* * *
Вот Норман Мушари и корпел сейчас над статьей доктора Брауна. Она тоже хранилась в секретных архивах фирмы Мак-Аллистера, Робжента, Рида и Мак-Ги. Глаза у Мушари были влажные, кроткие, карие, поэтому на страницы журнала, как и на весь мир в целом, он взирал, словно сквозь бутылку с оливковым маслом.
"Самаритрофия, - читал он, - выражается в подавлении чрезмерно чувствительной совести другими участками мозга. "Делайте, как я говорю!" - приказывает совесть всем другим умственным процессам. Другие процессы некоторое время терпят, но потом замечают, что совесть ненасытна, что она вопиет безостановочно, и еще они замечают, что внешний мир нисколечко, даже на микроскопическую долю не улучшился от самоотверженных поступков, которые совершаются по велению совести.
В конце концов другие участки мозга поднимают бунт. Они заталкивают тиранку-совесть в потайную темницу. Тяжелый люк наглухо замыкает ее мрачный застенок. Больше умственным процессам не слышно ее криков. В сладостной тишине они начинают озираться в поисках нового повелителя, а стоит умолкнуть голосу совести, как командный пост тут же с готовностью занимает Прозревшее Себялюбие. Прозревшее Себялюбие выкидывает флаг, который сразу вызывает восторг у всех умственных процессов. Этот флаг - не что иное, как черно-белый Веселый Роджер, и под черепом со скрещенными костями на нем красуется такая надпись: "Пошел к черту, Джек! С меня хватит!"
"Мне казалось нежелательным, - затаив дыхание, следил Мушари за мыслью доктора Брауна, - снова выпускать на волю неугомонную совесть миссис Z. Не представлялось также возможным выписать миссис Z из больницы в ее тогдашнем состоянии - бессердечной, как Ильза Кох. Поэтому в избранном мною курсе лечения я стремился оставить совесть в темнице, но чуть приоткрыть затворы ее тюрьмы, чтоб вопли узницы долетали до слуха, но едва-едва. В результате электрошоков и химиотерапии мне удалось этого добиться. Я не испытываю гордости, ибо успокоить столь глубоко чувствующую натуру мне удалось лишь за счет того, что она сделалась поверхностной. Я перекрыл подспудные течения, соединявшие ее душу с Атлантическим, Тихим и Индийским океанами, и предоставил ей довольствоваться тем, что она уподобилась загородному бассейну в метр шириной, полтора метра глубиной, продезинфицированному хлоркой и подкрашенному голубой подцветкой".
Каков доктор!
Каково лечение!
* * *
А каковы те, кого доктору надлежало взять за эталон, чтобы определить, сколько процентов жалости и вины можно сохранить за миссис Z, не рискуя ее здоровьем! Образцами этими были люди, имеющие репутацию нормальных. Исследовав степень их нормальности на данном отрезке места и времени, доктор не мог не прийти к глубоко огорчившему его выводу, что до нормального, хорошо справляющегося со своими обязанностями представителя высших слоев индустриального общества голос совести вряд ли вообще доносится.
"Поэтому логически мыслящий человек вправе упрекнуть меня в шарлатанстве - ведь я объявляю самаритрофию новым заболеванием, а она так же присуща всем здоровым американцам, как, скажем, нос. Позволю себе прибегнуть к следующей самозащите - самаритрофия является болезнью, и притом - опасной, только когда она поражает тех крайне редко встречающихся особ, кто достиг биологической зрелости, но не утратил способности любить своих собратьев и помогать им.
Я в своей практике столкнулся лишь с одним подобным случаем. Мне не доводилось слышать, чтобы у кого-нибудь на излечении находился другой такой же больной. Глядя вокруг, я вижу только одного человека, предрасположенного к самаритрофии. Это, разумеется, мистер Z. Причем мистер Z так безнадежно обречен сочувствовать ближним, что, случись ему стать жертвой самаритрофического приступа, он, боюсь, покончит с собой или прикончит сотню других, и тогда его застрелят как бешеную собаку, не успев приступить к исцелению".
* * *
Исцеление, исцеление!
Ничего себе исцеление!
"Миссис Z, пройдя курс в нашем храме здоровья и будучи исцеленной, выразила желание "уехать подальше, забыть обо всем и начать радоваться жизни", пока она еще прилично выглядит. Выглядела она все еще потрясающе и казалась бесконечно доброй, что уже не соответствовало истине.
Ни про свой город, ни про мистера Z она больше слышать не хотела и объявила, что возвращается в легкомысленный Париж к своим веселым друзьям. Она сказала, что собирается плясать до упаду, пока не лишится чувств в объятиях какого-нибудь жгучего брюнета, желательно - вооруженного, желательно - шпиона двух враждующих разведок.
Мистер Z проводил в авиапорту Индианаполиса ее самолет на Париж и сказал мне, когда самолет превратился в точку на горизонте, что больше он ее никогда не увидит.
- Она, безусловно, выглядит счастливой, - сказал он мне, - и, безусловно, ей там будет хорошо: ведь она вернется к той жизни, которой заслуживает!
Он употребил слово "безусловно" дважды. Каждый раз меня от него коробило. И я инстинктивно чувствовал, что меня покоробит еще раз. Так и случилось:
- Безусловно, - сказал мистер Z, - это в основном ваша заслуга.
Родители больной, естественно, не питавшие признательности к мистеру Z, уведомили меня, что он часто пишет и звонит ей по телефону. Она не распечатывает его писем. Не подходит к телефону. И они с радостью убеждаются, что (как надеялся и сам мистер Z) она безусловно счастлива.
Прогноз: повторение приступа через некоторое время.
Что касается мистера Z, он, безусловно, тоже болен, поскольку, безусловно, не похож ни на кого из когда-либо встречавшихся мне людей. Из своего города он никуда не отлучается, бывает только наездами в Индианаполисе, не дальше. Я подозреваю, что вне своего города он не может обитать. Почему?
Если выражаться абсолютно ненаучно, а после такой истории болезни, как вышеизложенная, наука может вконец опротиветь врачу, этот город - его предназначение".
Прогнозы доброго доктора оправдались. Сильвия вошла в обойму знаменитых на весь мир прожигателей жизни, пользовалась огромным успехом, выучила множество вариантов твиста. Ее знали как герцогиню Розуотер. Многие делали ей предложение, но она была слишком счастлива и думать не хотела ни о браке, ни о разводе. А в июле 1964 года ее снова вышибла из колеи болезнь.
Ее отправили лечиться в Швейцарию. Шесть месяцев спустя она вышла из больницы молчаливой, печальной и воспринимающей все почти как прежде - нестерпимо глубоко. Элиот и жалкие жители округа Розуотер снова заняли свое место в ее сознании. Она думала вернуться к ним, однако не потому, что ее туда тянуло, а из чувства долга. Врач предупредил, что возвращение может оказаться для нее роковым. Он советовал ей остаться в Европе, развестись с Элиотом и зажить по-новому - тихо и благоразумно.
Тут-то и начались ультрацивилизованные переговоры о разводе, режиссером которых стала фирма "Мак-Аллистер, Робжент, Рид и Мак-Ги".
* * *
И вот пришла пора Сильвии прилететь для развода в Америку. Июньским вечером в вашингтонской квартире отца Элиота, сенатора Листера Эймса Розуотера, состоялось целое заседание. Элиота не было. Он не решился покинуть округ Розуотер. На заседании присутствовали: сенатор, Сильвия, престарелый адвокат Мак-Аллистер и его бдительный юный помощник Мушари.