- Жаль, что у меня так мало времени для чтения, - обеспокоенно сказала Анна. - Когда еще я все это прочту…
- Ничего, время найдется. Хотя бы по воскресеньям.
- По воскресеньям я работаю.
Мисс Торн удивленно вздернула брови, и Анна поспешила объяснить:
- Я сегодня взяла выходной, потому что вы меня пригласили, это такая честь, мне так хотелось прийти… Но обычно в это время я работаю.
- Дома? Там, где живете?
- Да. Мы шьем, - кивнула Анна.
- Скажите, там, вероятно, нет и места, чтоб почитать без помех, в уединении?
- Остаться одной? Что вы! Только на крыльце, если погода теплая. Но там тоже шумно. А в холод и вовсе негде. И письмо-то братьям не напишешь. Когда все вокруг говорят, я не могу собраться с мыслями и не знаю, о чем писать.
- Увы… А в этом доме столько пустых комнат… Как жаль, что не всегда можно поступать так, как хочется. Одно, впрочем, я точно сделаю: моя племянница примерно вашего роста и размера, и я спрошу, нет ли у нее для вас добротного старого пальто. Пальто удобнее и лучше, чем ваша шаль. И, скажем так, выглядит по-американски. А еще я подарю вам некоторые книги из этого списка - у меня есть парные, - и с них начнется ваша будущая библиотека. Я принесу их в школу, вам ведь трудно сюда вырваться.
Анна накинула на плечи шаль, и они вышли в просторную прихожую. Напротив, сквозь раскрытую дверь, виднелась комната, заполненная книгами от пола до потолка. Маленький мальчик играл гаммы на большом черном рояле.
- Анна, вы не обиделись, что я предложила вам пальто?
- Что вы! Я рада, мне очень нужно пальто!
- Когда-нибудь вы и сами станете человеком дающим, я уверена!
- Я буду отдавать с радостью, мисс Торн… Если этот день когда-нибудь настанет.
- Непременно настанет. И я непременно напомню вам о нашем разговоре. Пути наши к тому времени, надеюсь, не разойдутся.
На это надежды мало, мисс Торн. Пути наши разойдутся. Но я буду помнить о вас всегда. Всю жизнь.
5
- Наверное, ты и есть Анна, - послышался над головой мужской голос.
Она сидела на ступеньках с книгой. "Кругом первобытный лес. Перешептываются сосны, шуршит болиголов…"
Анна нехотя оторвалась от чтения и вернулась на притихшую субботнюю улицу, по которой бесшумно двигались старики в черных одеждах. Взглянула вверх.
- Можно присесть? - спросил он тихонько.
- Конечно. Садитесь. - Она подвинулась, искоса разглядывая незнакомца. "Умеренный, средний", - определила она для себя. Среднего роста и возраста. Молодой, но уже - не молодой; глаза, волосы, костюм - тоже средние, без примет. Черты лица правильные, ничем не выдающиеся.
- Я - Джозеф. Джозеф Фридман, родственник Солли.
Джозеф, а не Иосиф. Американец, родился в Нью-Йорке. Анна о нем слышала, он работает маляром, на отделке жилых домов. И встречу эту наверняка подстроила Руфь. Неймется ей, ну точь-в-точь тетя Роза! Не успокоится, пока не подыщет тебе мужчину - все равно какого: кривого, косого, тупого, - лишь бы ходил в штанах. Нет, разумеется, этот не косой и не кривой, но мне так хотелось почитать. И о замужестве я пока не думаю.
- Руфь попросила меня прийти, познакомиться с тобой. Я, честно сказать, идти не хотел, устал уже от бесконечных знакомств. Меня ведь пытаются женить на каждой девушке, которая сходит с парохода. Впрочем, на этот раз - не буду кривить душой - я рад, что пришел.
Анна посмотрела на молодого человека повнимательней. Что кроется за такой непривычной откровенностью? В лице его не было превосходства, самодовольства, он глядел прямо и просто.
- Мне так неловко, - сказала она. - Я ничего не знала. Зачем только Руфь…
- Не оправдывайся. Естественно, ты в этом заговоре не замешана. Хочешь немного прогуляться?
- Пойдемте, - сказала она.
Он положил ее руку себе на согнутый локоть. Ногти у него чистые, воротничок свежий. Это, во всяком случае, Анне понравилось. Что бы там люди ни говорили, быть чистым и аккуратным бедняку не так-то просто.
Они начали встречаться каждую субботу. В полуденную жару шли по теневой стороне улицы. Могли пройти молча два, три квартала. Джозеф оказался человеком сдержанным, немногословным, лишь изредка разговорится - не остановишь. Но она слушала с интересом: он умел очень живо описывать людей и события.
- Вот улица Ладлоу, в этом доме я родился. Мы жили тут, пока отец держал портняжную мастерскую. Но потом он совсем ослеп, иголку разглядеть не мог, и мы переехали туда, где мама живет и по сей день. Две тесные комнатки за бакалейным магазином. Что за жизнь! Магазин открыт до полуночи, шесть дней в неделю. Продавали все подряд: хлеб, банки с соленьями и маринадами, печенье, содовую воду. Мама за перегородкой резала салат. Такая маленькая, худенькая, с такой покорной улыбкой. Я вспоминаю детство и сразу вижу эту улыбку. И чему было улыбаться? Идиотизм какой-то!
- Ну, может, ее не тяготила нелегкая жизнь? Ее радовали дети…
- Ребенок. Я у них один. Когда я родился, обоим перевалило за сорок.
- А твой отец - какой он был?
- У него было высокое давление. И все его расстраивало. Видно, жизнь измотала его еще прежде, чем родители попали в Америку. Но почему ты меня не прервешь? Надоел, наверно, говорю без умолку.
- Я люблю слушать про людей. Расскажи еще.
- Нечего рассказывать. Ты же сама здесь живешь. И знаешь, каково на этих улицах - да-да, именно на улицах, я все детство провел на улице, потому что в нашем доме и приткнуться было негде. Мы были очень бедны, вот и весь сказ.
- Похоже, вы жили даже беднее, чем мы в Польше.
- Не знаю, как жили вы в Польше, но помню, как ел на ужин кусок хлеба с соленым огурцом. Иногда, конечно, выпадали дни и получше, но нечасто. А потом мы купили магазин.
- И все же, - начала Анна задумчиво, - мне кажется, что беды тебя не согнули. По натуре ты все-таки оптимист.
- Да. Потому что я верю.
- В себя?
- И в себя тоже. Но главное - верить в Бога.
- Ты настолько религиозен?
Он кивнул, серьезно и значительно:
- Да, я верю. Верю, что на все, что происходит, есть своя причина. Хотя нам она не всегда ведома. Я считаю, мы должны принимать все - и хорошее, и плохое. Мы - каждый из нас - должны выполнить свое предназначение, прожить, как задумано Богом. И слушать не хочу все эти новомодные философии, этих бездельников, которые протирают штаны по кафешкам и рассуждают, как спасти мир. Все уж давно ясно, решено раз и навсегда на горе Синай. В это я верю твердо.
- Тогда почему в мире до сих пор столько бед и несправедливости?
- Очень просто. Потому что люди ведут неправедную жизнь. Очень просто. Анна, надеюсь, ты не атеистка?
- Что ты, конечно, нет! Но о религии я знаю очень мало. И не вполне ее понимаю.
- Ну, женщинам не обязательно разбираться. Ты и без того честная, добрая и хорошая. И очень умная. Я восхищен твоим упорством: ты все время учишься, читаешь так много книг.
- А ты… совсем не читаешь?
- Нет времени. Встаю до свету, раньше пяти утра. А за день намашешься кистью, задравши голову на лесах, - вечером никакая наука в голову не лезет. Хотя, честно сказать, я никогда не отличался особым прилежанием. Только по арифметике хорошо шел. Я насчет цифр здорово соображаю. Даже на бухгалтера когда-то подумывал выучиться.
- Раздумал?
- Надо было работать, - ответил он коротко. - Послушай, на Западном Бродвее есть неплохое местечко, можем там поужинать. Подают суп, рагу и пирог - всего за тринадцать центов. Неплохо, да еще с кружкой пива, а? Пойдем?
- Пойдем. Но пива я не пью. Можешь мое выпить, если захочешь.
Руфь сказала:
- Одно в этой стране точно хорошо: не надо копить деньги на свадьбу. Не то что дома. Свахи, конечно, и здесь промышляют, но современные люди к ним не обращаются. Понравились друг дружке - и поженились. Вы оба работаете, деньги на жизнь есть… - Анна промолчала. - Ну, расскажи мне, как у вас там - с Джо?
- Он Джозеф. Никто не называет его Джо.
- Почему?
- Не знаю. Но ему подходит имя Джозеф. В нем больше достоинства.
- Ну ладно, Джозеф так Джозеф. Так расскажи, как у вас дела?
- Нечего рассказывать.
- Как нечего?
- Ну… Мне он нравится. Но нет… - Анна подыскивала точное слово. - Понимаешь, нет огня…
Руфь всплеснула руками. Одновременно вздернулись ее брови и уголки глаз.
- Тогда зачем ты тратишь на него время?
- Он мой друг. Без друзей очень одиноко.
Руфь поглядела на нее с недоумением. "С таким же успехом можно говорить по-китайски", - подумала Анна.
- Ты знаешь, большинство здешних жителей никогда даже не бывали к северу от Четырнадцатой улицы, - сказал однажды Джозеф.
- Я, например.
- Погоди, я тебе кое-что покажу.
Сиденья из тростника скользкие, прохладные; весенний ветерок подгоняет трамвай, а он катит все быстрее и быстрее по Лексингтон-авеню. Требовательно и властно звенит звонок. Когда вагон притормаживает на перекрестках, видны фасады домов на отходящих вбок улицах - ровные строгие ряды аристократических особняков с кадками вечнозеленых растений у парадных входов. Кажется, что до улицы Хестер отсюда тысячи миль.
- Мы сойдем на Мюррей-Хилл и пройдемся пешком до Пятой, - сказал Джозеф.
Тихие улицы; тень - свет - снова тень; изредка протарахтит экипаж; лошади лоснятся, помахивают заплетенными в косицы хвостами.
- На катанье едут, в Центральный парк, - пояснил Джозеф.
Анна удивлена: откуда он так хорошо знает жизнь и обычаи этой части города?