По мнению В. Бузник, в "Бродяге" совершался не только пересмотр старого, но и "проступали черты утверждаемого нового. (…) Постепенно выясняется, что между миром и человеком, который обладал многим, но был "лишен дара смеха", пролегала… пропасть. Та, что разделяет в крестьянстве кондово-мужицкое, заскорузло-собственническое, безрадостное и человеческое. Обнаружилась эта пропасть, когда сломалось семейное благополучие Чадаева. (…) Образ Сереги в рассказе не развернут. Читателю герой этот представлен уже умирающим (…) Но роль его в рассказе велика. Именно с этим человеком связывалось то новое, что входило в деревенскую жизнь, ломая идеалы скупого и сиротского мужицкого "счастья". И Чадаеву в новой жизни больше не было удачи. Он у Леонова обречен стать бродягой, уходит в глубь леса, чтобы не возвращаться никогда…" (Бузник В. В. Русская советская проза двадцатых годов. Л., 1975. С. 254–255).
Лев Натанович Лунц (1901–1924)
(Комментарии составил Е. А. Яблоков.)
Л. Лунц - литературовед и писатель, один из активных участников и теоретиков литературной группы "Серапионовы братья".
В биографии Л. Лунца, написанной его друзьями-"серапионами", говорится: "В 1918 году он кончил гимназию, в 1922 году - университет, при котором был оставлен, как талантливый исследователь, при кафедре западноевропейских литератур. Писать начал в 18 лет и сразу же заявил себя непримиримым западником. В противовес бесформенному бытописанию и статическому психологизму, он провозгласил задачей современной литературы мысль и динамику. Лозунг "На Запад!", брошенный им, имел под собой глубокое основание; по мысли Лунца, сюжетное искусство Запада в соединении с русским материалом должно было создать новую прозу. […] Одновременно с работой для театра Лунц неустанно ищет свой путь в прозе. От мастерского юмористического рассказа ("Исходящая") он доходит до полуфантастической повести о двух друзьях, попавших в Вавилон […] ("Родина"); рядом с библейской стилизацией пишет увлекательный роман о городе вещей, живущих помимо человека. Из статей Лунца, вызвавших в печати оживленную полемику, наиболее значительны: "Почему мы Серапионовы братья" […] "На Запад!" […] "О публицистике и идеологии" (Л. Н. Лунц. [Биография] //Писатели. Автобиографии и портреты современных русских прозаиков. М., 1928. С. 206–207).
М. Горький, близко связанный с "серапионами", очень высоко отзывался о творчестве Л. Лунца. "Это серьезный и большой писатель", - утверждал он в письме к В. Каверину от.25 ноября 1923 г. В некрологе, опубликованном в журнале "Беседа" (1924, № 5), М. Горький писал: "Я уверенно ожидал, что Лев Лунц разовьется в большого оригинального художника. […] В его лице погиб юноша, одаренный очень богато, - он был талантлив, умен, был исключительно - для человека его возраста - образован. В нем чувствовалась редкая независимость и смелость мысли…"
В. А. Каверин, близкий друг Л. Лунца, в своей художественно-автобиографической книге "Освещенные окна" вспоминает о нем: "Лунц работал неустанно, энергично, с азартом. Но можно ли было предположить, что за три года он написал двадцать пять произведений - четыре пьесы, киносценарий, рассказы, фельетоны, эссе, рецензии, статьи, не считая множества писем, иные из которых представляют собой те же эссе в эпистолярной форме? […] Он был талантливым историком западноевропейской литературы, полиглотом, лингвистом" (Каверин В. Избранные произведения. В 2-х т. М., 1977. Т. 2. С. 426, 429).
Л. Лунц вошел в историю советской литературы как сторонник борьбы за "сюжет", за динамизм событий в литературном произведении. Эти идеи были поддержаны и другими писателями, реагировавшими на засилье переводной авантюрной литературы в начале 20-х годов: "В связном течении событий, в их стройном сплетении есть особое обаяние, которое всякий чувствует, но не всякий сознает" (Слонимский А. В поисках сюжета//Книга и революция. 1923. № 2. С. 4). Определенно высказывался и Н. Асеев: "Читатель требует сюжета" (Печать и революция. 1925. № 7. С. 70).
Немалый резонанс в начале 20-х годов получили суждения Л. Лунца по вопросам философии искусства, отношения искусства к действительности, общественной роли литературы. Свои позиции от имени группы "Серапионовы братья" Л. Лунц определял так:
"Мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью. […]
Мы собрались в дни революционного, в дни мощного политического напряжения. "Кто не с нами, тот против нас", - говорили нам справа и слева. - С кем же вы, "Серапионовы братья"? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции?
С кем же вы, "Серапионовы братья"?
Мы с пустынником Серапионом.
Значит, ни с кем? Значит - болото? Значит, эстетствующая интеллигенция? Без идеологии, без убеждений, наша хата с краю?
Нет.
У каждого из нас есть идеология, есть политические убеждения, каждый хату свою в свой цвет красит. Так в жизни. И так в повестях, рассказах, драмах. Мы же вместе, мы - братство - требуем одного: чтобы голос не был фальшив, чтобы мы верили в реальность произведения, какого бы цвета оно ни было.
Слишком долго и мучительно правила русской литературой общественность. Пора сказать, что некоммунистический рассказ может быть бездарным, но может быть и гениальным" (Лунц Лев. Почему мы "Серапионовы братья"//Литературные записки. 1922. № 3. С. 31).
Поясняя свою точку зрения, Л. Лунц писал: "Я не эстетствующий сноб, не сторонник "искусства для искусства" в грубом смысле этого слова. Следовательно, не враг идеологии. Но официальная критика утверждает, - нет, боится прямо утверждать, но это ясно видно из каждой ее статьи, - что идеология в искусстве все. С этим я никогда не соглашусь. Идеология - один из элементов произведения искусства. Чем больше элементов, тем лучше. […] Роман без точного и ясного "миросозерцания" может быть прекрасным, роман же из одной только голой идеологии - невыносим. […] Искусство - не публицистика! У искусства свои законы" (Лунц Л. Об идеологии и публицистике//Современная русская критика (1918–1924) Л., 1925 С. 241). В первые пореволюционные годы, в обстановке обостренного внимания к социально-политическим проблемам, полемически заостренные суждения Л. Лунца воспринимались односторонне, как свидетельство его стремления к аполитизму, ведущему на деле "к самому худшему рабству архибуржуазной идеологии" (Полянский В. "Серапионовы братья"//Полянский Валерьян (Лебедев П. Н.). Вопросы современной критики. М.; Л., 1927. С. 161). "Серапионовы братья - буржуазные художники", - заявлял Б. Арватов (Арватов Б. Серапионовцы и утилитарность//Современная русская критика (1918–1924). С. 167). Подобные или близкие по смыслу оценки взглядов Л. Лунца встречаются до последнего времени; между тем повышенное внимание писателя к проблемам органичности художественного творчества, по сути, объяснялось борьбой Л. Лунца против конъюнктурной "злободневности", идущей в ущерб художественности.
Исходящая № 37 (дневник заведующего концелярией)
Впервые - Россия, 1922, № 1.
Печатается по этому изданию.
Своим рассказом Л. Лунц, подобно Е. Замятину ("Мы"), выступал против тех тенденций в общественной психологии и идеологии, которые отчетливо отразились в высказываниях пролеткультовских теоретиков. Некоторые рассуждения героя рассказа близки звучащим в те годы идеям: так, А. Гастев говорил о "недоверии ко всякого рода человеческим ощущениям", считая, что главная черта пролетарской психологии - "поразительная анонимность, позволяющая квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А. В. С или как 325, 0, 75 и 0 и т. п." (Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры//Пролетарская культура. 1919. № 9-10. С. 44).
Стиль рассказа Л. Лунца напоминает "Записки сумасшедшего" Н. В. Гоголя. Но в отличие от Гоголя у Лунца происходящее нельзя считать лишь плодом галлюцинаций персонажа, поскольку его идеи в финале претворяются в жизнь, знаменуя, по мнению заведующего канцелярией, начало "новой эры" в истории человечества. "Победа" героя, с радостью отказавшегося от всего человеческого, является и поражением, служит саморазоблачению, дискредитации маньяка-бюрократа. Натуралистическая подробность в конце рассказа подчеркивает, что месть осуществляется как бы со стороны самой человеческой "природы".
Проблематика рассказа "Исходящая № 37" связывает это произведение с сатирическими рассказами М. Булгакова и А. Платонова. Сопоставляя рассказ Л. Лунца с "Дьяволиадой" М. Булгакова, М. Чудакова пишет: "В рассказе Лунца были остро намечены фабульные возможности темы: канцелярское делопроизводство как некая особая сфера жизни, магическим образом втягивающая в себя и подчиняющая призрачным, но неумолимым законам частную жизнь вполне реальных персонажей" (Чудакова М. Архив М. А. Булгакова//Записки Отдела рукописей ГБЛ. 1976 Вып. 37. М., С. 41).
Александр Георгиевич Малышкин (1892–1938)
(Комментарии составил Е. А. Яблоков)
В течение 20-х годов писатель выпускает следующие сборники рассказов: Ночь под Кривым Рогом. Рассказы. М., 1926; Падение Дайра. Рассказы. М.;Л., 1926; Февральский снег. Рассказы. Харьков, 1928.