Из трюма вылезали рыбаки. Они смотрели, как и Куржак, вперед: в той стороне, в посветлевшей дали, открылись шесты ставных неводов, над шестами кружились чайки, далеко разносился их надрывный крик. Пожилой рыбак - его звали Журбайло - разъяснил Мише, что скопление чаек и отчаянный их крик - к успеху: жадная птица звереет, когда видит запутавшуюся в сетях, недоступную ей рыбу, при плохих уловах чайки держатся спокойней. Журбайло посмотрел на ноги Миши и прервал объяснение.
- Тю, да ты в туфлишках, милок. Сейчас принесу сапоги. У меня есть подменные.
Миша натянул кирзовые сапоги. Катер подошел к первому ставнику, Куржак скомандовал:
- В шлюпку, живо!
В шлюпку полезло шесть человек, на катере остался один моторист. Миша сел за переднее весло рядом с Журбайло, Куржак примостился на носу. Журбайло с ожесточением наваливался на весло, Миша старался не отстать, двое задних гребцов нажимали - шлюпка летела стрелой. А затем раздалась новая команда Куржака, гребцы положили весла, перелезли в дору - началось опорожнение сетей. Сети вытягивались в дору, вытряхивались, рыба валилась на дно и прыгала, не доскакивая до высокого края. Застрявших в ячеях рыбин выбирали руками, и Куржак строго покрикивал, если кто ранил добычу. А потом от крыльев невода перешли к садку - улов полился ручьем, большие лещи и судаки тяжело ухали на дно.
- Ко второму! - скомандовал Куржак, когда первый невод был опорожнен, и гребцы, опять перебравшиеся в шлюпку, навалились на весла.
У второго ставника действия повторились, в третьем добыча вышла поменьше, но дора была уже на три четверти полна. Куржак приказал возвращаться к катеру, дрейфовавшему неподалеку. Мишу вымотала работа с сетями, другие гребцы тоже не усердствовали, и Куржак, не ушедший с доры, больше не торопил их. Он выискивал "незаконника" - молодую рыбу, меньше стандартного размера, и выбрасывал ее в воду.
- Часок на завтрак, ребятня! - разрешил он, когда шлюпка прибуксировалась к катеру.
- Все полезли вниз, прихватив несколько хороших рыбин на уху. Миша остался на палубе. Солнце катилось через зенит на пустынном небе, залив теперь был темно-синий. Несильный ветер морщил поверхность, катер резво бежал к рыбокомбинату сдавать улов. Серебряное месиво в доре еще бушевало, то одна, то другая рыбина взметывалась вверх в судорожном прыжке и снова валились на общую массу. Толстые угри беспокойно ползали поверху. Миша поднял и опустил руку, даже это простое движение причиняло боль. Хорошо хоть, что вся трудная работа позади, утешил он себя.
- Треть дела сделана! - сказал выглянувший наружу Куржак. - Уха поспела, иди, Михаил.
Уха из свежей рыбы была вкусна, но Мише от усталости не елось. После завтрака рыбаки стали укладывать рыбу по сортам в ящики и переносить их на катер. Много было леща, лещ радовал рыбаков, за него хорошо платили, попадались судаки и щуки, а всего больше было салаки. Вместе с речными рыбами уловились и морские - с десяток угрей, ящика четыре трески, два ящика толстобоких рыжеглазых рыбцов. "Вкусная чертовина!" - сказал о них с восхищением Журбайло, - два десятка камбал. Куржак, утратив немногословие, покрикивал и придирался, что или кладут не по сорту, или крупную рыбу мешают с мелкой, или грубо хватают ручищами, так недолго и повредить нежное тельце.
- Радуется старик! - шепнул Журбайло. - В пролов слова от него не услышишь! Разошелся!
Катер три часа шел к берегу - последний ящик заполнили, когда приблизились к причалу рыбоконсервного комбината. Миша быстро убедился, что последняя треть работы - самая трудная. Даже тянуть сети было не так тяжело, как тащить на плечах ящики по качающемуся трапу и затем по нетвердому дощатому настилу к приемщику.
А когда Миша наконец выпрямил ноющую спину, небо погасло, залив был темен и холоден. Мишу подозвал Журбайло.
- Видал, новенький? - Он показал внушительного - килограмма на три - золотистого лосося. - Царь. Один сегодня попался в прилове. Постановили единогласно - тебе. Подарок от команды, что начал неплохо.
Миша стал отнекиваться, но вмешался Куржак.
- Давай сюда, Журбайло! - Куржак раскрыл свой чемоданчик, там уже покоились два рыбца и лещ. - Принесешь домой, как же Прокофий Семенович обрадуется! Вот уж точно, неплохо начал, Михаил! Улов, какого всю весну не было.
13
После бурь наступило временное успокоение в домах и душах.
"Кунгур" ушел на промысел в караване Трофимовского с другим капитаном, Соломатин аккуратно ходил на работу в трест и, как с удивлением установили сослуживцы, становился примерным кабинетным работником. Кузьма со Степаном промышляли в Северной Атлантике. Шмыгов вышел на работу в ремонтные мастерские и, по слухам, наводил там свои порядки, требуя от слесарей и токарей такого тщания, о каком те раньше и не слыхали. "Каждый день в цеху - девятибалльные авралы, моторист! - мрачно информировал он Мишу при встрече. - Я этих лодырей научу работать! Кто-то поленится по-хорошему пришабрить поршень, а рыбаку потом погибать в бурю, да? Привожу в сознание, у кого маловато!" На его придирки уже жаловались Кантеладзе, тот посмеивался - Шмыгов грозил ему, что штормы теперь не переведутся на берегу, управляющий ничего не имел против таких штормов. "Бирюза" ушла на месяц в Балтику, выбралась непредвиденно и в Северное море, погнавшись за салакой, будто бы бежавшей от траулера - зато вернулась не через месяц, как было выписано рейсовое задание, а через три недели, и трюмы были доверху забиты забондаренными бочками - рыбацкое счастье и тут не изменило Карновичу.
А Мише все больше нравилось рыбачить в заливе, и он без уныния вспоминал о том, что в океан выбраться не удалось.
Залив, когда выходили на его середину, к дальним ставникам, был так широк, что берега его проступали темной кромкой на горизонте - и дышалось легко, и работалось споро, и рыба ловилась, и рыбаки подобрались, как один: беззлобные, трудолюбивые, любители доброго слова. "Ты принес нам удачу, парень на роду тебе написано быть рыбаком!" - хвалил Мишу Куржак. Все это было далеко от того, о чем мечтал Миша, собираясь в Светломорск, но, и далекое от мечтаний, не разочаровывало.
В городе часто устраивались воскресники по расчистке улиц от развалин и для сбора годного строителям кирпича. Каждому предприятию выделялись свои участки. Колхозу "Рассвет" досталась окраина - от городской пустоши за парком до берега канала по улице Западной. Это был некогда район двух-трехэтажных домов, почти все они пострадали в войну, лишь немногие были восстановлены. В день, когда Миша впервые вышел на воскресник, погода стояла тихая, жаркая, пекло как на юге. В могучих цветущих липах жужжали пчелы, по улицам сладостно пахло медом. Куржак, вышедший из дому вместе с Мишей, радостно втягивал в себя воздух.
- Как у нас в деревеньке на троицу - по всей земле святым духом несет, - сообщил он Мише. - Пить этот воздух, а не дышать! От хорошего глотка хмелеешь.
Миша только усмехнулся. Старый Куржак был из непьющих. Вряд ли он хоть раз в жизни по-настоящему хмелел.
Около "Океанрыбы" им повстречался Шарутин с киркой и лопатой на плече. Штурман так обрадовался Мише, словно тот был его закадычным другом, и они, наконец, увиделись после долгой разлуки.
- Здравствуй, Миша, вот хорошо, что хоть одного моряка нашел, - прогудел он. - Не поверишь, что за суходралы на метеостанции. По морю никто не ходил, плавают только у пляжей и не дальше десяти метров от берега. Иди со мной, наш участок против бывшего собора, там одни руины. Каменные джунгли! Без компаса и не пробраться!
- Наш участок за вагоностроительным заводом, - сообщил Миша. - Мне надо туда.
- Тогда я пойду с тобой, - изменил свои планы штурман. - Одно условие: не торопись, не люблю бегать. Я тебе новые стихи прочту. Прелесть, ты сразу поймешь. На, держи мой инструмент, он мешает.
Куржак ушел вперед, Шарутин, вдруг сменив свой могучий бас почти на тенор, протянул вперед правую руку и увлеченно задекламировал:
Меридианы по курсу множатся,
Ветры валами простор дробят.
О, океан, как мне неможется,
Как мне неможется без тебя!Друг отдалился, сминая с ходу
Новый разлучный меридиан.
Свет от меня звездою с восхода
Пересекает весь океан.Волны все выше, волны все больше,
Смерч крутит дьявольскою трубой…
А ты все дальше, а я все дольше,
А я все дольше душою с тобой.
И словно подчеркивая конец, он пустил свой голос на самые низкие ноты:
Сердце мое, трудяга и мученик,
Тоскливо считает до встречи дни.
Ты, океан, великий разлучник,
Соединил нас, разъединив.
- Каково? - воскликнул он. - Срубил каждую строчку, как вылепил. Когда выйдет моя новая книга, люди будут драться у прилавка, чтобы скорей купить. Это я тебе гарантирую, Миша. Пока напечатаю в местной газете. Там в поэзии никто не понимает, даже хорошего белого стиха от серого не отличат, но и сам заведующий отделом культуры сказал: "В общем, неплохо!" У этого педанта и сухаря подобная оценка неслыханна!
- А кто этот ДРУГ, который отдаляется в океане? - спросил Миша.
- Да никто, - равнодушно ответил Шарутин. - Образ. Для впечатления.
Мише стихи понравились, но ему подумалось, что было бы куда сильней впечатление, если бы в рифмованных строчках говорилось о реальных людях.
В районе вагоностроительного завода группка жителей расчищала трехэтажную руину. Возле бывшего дома стояли два грузовика, в них валили мусор, битый кирпич, гнилые доски и бревна. В сторонке складывали целые кирпичи и железную арматуру. Пять мужчин загружали кузова машин, около двадцати женщин расчищали завалы и на носилках подносили мусор.
- Она! - воскликнул Миша, останавливаясь.