Пополняемые после каждого рейса в океан стеклянные шкафы с диковинками были главными жильцами его большой, на восемьдесят квадратных метров, квартиры. Единственный сын Павел служил в Севастополе на военном корабле, там и женился, и, выехав в свое время из Светломорска, сам уже ни разу сюда не наведывался - Доброхотов с женой проводил отпуск у него в Крыму. Елизавета Ивановна, рыхлая, грузная женщина, сидела дома - днем со штопкой или вязаньем в руках, вечером с книжкой: в отличие от мужа, равнодушного к художественной литературе, она увлекалась приключениями, особенно морскими. И она всегда отлично знала, где в этот день, даже час, промышляет муж, - он аккуратно радировал ей, с неизбежной служебной сдержанностью, где ходит его "Ладога" и каковы дела. А если не хватало его информации, она звонила диспетчерам "Океанрыбы" - в тресте хорошо знали, что отговорками о незнании ее не успокоить, и точно осведомляли о районе промысла и погоде на нем. Знакомые часто, вместо справок у диспетчеров, звонили ей, если интересующие их люди промышляли недалеко от Доброхотова, - и ответы всегда были верными. "Говоришь, Лиза, словно по карте смотришь!" - наивно удивлялись иные подруги. Елизавета Ивановна к морским картам не прикасалась. Она любила ставить свое кресло у шкафа, в котором хранились диковинки того района, где в этот день промышлял муж, и любовалась ими, разговаривая по телефону.
У капитанов судов, возвращавшихся в караванном строю из экспедиционных рейсов, был заведен обычай: отмечать благополучный приход вечеринкой дома у одного из них. В клубе тоже устраивались торжественные вечера с президиумом на сцене, речами, а после речей - с музыкой и танцами, с хорошим буфетом, но то были официальные собрания, характер их зависел от того, удался ли промысел или "не пощастило" на улов. А дома собирались своим кругом, по приятельству. В этот весенний приход каравана очередь хозяйствовать на вечеринке выпала Соломатиным.
Ольга Степановна три дня бегала по магазинам, закупая припасы, по два раза на дню появлялась на рынке: всего собиралось сесть за стол человек около двадцати, наготовить на такое количество гостей было непросто. Ей помогали Гавриловна и Елизавета Ивановна, в свободные от службы часы забегала на кухню, превращенную в заготовительный цех, и Мария Муханова. Создание закусок, жаркого, печеного и вареного взяла на себя Гавриловна. А изготовление тортов оговорила себе Елизавета Ивановна: за годы супружеской жизни, ублажая странника-мужа в те редкие недели, какие выпадало провести вместе, она постигла искусство кондитера. Первую пробу с ее творений сняли дети Соломатиных, после чего их - чтобы не болтались под ногами - отправили к Куржакам. Куржак принес из своей квартиры дополнительный стол и стулья. Столы были накрыты в большой комнате, а две другие - детскую и кабинет Соломатина - отвели для танцев и для курцов, - в курительной, самой маленькой, предусмотрительно держали открытыми форточки.
- Угощение такое, что полгода будем помнить! - восторженно объявила Елизавета Ивановна, когда закуски и вина расставили на столах. Она отличалась охотой к преувеличенным оценкам.
Ольга Степановна вдруг вспыхнула.
- Почему полгода? Разве через три месяца не устроим такого же вечера у тебя, Лиза?
- Поговаривают, что промысел пойдет по-новому, задания меняются, сроки…
Их разговор прервала Мария, высунувшаяся из кухни:
- Оля, помоги нам с Гавриловной. Ольга Степановна поспешила на кухню.
Первыми, всей семьей, пришли Куржаки: сам Петр Кузьмич, сын Кузьма, матрос "Кунгура", его жена Алевтина, медсестра областной больницы, худенькая женщина, некрасивая, но с большими, быстро меняющими выражение глазами, и друг Кузьмы - Степан Беленький, боцман с того же "Кунгура", мужчина баскетбольного роста, широкоплечий, широколицый, с маленькими, умно поблескивающими глазами, с неизменной добродушной усмешкой на гладком розовом лице. Следом за Куржаками появились Прокофий Семенович с Мишей.
- Давай знакомиться, - сказал Кузьма Мише. Он так сильно тряхнул Мишину руку, словно хотел оторвать ее. - Тебя Михаилом, так? Меня - Кузьма. А вот этот верзила, эта верста коломенская - Степа. Наш боцманюга. Все боцманы - драконы, Степа - всех драконистей, просто змей из змеев. К тому же мой спаситель, вытащил меня из пучины, когда я вдруг смайнался к Нептуну. Так что я у него вечный должник, для него - все!.. Учти, если станешь с ним ссориться, с двумя придется иметь дело.
Степан дружески сжал руку Миши. В мягком пожатии рослого боцмана чувствовалась сдержанная сила, Миша подумал, что вот уж человек, с каким ссориться не следует - один с двоими справится. Слушая, как его расписывает Кузьма, Степан смеялся, широко раскрывая рот, и ничего не сказал, он был, похоже, из неразговорчивых. А громкоголосый Кузьма, высокий - на голову выше отца - очень худой, с красивым бледным лицом, порывисто ходил по комнате, куда их пригласили, и пока Алевтина налаживала радиолу, все говорил. И говорил, и ходил он с какой-то поспешностью, двигая руками, словно боялся, что не вовремя прервут или заставят вдруг стоять. Он резко поворачивался, приближаясь к какой-либо вещи, непременно за нее хватался - из него словно било движениями, они вырывались непроизвольно.
- На море нацелился? - говорил он. - Хорошая задумка. Иди к нам на "Кунгур". Капитан - орел! Ребята - один к одному. Будем корешами. Заявление в "Океанрыбу" подал? Рванем в управление, я тебя протолкну.
- А зачем меня толкать? - Миша пожал плечами. - Сам пройду.
- Завтра вечерок освобождай. Приглашаю.
- Куда и зачем?
- Найдем, куда. Днем выдача у бухов для "Кунгура", после выдачи повеселимся. Традиция. Вместе потопаем в управление. Что будешь сейчас делать?
- Как - что?.. Отец говорил - приглашены на вечер.
- Вечер - когда соберутся капитаны. Раньше чем через час никто не прибудет. Ногами дрыгаешь? В смысле - танцуешь?
- Танцор я не очень…
- Я тоже. Пусть Лина со Степой кружатся, а мы с тобой смайнаем на этажок ниже. У Бориса Андреича Доброхотова такие штуковины в шкафах - обмереть! Пошли, пошли!
Он потянул Мишу за руку. Алевтина встревоженно окликнула мужа:
- Кузя, ты куда?
- На свидание с некоторыми милыми особами, - Кузьма захохотал. - Пока вы со Степой под музыку будете обниматься, мы с Мишкой повеселимся по-своему. Через часок появимся.
Рассерженная, она схватила его за плечо.
- Что еще надумал? Как зовут твоих милых особ? Из наших подруг?
- Не дай и не приведи, чтобы таких подружек заимела! Одна - жаба-рыба из Токоради, другая - акулища из Гренландии, там они в редкость, две бониты из Амазонки, десяток таких за часок начисто человека обглодают… И еще с сотню зверюг не лучше этих. Теперь пустишь?
- К Доброхотову идете, - сказала она, успокоенная. - Я кликну вас, когда позовут к столу.
Подталкивая Мишу к двери, Кузьма пригрозил Степану:
- Я тебе человек обязанный, но крепко обнимать жену запрещаю.
Степан посмеивался. Алевтина раздраженно сказала:
- Кузя, хоть бы при посторонних постеснялся. Что о нас подумают?
Доброхотов сидел в кресле. Выутюженная морская форма висела на спинке стула. Услышав, что Кузьма и Миша пришли знакомиться с его морскими сокровищами, Доброхотов оживился. Он подвел гостей к крайнему шкафу, там были сложены сувениры, добытые еще в довоенных плаваниях по Средиземному морю и Атлантике. Раскрывая стеклянные дверцы, он брал в руки каждый образец, рассказывал, где добыл его, с какими событиями тот связан. Миша увидел на одной из полок три крупнокалиберных деформированных пули. Он удивился: к морским достопримечательностям они вряд ли могли относиться.
- Ошибаешься, дружок! - возразил капитан. - Именно морская достопримечательность. Дело было в тридцать восьмом году, в начале весны. Наше судно, под покровом ночи, подходило к Барселоне. И вот, на первом рассвете, до солнца еще часок оставалось, всплыла подводная лодка мятежников-франкистов - старая, постройки еще до первой войны, даже пушчонки на ней не было, только пулемет. Однако, если бы пошла торпедировать, могла и на дно пустить. Я тогда вахту нес, стал маневрировать, быстро менять галсы. Но она не посмела пустить торпеду, флаг-то наш советский был виден ясно, только обстреляла рубку из пулемета. Матросы собрали мне пули, какие нашлись на палубе.
Покончив с первым шкафом, Доброхотов перешел ко второму. Здесь хранились реликвии, собранные в годы Отечественной войны. Доброхотов служил тогда на Тихоокеанском флоте, ходил в Японию, в Корею, в Южно-Китайские порты - каждый рейс оставил напоминание о себе. И капитан с такой охотой рассказывал о событиях тех лет и так живо описывал города, моря и людей, что Миша, увлеченный, почувствовал сожаление, когда их позвала спустившаяся Алевтина: Доброхотов не описал и половины своих собраний.
- Не огорчайся, малец! - утешил его капитан. - Соседи ведь, приходи запросто хоть каждый день, пока я на берегу. А теперь - наверх! Скажете, что я за вами, вот только оденусь по-праздничному.
В гостиной уже было полно гостей. За столом сидели: высокий, худощавый Корней Прохорович Никишин; всегда подтянутый, как на параде, Андрей Христофорович Трофимовский - оба из самых известных капитанов "Океанрыбы" - они пришли с женами. Вершину стола заняли Соломатин с женой, места только-только хватало на двоих - сидя они соприкасались плечами. По правую сторону от хозяев села Мария Михайловна - два стула рядом оставались пустые. Напротив нее разместился Доброхотов с Елизаветой Ивановной, около него Прокофий Семенович, дальше Куржак с женой, а места на другом конце стола предоставили молодежи - Алевтине, Кузьме, Степану и Мише.
Соломатин встал и постучал вилкой по бокалу.