7
Вьюн - сорняк, оплетающий все и вся, - растет по ночам, незаметно. И утром выглядит точно так, как накануне. Но в один прекрасный день ты вдруг видишь, что он опутал ствол чуть не до кроны. И когда успел? Должно быть, ты просто не замечала, а он все стремился вверх, цепляясь за любой сучок и выступ; и вот уже, упрямый, сильный, прилепился к стволу накрепко, слился с ним, не оторвешь…
Как же смешны, как стыдны эти неотступные мысли о Поле Вернере! Когда успели они завладеть ею? Она ведь ничегошеньки о нем не знает! Да ей и дела нет! Но в один прекрасный день он появляется - незнакомец, не ведающий, что она, Анна, существует на свете, - и берет в плен ее душу. Глупость какая-то!..
По утрам Пол с отцом, в черных костюмах и твердых круглых шляпах-котелках, уходили на службу, а она прибирала его спальню: вешала в шкаф халат, расставляла на подзеркальнике флаконы, раскладывала расчески и щетки. Руки ее дрожали. Она не могла без трепета прикасаться к этим вещам, вдыхать их запах: шампунь, лосьон для бритья, табак, которым он набивает трубку. Порой она слышала этажом ниже его голос. Он стучался к отцу в кабинет: "Папа! Пора". И целый день потом, за любой работой и даже за обедом с миссис Монахан, слышала она этот голос.
Миссис Монахан любила посудачить о хозяевах. Да и понятно - уже много лет они составляли весь смысл ее жизни. Она рассказывала Анне, как приезжали в гости их парижские родственники. Как праздновали свадьбу дочери в отеле "Плаза". "Ты бы видела эти подарки! Битком набитый фургон отправили в Кливленд! А здесь, в доме, мы устраивали обед для подружек невесты. Их было ни больше ни меньше двенадцать душ, и все получили от невесты по золотому браслету на память! Мороженое заказывали у "Шерри" - в форме свадебных колоколов и сердечек. Красота и вкуснота - пальчики оближешь!"
Миссис Монахан с радостью болтала и о Поле. Анне ничего не стоило направить разговор в нужное русло. Но она стыдилась - не миссис Монахан, а самой себя.
Едва взглянув в зеркало, Анна заливалась пунцовой краской. Зеркал же в доме было полно. По десять раз на дню встречала она свое отражение - в чепце и фартучке; чепец ей, откровенно говоря, очень шел, он обрамлял белой кружевной оборкой ее медно-рыжие волосы, которые она теперь зачесывала кверху и закалывала шпильками: косы-то носить уже вроде не пристало. Порой Анне казалось, что она вполне привлекательна, но чаще собственный вид - в чепце и фартучке - представлялся ей чрезвычайно нелепым и глупым. Точно жалкая обезьянка на плече у шарманщика: им почему-то всегда надевают чепчики. И в ней занималась глухая ярость. Он на такую даже не посмотрит! Да и с какой стати?! Он и в самом деле не смотрел, разве что за завтраком и за ужином. Только ужинал он чаще всего не дома. И она старалась не думать о роскошных ресторанах и особняках, где он бывает, о девушках, которых встречает, но девушки вставали перед глазами - в изысканных одеждах, в шляпках с перьями. Такие изредка приходят с визитами вместе с матерями. А по утрам он говорит ей с улыбкой: "Здравствуйте, Анна". Точно так же он здоровается с миссис Монахан. А на что ты рассчитываешь, глупая? Его отец всегда произносит что-нибудь о погоде, дает Анне любезные советы, вроде: "Не забудьте наушники, Анна, если соберетесь выходить, а то уши отморозите". Зима в тот год выдалась стылая, серая от быстро слежавшегося и не желавшего таять снега.
Но сын Вернеров не говорит ей ничего.
Если же Анне самой приходится к нему обращаться, ей кажется: он все знает, все видит, все написано у нее на лице. Она произносит, что велено ("Звонил мистер такой-то, сказал: перезвонит в девять"), и звучит это, как сообщение чрезвычайной важности, а ответ ("Говоришь, мистер такой-то? Перезвонит в девять?") гудит потом в голове гулко, как набатный колокол.
Отчего же одно живое существо тянется к другому? Так сильно, так неудержимо? Отчего?
- Ты сама не своя. - Джозеф прервал тишину, которая длилась уже несколько минут. Они ужинали на кухне вдвоем, у миссис Монахан был выходной: воскресенье. Миссис Вернер столкнулась с Джозефом однажды в задней, непарадной прихожей и, заметив, что он "весьма приятный молодой человек", позволила Анне приглашать его в дом. - Тебя что-то тревожит? Тебе здесь плохо?
- Честно сказать, мне тут не очень нравится.
- Но работа, ты говорила, легкая!
- Да, работа легкая.
- Тогда в чем дело?
- Даже не знаю.
- Что-то ты скрытничаешь, Анна. - Джозеф смотрел на нее встревоженно.
В чем дело, она знала прекрасно и чувствовала себя виноватой. К счастью, Джозефу ее мысли не прочитать; он блеклый, бесцветный, в нем нет сочных, ярких красок.
- Ты такой хороший, - сказала она. - Такой хороший. А обо мне не волнуйся, со мной все хорошо.
- Я, кажется, понял, что тебя гложет! - Он просиял. - Ты тревожишься за братьев. Скучаешь. Верно?
- Да, конечно, скучаю. Но у них все прекрасно. Дан пишет, что хозяин обещал взять их в Париж, когда сам поедет по делам.
Джозеф пожал плечами:
- Это действительно прекрасно. Но я не понимаю, почему они сидят в Европе вместо того, чтобы ехать сюда.
- Я как-то слышала - мистер Пол говорил по телефону, - что, если б ему было суждено родиться снова, он выбрал бы Францию или север Италии. Он говорит, озеро Комо - самое красивое место на свете.
- Пустозвон! Чего ж он тут-то торчит? Ехал бы. Соединенные Штаты и без него проживут.
- Сердиться и ругаться вовсе не обязательно.
- Прости. Но подобные разговоры мне не по нутру. Этой страной надо гордиться, ее надо ценить. Особенно таким, как он. У них такая жизнь, такие дома!
- Ничего против этой страны мистер Пол не имеет, я уверена. - Она вдруг поймала себя на том, что оживилась, голос ее зазвенел, окреп. - Просто он живет так с самого детства и принимает это как должное. Ведь привычное не замечаешь.
- Еще бы! Когда тебе приносят огромное состояние прямо в колыбельку, можно уже ничего не замечать.
- Джозеф, ты завидуешь, вот и все.
- Конечно, завидую! - Он наклонился вперед, напряженный, словно туго сжатая пружина. - Я тебе так скажу: когда-нибудь и мои дети смогут принимать хорошую жизнь как должное. Но, надеюсь, они этого делать не станут. Надеюсь, они будут хоть чуть-чуть благодарны отцу и стране за свое благоденствие. Главное, чтобы в сердце жила благодарность, а занимаются пускай чем угодно, хоть кур разводят. - Он вздохнул. - С деньгами можно себе позволить. Деньги - это положение, уровень, а уровень - это деньги. Америка ценит деньги, в этом она ничем не отличается от других стран, потому как природа человеческая повсюду одинакова, ты уж поверь.
- Верю, - равнодушно отозвалась она, вовсе не желая выслушивать его взгляды на мир.
- Анна, ты вправду в порядке?
- Да, - сказала она нетерпеливо. - Зачем снова спрашивать?
- Ты ведь скажешь, если что неладно? Если ты заболела, если с тобой беда?
- Скажу, честное слово, скажу. - Анна встала и, сняв чайник с плиты, принялась наливать чай.
Вчера она, по обыкновению, читала перед сном и наткнулась в книге на незнакомое слово. Открыла словарь. "Одержимый - тот, кого преследует навязчивая идея, страсть, от которой нельзя освободиться". И вот сейчас она наливала Джозефу чай, угощала булочками, смахивала со стола крошки, двигаясь по кухне, точно во сне, и думала: "Я одержимая".
Анна еще убирала в комнате, когда Пол неожиданно вернулся домой. Время было неурочное - суббота, утренний, дополуденный час.
- Простите, - смутилась она. - Я сейчас закончу, я не знала.
- Ничего-ничего. Откуда вам было знать, что я вдруг вернусь. Вы интересуетесь живописью?
На письменном столе остался лежать раскрытый альбом.
- Простите! Я не успела…
- Погодите, не закрывайте! Кого же вы смотрели? Моне?
- Вот это… - в замешательстве пробормотала она. Фруктовый сад, окруженный низкой оградой. Женщина в летнем платье. Солнечный свет, но не знойный - прохладный. Хрупкий и прохладный.
- Это, да? Правда, чудо? Я тоже очень люблю эту картину. Скажите, вы часто смотрите альбомы?
Зачем таиться? Скажу правду - будь что будет. Он молод и совсем не суров, не то что мать. Может, не рассердится?
- Часто, а эту картину особенно. Каждый день.
- Надо же! А почему именно эту?
- Я смотрю - и мне так хорошо, радостно. Оттого, что есть на земле такое место.
- Что ж, это объяснение. По крайней мере, не хуже всякого другого. Анна, может, вы хотите взять этот альбом на время? Не стесняйтесь! И вообще, берите любую книгу, какая понравится.
- Спасибо! Спасибо большое! - От волнения у нее затряслись руки, и она поскорее - хотя он наверняка заметил - спрятала их за спину.
- Благодарить тут не за что. На то и библиотека, чтоб ею пользоваться. Вот, возьмите, возьмите прямо сейчас.
- Ой, я еще не подмела… Но может, мне пока прервать уборку?
- Нет-нет, продолжайте, вы мне нисколько не мешаете. Я буду писать письмо.
Он сел за стол. А она принялась катать по полу механический веник. На улице, у соседей, выбивали ковры, развешанные на бельевой веревке. Бац! Бац! От каждого удара шарахались и взмывали ввысь ласточки; в подмерзшем, пронизанном солнцем воздухе долго оседали пылинки.
- Как поживает ваш кавалер?
Она ошарашенно молчала.
- Так как ваш кавалер?
- Мой кто?
- Ну, ваш молодой человек. Мама сказала, что за вами ухаживает очень милый молодой человек. Или это секрет? Может быть, я вторгся, сказал что-то лишнее?
- Нет, нет. Просто… он не… Он просто друг. Ведь совсем без друзей тяжело. И одиноко.
- Еще бы. - Он отложил перо. - Вы часто с ним видитесь?