- Здрас-те! - отвечают бойцы.
Пожилая женщина пробивается вперед и смотрит на колонны. Скоро и ее сын наденет красноармейскую шинель. Хочется ей увидеть похожего на Григория красноармейца, чтобы на минутку представить, будто это ее сын шагает.
- Тетка Агаша, пусти, - просят ребятишки.
- Шмыгайте, пострелы, - отвечает она и сторонится.
Все счастье в жизни Агафьи Бурцевой - ее сын Григорий, живая связь с далеким прошлым, ее первая любовь. Годы покрыли морщинками лицо, а душой Агафья совсем молода, полна сил и здоровья. Мягкая и приятная грусть теплится в ее добрых глазах.
Ребятишки осмелели совсем. Они уже скачут на палках, как кавалеристы, возле музыкантов. Старшина музвзвода поворачивает голову, косит глаза на ребят. В короткие паузы успевает прикрикнуть:
- Цыц, не мешайте!
Кирюша Бельды, вытянувшись, приложив руку к шапке, кричит:
- Ур-а-а!
Красноармейцы отвечают на его приветствие. Могуч и силен человеческий голос. Мартьянов останавливает отряд и открывает коротенький митинг. Он поднимается на крыльцо к председателю Бурцеву, приветствует собравшихся, а потом говорит:
- Передышка - это не отдых, товарищи, а напряженная подготовка к схватке. Нас стараются задушить - не выйдет, понимаете, не выйдет у них.
- Правильно! - не вытерпев, вставляет Бурцев.
Агафья не слышит слов. Взгляд ее останавливается на Мартьянове. Пораженная, она закрывает глаза, прижимает руки к груди. Чего не подскажет сердце, когда вокруг праздник. "Боже мой", - шепчут ее губы. Счастье пьянит разум Агафьи. Это он, погибший Семен, стоит рядом с сыном и Афанасием Бурцевым. Агафья приоткрывает глаза. Она не обманывается. "Нет, нет, это обман, - вновь шепчет она. - Семен умер, когда был голод и тиф". Так говорили те, кто видел тогда ее мужа. "А вдруг не умер, жив? Не может этого быть!"