- Либо лебезят, угодничают… любому паскуде в ножки кланяются, чтоб только работал. А то, не дай бог, осердится и с работы уйдет… А куда уйдет? В жулики - не всякий, а на другой завод пойдет. А ты имей другой подход.
- Так какой же, к черту, другой подход? Ничего другого не придумано.
- А уважать не пробовал? - спросил дед.
- Конкретно. Болтовня надоела, - резко сказал директор, как сплюнул. - Конкретно.
- А конкретно - каждый чего-нибудь знает. Уважать - значит советы выслушивать. Тогда человек становится веселый и гордый и в своем деле не шкура.
Так они на заводе споры спорили, а теперь Щекин пришел уговаривать деда передавать нужный опыт, а ненужный не передавать.
И опять они схлестнулись насчет разделения труда в обществе.
А Зотов - младший глядел в осенний двор, где у сарая неизвестного назначения тщился восстать и воздвигнуться таинственный пьяница в сером кепи козырьком назад, дабы козырек не мешал ему елозить ликом по сараю.
Дед с директором спорили, а Зотов, как и дед, не хотел, чтобы его голова бегала от него отдельно и называлась специалист Иван Иваныч, а он был бы только руки и ноги и умел делать детей. Потому что это не есть разделение труда, а расчленение трупа. Он цельноскроенный и цельнорожденный человек, а общество это не машина, а федерация и союз. И если сравнивать общество даже с организмом, то и в организме еще неизвестно и дело темное - то ли руки работают, потому что голова думает, то ли голова думает, потому что руки работают. Ну и будьте любезны.
Дед спросил директора:
- "Радость" знаешь от какого слова?
- Ну?
- От слова "рада", что означает "совет", то есть со-ведение, совместное знание. А если у меня радость ушла, значит, мое ведение никому не нужно. И чтобы была радость, нужен совет - чего ты знаешь, я не знаю, а чего я знаю - того ты не знаешь. И совет это копилка жизни, где знание в оборот пущено. И когда с человеком советуются, у него радость. Или не прав я?
- Прав, - сказал директор Щекин. - Теоретически.
- И практически.
- А практически - приказ есть приказ, - сказал директор, - потому что война на носу. Газеты читаешь?
- Я и без газет знаю, - сказал дед.
- Откуда же?
- Я при капитализме жил и действовал, а ты сиську сосал - вот и все твое действие, - сказал дед.
- Тебя не переспорить.
- А со мной хоть спорь, хоть не спорь, я правду говорю.
- Правду! Правду! - закричал директор, будто убегая от чего-то. - А дисциплина нужна? Нужна?!
- Со-знательная, - сказал дед. - Со-ветская, иначе - радостная.
- Рассуждаешь, - крикнул директор. - Начетчик ты, как этот, как фарисей!.. А хочешь, я пример приведу? Прямо в дом приведу! Хочешь?! Я думал, он ушел, а он по твоей двери ползет, можно сказать, стучится.
- Кто?
- Да пример! Пьяница этот чертов. Вот, слышишь?
- Неужели не ушел? - спросил дед.
Зотов открыл дверь. Пьяница ввалился и по стене сполз на корточки.
- Вот она, правда, - сказал директор и даже повеселел. - И давай посмотрим правде в глаза.
- Не получится, - сказал Витька. - Они у него не раскрываются.
Директор захохотал.
- Да-а… конфуз, - сказал дед.
- Ему, наверно, идти некуда, - высказался Витька.
- Ты кто такой? Кто такой? - громко спросил директор пьяницу.
- Кто такой, кто такой… Анкаголик! - ответил мужик, не открывая глаз.
Директор махнул рукой и продолжил, горячась.
- Речь идет о сознательной совместной работе, - сказал директор. - Сознательной и совместной, - тогда можно планировать. А когда вот этакое… - директор опять кивнул на малого. - Кто ты такой?! Ну кто ты такой?!
- Р-рабочая сила, - неожиданно ответил тот. - С твоего завода трудящий…
- Ну вот… - сказал директор. - Ясно? С какого завода? С нашего?
- Нет, с твоего, - сказал Анкаголик и наконец открыл глаза. - Ты - хозяин, я - рабсила, ты в-велишь, я делаю, а к-когда не в-велишь, я пью. Такое мое з-занятие. Имею право?
- Как твоя фамилия, быстро… - Директор начал тяжело дышать. - Быстро, фамилия!
- … Тпфрундукевич! - быстро ответил тот и всех оплевал.
Витька заржал и попытался повторить: "Тпфрундукевич"- и тоже всех оплевал.
- Ладно… Милиция разберется, - сказал директор, опять утираясь.
- Мать… накорми его, - сказал дед.
- Молока поешь? - спросила бабушка. Анкаголик кивнул.
Так в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году закончился разговор о свободе воли. Неужели, думал Зотов, и этот - Фрундукевич - тоже вселенная? А в нем-то что?…
18
А что было в тридцать шестом?
На сороковинах по дяде Васе-истопнику было негромко. Не то что после кладбища, когда вдова Селезнева, готовясь к поминкам, причитала на весь двор:
- Дру-жеч-ка ты мо-я!.. Да на кого же ты меня по-ки-нул?!.. Кланя, гляди, картошка не подгорела, а?!.. Дру-жеч-ка ты мо-я-а-а! Клань! Слышь, что говорю?!.. Дру-у-жеч-ка-а…
Ну и так далее. А под конец старшая истопникова дочь Нюшка сказала гостям шалившим: "А ну пошли отсюдова!" - и розово и сочно оскалилась. За это, а также за резиновую обливную фигуру была Нюшка местным игрушечником прозвана Миногой.
Однако эта кличка была как бы стрела, скользнувшая мимо, поскольку тот игрушечник был с мечтой в голове и не промахивался только в сказках. И потому Нюшка Селезнева раздалась в телку и погасла обыденно.
А зажгла та соломенная огненная стрела кличку Минога над совсем другой женщиной, и засияла она телесным очам невидимо, а лишь духовному зрению очевидно.
Стала жить у Селезневых их племянница Евдокия Копылова из Серпухова, двенадцати лет.
Ее Витька мой разглядел первый.
Сначала заметили, что любит безопасные костры жечь, на берегу Оленьего пруда в Измайлове, в старой кастрюле с дыркой для тяги. Горит костер, она смотрит. Потом заметили, что костер она зажигает перед каким-либо неблагополучием. И оно оправдывалось, и костер тот был предупреждением. А потом заметили ее отказчивость от всего, что не по ней, и небрежное пристальное внимание ко всему.
Подбородок чуть острый, золотые волосы как попало заколоты. Встанет - руку в бок, нога в сторону повернута, будто пляшет, другая рука, в локотке согнутая, далеко от лица отставлена, и розовые пальцы держат длинную голенастую травину, а другой конец стебля она покусывает белыми зубками, и губы кажутся будто пересохшими, будто опаленными и запекшимися в неодолимой жажде расцвесть.
- Чудо… - сказал дед, и один человек кивнул - Витька Громобоев.
Худенькая еще, сама как камышинка, но Витька не иначе зарю увидел, рассвет, с перстами пурпурную Эос.
Костер горит на берегу. Ни ветерка. А окликнешь ее - исчезнет, будто и не было.
Гибкая она была.
А костер горит на берегу, на Оленьем пруду в старой кастрюле, - предвещает неблагополучие.
Чтоб узнать, как сегодня жить, надо приглядываться к тем, кто завтра придет, - к детям.
А тут пошла такая полоса, когда двор подметать - и то стройными рядами. Стройными рядами к светлому будущему - будто полк по дороге пылит, так ведь дороги-то эти еще прокладывать надо. Ну это в счет не шло.
Кто стандарту поддавался, а кто нет.
Минога не поддавалась. А в чем? Того никто определить не мог. Потому что определить значит поставить предел. А как предел поставить, если она ни на кого не похожа?
Определили ее в новую школу, а за ней мальчишки стадом, и все физкультурники.
- Она мешает процессу учебы, - определили в школе.
- Я думаю, учеба должна начинаться с нее, - задумчиво заявил Витька.
Тогда в школу вызвали Зотова.
- Ваш сын за нее заступается… Эта девочка своим поведением кого хочешь с ума сведет.
- Уже свела, - говорит Зотов.
- Понимаете… Она не как все.
- А может, все не как она?
- Так не бывает… Не может весь полк идти не в ногу, а один господин поручик в ногу. Логично?
- Логично, - говорю. - Ежели полк по дороге идет. Но по мосту в ногу не ходят. Мост обвалится. Любой ротный знает. И по грибы в ногу не ходят, и гуськом тоже.
- Что же, мы должны под ее дудку плясать, так, по-вашему?
- Нет, - говорю. - Это она не хочет под вашу дудку плясать.
Конфликт на принцип пошел.
- И вы не как все, - говорю. - Все не как все. Потому человечество и развивается.
- Зачем они на нее накинулись? - спросил Витька. - Все скопом… Учителя - нет, а учительницы - все скопом.
- Для удобства процесса обучения.
- Жуть, - сказал он.
- Не дрейфь, парень… Это все во имя логики… Но в ней зерно страшной ошибки, которая не становится роковой, потому что в решающий момент на логику плюют, - сказал Зотов ему, как самому себе. - Витька, формальная логика годится для неживого. А живое лишь соглашается ее проверить. Но потом оно расстается с ней и начинается живое поведение.
- Вот! - сказал он.
- Непонятно.
- Что-то родилось, - сказал юный Громобоев. - Ну я пошел…
А кличка Минога прилипла к Евдокии, которая не поймешь когда вверх вывинтилась.
Ну такая стала прелестная, строптивая - глаз не оторвать. Когда она в Измайлове на Оленьем пруду плескалась, мальчишки пластами в траве лежали - подбородками в кулаки - и глядели.
А однажды Витька Громобоев опустился к воде и стал тритонов в банку ловить. Она обернулась, он тритонов в пруд выплеснул.
- Чего тебе?
- Сиринга, - сказал он.
А она саженками через пруд на тот берег.
Он - кругом по берегу. Добежал - там нет никого. Скрылась, как не было. Ждал он ее, ждал. Вернулся назад - а и одежды ее нету.