Затем внезапно и стремительно Фрэнни нырнула в самую дальнюю и безликую из семи-восьми кабинок - по счастью, монетки за вход не требовалось, - закрыла за собой дверь и с некоторым трудом задвинула щеколду. Явно не обращая внимания на таковость того, что ее окружает, села. Очень плотно сдвинула колени, словно стараясь сжаться как можно туже, уменьшиться. Затем вдавила запястья в глаза так, будто хотела парализовать зрительные нервы и утопить все образы в черноте, подобной отсутствию всего. Вытянутые пальцы, хоть и дрожали - или потому, что дрожали, - смотрелись причудливо изящными и привлекательными. В такой напряженной, едва ли не утробной позе она просидела подвешенное мгновенье - и не выдержала. Плакала Фрэнни добрых пять минут. Плакала, не стараясь подавить шум горя и смятенья, конвульсивно всхлипывая горлом, как дитя в истерике, и воздух рвался сквозь частично сомкнутый надгортанник. Но когда в конце концов остановилась - просто остановилась, без всяких болезненных, ножом режущих вдохов, что обычно следуют за яростным выплеском-вплеском. Прекратила она так, словно в рассудке у нее мгновенно сменилась полярность - и незамедлительно умиротворила все тело. Лицо ее было исполосовано слезами, но вполне безжизненно, почти пусто; Фрэнни подняла с пола сумочку, открыла ее и вынула гороховозеленую матерчатую книжку. Положила себе в подол - точнее, на колени - и посмотрела сверху; долго смотрела, словно для гороховой матерчатой книжки это лучшее место. Чуть ли не сразу она поднесла книжку к груди и прижала к себе - крепко и довольно кратко. Затем сунула обратно в сумочку, встала и вышла из кабинки. Умылась холодной водой, вытерлась полотенцем с полки наверху, заново подвела губы, причесалась и вышла.
По пути через весь зал к столику выглядела она сногсшибательно - вполне вся такая qui vive, как и подобает на важных выходных в колледже. Когда она деловито, с улыбкой приблизилась, Лейн медленно поднялся, в левой руке - салфетка.
- Господи. Извини, - сказала Фрэнни. - Ты думал, я там умерла?
- Я не думал, что ты умерла, - ответил Лейн. Отодвинул ей стул. - Я не понял, что это было вообще. - Он вернулся на место. - У нас не так уж много времени, знаешь. - Он сел. - Ты как? У тебя глаза красноватые. - Вгляделся пристальнее. - Ты нормально или как?
Фрэнни закурила.
- Теперь - изумительно. Меня просто никогда в жизни так фантастически не болтало. Ты заказал?
- Тебя ждал, - ответил Лейн, пристально глядя на нее. - Что такое-то? Желудок?
- Нет. Да и нет. Не знаю, - сказала Фрэнни. Она глянула в меню, лежавшее у нее на тарелке, - не беря в руки, пробежала взглядом. - Мне только сэндвич с курицей. И, может, стакан молока… А ты себе заказывай, что хочешь. То есть, улиток там, восьминогов, всякое такое. Осьминогов. Мне есть не очень хочется.
Лейн посмотрел на нее, затем выдул на тарелку тонкую, чрезмерно выразительную струйку дыма.
- Не выходные, а прямо настоящая цаца, - сказал он. - Сэндвич с курицей, елки-палки.
Фрэнни рассердилась.
- Я не голодна, Лейн, - извини. Господи. Ну, пожалуйста. Ты заказывай, что хочешь, чего ты, а я поем, пока ты ешь. Не могу же я аппетит в себе разыграть лишь потому, что тебе так хочется.
- Ладно, ладно. - Лейн вытянул шею и подманил официанта. С ходу заказал сэндвич с курицей и стакан молока для Фрэнни и улиток, лягушачьи лапки и салат - себе. Когда официант отошел, Лейн глянул на часы и сказал:
- Нам, между прочим, надо быть в Тенбридже в час пятнадцать - час тридцать. Не позже. Я сказал Уолли, что мы, наверно, заедем выпить, а потом, может, все вместе двинем на стадион в его машине. Не против? Тебе же нравится Уолли.
- Я даже не знаю, кто это.
- Ты встречалась с ним раз двадцать, елки-палки. Уолли Кэмбл. Боже мой. Если ты с ним раз встретилась, то уж познакомилась…
- А. Помню… Слушай, только не надо меня ненавидеть, если я сразу не могу кого-то вспомнить. Особенно когда этот кто - то похож на всех остальных и говорит, одевается и ведет себя, как все остальные. - Фрэнни подавила в себе голос. Звучал он капризно и сварливо, и на нее накатила волна неприязни к себе, от которой - вполне буквально - лоб ее сразу вспотел снова. Но вопреки ее воле голос снова обрел силу. - Я не хочу сказать, что он кошмарный, ничего такого. Просто уже четыре года подряд, где бы я ни оказалась, везде вижу Уолли Кэмблов. Я знаю, когда они будут чаровать, знаю, когда они начнут как-нибудь очень гадко сплетничать про девушку из твоей общаги, знаю, когда они спросят, что я делала летом, знаю, когда они выдвинут стул, оседлают его и давай хвастаться эдак ужасно, ужасно спокойно - или же бахвалиться знакомствами эдак ужасно спокойно, как бы между прочим. Это неписаный закон: людям в определенной общественной или финансовой вилке можно хлестаться знакомствами, сколько пожелают, если только ляпнуть какую-нибудь кошмарную мерзость, едва произнесут имя, - что человек ублюдок, или нимфоман, или все время трескает наркоту, или еще какой ужас. - Она снова умолкла. Минуту посидела тихо, вертя в пальцах пепельницу и тщательно избегая смотреть в лицо Лейну - Прости, - сказала она. - Дело не только в Уолли Кэмбле. Я придралась к нему, потому что ты о нем заговорил. И он похож на человека, который лето провел в какой-нибудь Италии.
- Прошлым летом, чтоб ты знала, он был во Франции, - сообщил Лейн. - Я понимаю, - быстро добавил он, - но ты же очень не…
- Хорошо, - устало произнесла Фрэнни. - Во Франции. - Вытащила из пачки на столе сигарету. - Дело не только в Уолли. Господи боже мой, да это может быть девушка. То есть, будь он девушкой - например, из моей общаги, - он бы все лето писал декорации в каком-нибудь захудалом театре. Или ездил на велосипеде по Уэльсу. Или снимал квартиру в Нью-Йорке и работал бы в журнале, в рекламной фирме. Таковы, то есть, все. Всё, что все делают, - оно такое, я не знаю, не то, чтобы неправильное, или даже гадкое, или даже обязательно глупое. А просто такое крошечное и бессмысленное, и - огорчительное. А хуже всего, что если уйдешь в богему или кинешься еще в какие-нибудь безумства - впишешься так же, как и прочие, только по-своему. - Она смолкла. Качнула головой - лицо совсем белое - и кратко дотронулась рукой до лба: вроде бы не столько проверить, есть ли испарина, сколько убедиться - будто она сама себе родитель, - что нет жара. - Мне так странно, - сказала она. - По-моему, я схожу с ума. А может, уже сошла.
Лейн смотрел на нее с непритворной заботой - скорее заботой, нежели любопытством.
- Ты вся жуть какая бледная. Очень бледная, а? - произнес он.
Фрэнни покачала головой.
- Все в порядке со мной. Сейчас все будет хорошо. - Она подняла взгляд, когда официант подошел с их заказом. - Ой, а улитки у тебя такие красивые. - Она только поднесла к губам сигарету, но та уже погасла. - Куда ты спички дел? - спросила она.
Лейн поднес ей огонь, когда официант снова отошел.
- Ты слишком много куришь, - сказал он. Взял вилочку, лежавшую у его тарелки, но перед тем, как пустить ее в ход, снова посмотрел на Фрэнни. - Ты меня тревожишь. Я серьезно. Чего за чертовщина с тобой происходит последние пару недель?
Фрэнни глянула на него, затем одновременно пожала плечами и покачала головой.
- Ничего. Абсолютно ничего, - сказала она. - Ешь. Ешь своих улиток. Они отрава, когда остынут.
- Ты ешь.
Фрэнни кивнула и перевела взгляд на куриный сэндвич. Слабо накатила тошнота, и Фрэнни тут же подняла голову и затянулась.
- Как спектакль? - спросил Лейн, приступив к улиткам.
- Не знаю. Я не играю. Бросила.
- Бросила? - Лейн поднял голову. - Мне казалось, ты без ума от этой роли. Что произошло? Ее кому-то отдали?
- Нет, не отдали. Только моя была. Мерзость. Ох, это мерзость.
- Ну а так что случилось? Ты же не вообще с кафедры ушла?
Фрэнни кивнула и отпила молока.
Лейн сначала прожевал и проглотил, затем поинтересовался:
- Но, господи боже, почему? Я думал, театр этот зверский - твоя страсть. Ты ж только о нем и говорила…