- Только по воскресеньям. В мой выходной он работает.
- А когда у вас выходной?
Он даже не заметил, по каким дням ее нет в доме!
- По средам.
- И что же вы делаете в выходной?
- Иногда навещаю родственников - троюродную тетю. Иногда гуляю в парке или иду в музей.
- В музей?! В какой же?
- Естествознания. Или изящных искусств. Мне там даже больше нравится.
- Что именно?
- Ну, он ведь огромный, я еще не во всех залах побывала. Мне египетские вещицы понравились, из пирамид. А на прошлой неделе я наткнулась на "Иглу Клеопатры". Она позади музея, я ее раньше не замечала…
Он покачал головой:
- Анна, до чего же странно устроена жизнь. Вот мы с вами живем под одной крышей столько месяцев и до сегодняшнего дня друг другу слова не сказали.
- Если рассудить, ничего тут странного нет.
- Потому что мои родители здесь хозяева, а вы здесь служите? Да?
Она кивнула.
- Ведь это искусственные барьеры, надуманные! И глупые! Но ничего, старые порядки потихоньку меняются. Люди дружат теперь с кем хотят, необязательно выбирать из узкого круга родительских друзей и знакомых. Так ведь гораздо лучше, верно?
- Конечно, лучше!
- Анна, расскажите что-нибудь о себе.
- Я не знаю… Что вы хотите услышать?
- Чем занимались ваши родители, какой у вас был дом, почему вы оттуда уехали…
- Но я сейчас не могу. Надо идти вниз. У меня же работа…
- Тогда в следующую субботу, утром, да? Или в другое время - когда сможем. Договорились?
Они находили время: улучали минуту-другую то в субботу, возле книг и альбомов, то в коридоре после ужина - в любой день. Он стоял тогда на пороге своей комнаты, а она останавливалась у лестницы, позабыв, куда и зачем шла. Она рассказала о родном местечке в далекой Польше. Он рассказал о летнем доме в Адирондаке. Она рассказала об отце. Он рассказал о Йеле. Беседы напоминали игру, перекидывание мяча через сетку. И ей не хватало дыхания - будто и вправду играет в мяч. Потом Анна целый день напевала, ходила и напевала, ей даже приходилось себя одергивать. А еще она часто смеялась. И знала об этом.
Однажды, в середине весны, он сказал:
- Попросите вашего друга не приходить в воскресенье. Я хочу пригласить вас на чай.
- Но… разве можно? По-моему, нам не…
- Что "по-вашему"? Что "не"? Я хочу наконец сесть и поговорить с вами по-человечески.
Анна заколебалась. Ее обуял неизъяснимый страх.
- Знать никто не будет, если вас это волнует. Хотя скрывать тут совершенно нечего. Я не предлагаю ничего дурного.
Они сидели на золоченых стульях, за столиком, отгороженным от соседних пальмами в кадках. Официант привез на тележке блюдо с пирожными. Скрипки играли вальс.
- Анна, вы очень хороши. Особенно в этой шляпке.
Он все-таки настоял и купил ей шляпку. Она отказывалась, но он все равно купил - чудесную соломенную шляпку, украшенную маками и пшеничными колосками.
- Я не могу принять такой подарок, - протестовала она. - Это неприлично.
- К черту приличия! К черту глупые условности! Есть я - человек с кучей лишних денег. И есть вы - девушка, у которой не хватает денег на красивую весеннюю шляпку! Так почему мне не доставить самому себе удовольствие и не купить вам эту шляпку?
- Когда вы говорите, все так просто, - сказала Анна.
- Все и есть просто. Держите шляпку и непременно наденьте, когда пойдем на чай.
И вот она сидит, чужая всему и всем в огромном, напоенном ароматом духов зале, и смотрит, как приходят и уходят люди - высокие, изящные, плоть от плоти этого зала, этого мира…
- Я много думал о вас, Анна. Вы так молоды, но успели совершить так много настоящих поступков…
- Каких? По-моему, я ровным счетом ничего не сделала в жизни.
- Вы взяли жизнь в свои руки! Приехали сюда, совсем одна, через полсвета, выучили чужой язык…
- Я как-то не задумывалась…
- А меня всегда водили за ручку. Понимаете? Я родился в том же доме, где живу и по сей день; меня определили в школу, в университет, потом - в отцовское, вернее, дедово дело. Все решалось за меня. Поэтому я до сих пор плохо представляю, как устроен мир.
- Точно так же я думаю о себе, - засмеялась Анна.
- Анна, вы такая хорошенькая! Особенно когда смеетесь. Знаете, во всем городе нет таких красивых девушек, как вы!
- Ну что вы! Хотя бы здесь, вокруг - такие красавицы! Вон та, посмотрите, в желтом платье, и вон та, в дверях…
- Лучше вас никого нет. Вы не такая, как они. Вы умеете удивляться. Вы живая, настоящая. А здесь почти все носят маски. И ничему не удивляются - устали.
Устали? Как же так? Ста лет не хватит, чтобы увидеть все, что хочется! А потом снова захочется - еще и еще!
Оркестр заиграл новый танец, веселый и чарующий.
- Как мне нравится звучанье скрипок! - воскликнула она.
- Анна, вы ведь не были в опере?
- Нет, никогда.
- У мамы есть билет на завтра, на утро, но мы едем на похороны моей двоюродной бабушки Джулии. Я попрошу маму отдать вам билет.
Музыка спрашивает - настойчиво, неотступно. Где? И сама же отвечает - здесь. Спрашивает - когда? И отвечает - сейчас!
Все внимание Анны устремлено на сцену. Тучные дамы, сидящие перед ней, осмелились шептаться! В гневе она не задумываясь трогает одну из них за плечо:
- Мадам, прошу вас, потише!
Они пристыженно замолкают, Анна откидывается в кресле. Звуки набухают, вздымаются, а над ними парит ангельский голос Изольды. В этой лучезарной песне и горе, и желание, и счастье. Тристан отзывается, и вот уже два голоса, точно сияющие пучки света, сплетаются, сливаются воедино.
В этой музыке все: любовные мечтанья неискушенной девочки и женская страсть. Цветы, солнце, звезды, восторг и смерть.
Я постигла, я поняла!..
Она застывает, сцепив руки до белизны.
Конец. Буря позади, волны накатывают присмиревшие, стихающие. Последние тишайшие аккорды.
У Анны в глазах слезы; она не может найти платок. Слезы текут по щекам и шее за воротник. Падает тяжелый занавес, и появляются удивительные существа, которые изображали Тристана и Изольду, они кланяются, улыбаются. Зрители хлопают сидя, потом встают. Юноши с задних рядов кричат: "Браво! Браво!" Люди засовывают руки в рукава плащей. А Анна все сидит, не в силах вернуться из Корнуолла - от летнего моря, от умирающего Тристана, от…
Дама в соседнем кресле смотрит на нее с любопытством:
- Вам понравилось?
- Простите… Вы что-то спросили?
- Я спросила, понравилось ли вам.
- Это… Это божественно! Это чудо! Я никогда не думала, что бывает…
- Да, очень хороший спектакль, - соглашается дама и удаляется, любезно кивнув на прощание.
Вечером мистер и миссис Вернер отправляются с соболезнованиями к ближайшим родственникам умершей; миссис Монахан идет в подвал - погладить выходную кофточку. Анна поднимается в свою комнату, а он ждет этажом ниже, возле своей. Иначе и быть не могло.
Они подались, прильнули друг к другу. Сзади стена, теплая и крепкая, ноги совсем не держат. Его руки тоже теплые, крепкие, а губы - мягкие, нежные. Они ласкают шею, лицо. Находят ее губы и сливаются с ними на долгом, похожем на стон, вздохе.
Ее глаза закрыты; мерцающая темнота колышется, кружится.
- Анна, ты чудо! Ты даже не представляешь, как ты прекрасна.
Она открывает глаза и снова зажмуривается - от света. Он бережно ведет ее к ступеням. В душе торжествующий ужас: он идет с ней наверх!
- Нам… Тебе пора, - говорит он тихонько и скрывается за своей дверью.
Она долго разглядывает себя в зеркале. Без ночной сорочки. У музейных статуй грудь, как у нее. В доме у Руфи ей часто доводилось видеть голых женщин; у некоторых не грудь, а набитые, бесформенные мешки; у других тоже мешки, только обвислые, пустые; у некоторых груди нет вовсе. Она вынимает шпильки, и волосы рассыпаются по лицу и плечам. Теплые волосы на обнаженных плечах. В голове звучит музыка, изумительная, сладостная песня Изольды. Он не целовал бы ее так, если б не любил. Вот теперь в ее жизни действительно что-то переменится. Грядет удивительная, самая чудесная перемена. И очень скоро.
С улицы, от соседей, где тянутся от забора до забора бельевые веревки, доносится горестный, одинокий зов, потерянный плач ребенка. Анна вздрагивает. Коты орут, успокаивает она себя, выключает свет и, улыбнувшись темноте, тут же засыпает.