- Та фраза, которую я читаю, - просто зашибись. - Я тоже бываю язва будь здоров, когда стих найдет. Только он ни шиша не понял. Опять начал по комнате шибаться, вещи брать - и мои, и Стрэдлейтера. Наконец я книгу на пол отложил. С такими, как Экли, ни фига не почитаешь. Невозможно.
Я по креслу вниз немножко сполз и гляжу, как Экли у меня устраивается. Я вроде как утомился от поездки в Нью-Йорк и всяко-разно, зевать начал. Потом стал немножко валять дурака. Иногда я нормально так валяю дурака - ну, чтоб ничего не доставало. Я вот чего - я передвинул этот козырек у кепаря вперед и натянул на самые глаза. Так мне, нафиг, ни шиша видно не стало.
- По-моему, я слепну, - говорю, так сипло-сипло. - Миленькая мамочка, здесь все так темно.
- Во чеканутый. Ей-богу, - говорит Экли.
- Миленькая мамочка, дай руку. Ну что, тебе руку трудно дать?
- Елки-палки, дитя малое.
Я начал шариться перед собой, будто ослеп, только ни вставал, ничего. И талдычу:
- Миленькая мамочка, ну что, тебе руку мне трудно дать?
Само собой, я просто дурака валял. Мне такое иногда зашибись. А потом - этого Экли такое достает, как я не знаю что. От него во мне всегда садист такой просыпается. Я его вполне себе часто садирую. Но тут я в конце концов бросил. Сдвинул козырек опять на затылок и расслабился.
- Это чье? - спрашивает Экли. И показывает мне наколенник соседа. Этот тип любую хрень подбирает. Даже бандаж или как-то. Я сказал, что Стрэдлейтера. И Экли кинул его на кровать Стрэдлейтеру. Взял с его шифоньерки, поэтому кинул на кровать.
Затем подошел и сел на ручку Стрэдлейтерова кресла. В само кресло он никогда не садится. Только на ручку.
- Ты где эту хрень надыбал? - И на кепарь показывает.
- В Нью-Йорке.
- Сколько?
- Зеленый.
- Грабеж. - Тут он спичкой ногти начал себе чистить. Экли все время ногти чистит. Даже как-то умат. Зубы у него словно мхом поросли, уши грязные, как не знаю что, а вот ногти он всегда чистит. Наверно, считает, что от этого будет четким парнем. И за чисткой еще раз поглядел на мой кепарь. - Елки-палки, да мы в таких дома стрелять оленей ходим, - говорит. - В такой только оленей стреляют.
- Фиг там. - Я снял кепарь и посмотрел. И как бы глаз прижмурил, будто целюсь. - В таком стреляют людей, - говорю. - Я в этом кепаре людей стреляю.
- А предки знают, что тебя выперли?
- Не-а.
- А где вообще этот Стрэдлейтер шляется?
- На стадионе. У него свиданка. - Я зевнул. Зевал я прям на всю комнату. Во-первых, потому что, нафиг, жара. А от нее спать хочется. В Пеней либо дубак смертельный, либо дохнешь от жары.
- Уматный Стрэдлейтер, - говорит Экли. - …Слышь. А дай-ка мне ножницы на секундочку, есть? Где-нибудь под рукой?
- Нету. Я уже все сложил. В шкафу наверху.
- Ну достань на секундочку, чего ты? - говорит Экли. - Мне тут заусенец отрезать надо.
Ему наплевать, сложил ты уже что-то или нет, и лежит ли оно у тебя в шкафу на самом верху. Но я ему ножницы достал. Чуть не сдох, к тому же, доставая. Только открыл дверцу шкафа, как мне на голову свалилась Стрэдлейтерова теннисная ракетка - вместе с деревянным зажимом и всяко-разно. Тюкнула громко, и больно было, как я не знаю что. Этот Экли чуть не сдох. Заржал этим своим пронзительным фальцетом. И ржал всю дорогу, пока я стаскивал вниз чемодан и доставал ему ножницы. Такая вот фигня - парня по башке камень шарашит или как-то - Экли веселила до уссачки.
- У тебя, нафиг, отличное чувство юмора, сынок, - говорю я. - Тебе это известно? Давай я буду твоим импресарио. Я тебя, нафиг, на радио протащу. - И я снова сел в кресло, а он давай себе эти неслабые ногти стричь, на копыта похожие. - Может, над столом хоть, а? - говорю. - Над столом давай стриги. Не в жиляк тут по твоим захезанным ногтям босиком вечером ходить.
Только он все равно на пол стриг. Паршивые у него манеры. Без балды.
- А с кем у Стрэдлейтера свиданка? - спрашивает. Он вечно фараонит, за кем ухлестывает Стрэдлейтер, хоть самого Стрэдлейтера и терпеть не может.
- Фиг знает. А чего?
- Да ничего. Я эту падлу просто не перевариваю. Вот уж падла так падла, не перевариваю таких.
- А он по тебе с ума сходит. Говорил, что ты, нафиг, просто принц сказочный, - говорю я. Я неслабо так часто обзываюсь "принцем", когда валяю дурака. Чтоб не доставало, ни чего.
- Он все время такой надменный, - говорит Экли. - Не перевариваю эту падлу. Он, можно подумать…
- Ты не будешь добр ногти стричь над столом, а? - говорю. - Я ж тебя уже пятьдесят…
- Он, нафиг, все время такой надменный, - говорит. - Мне даже кажется, что у этой падлы и мозгов никаких нет. Он только думает, что есть. Думает, он чуть ли не самый…
- Экли! Ну ёксель-моксель. Не будешь ли добр стричь свои захезанные ногти над столом? Я тебя пятьдесят раз уже попросил.
И он для разнообразия стал стричь их над столом. Делает что-нибудь, только если на него наорешь.
Я какое-то время на него смотрел. Потом говорю:
- Ты на Стрэдлейтера злишься потому, что он как-то ляпнул, дескать, тебе иногда не мешало бы зубы чистить. Он же не хотел тебя оскорбить, ну сколько можно? Ляпнул он не так или что-то, но ничего обидного не хотел. Он только хотел сказать, что лучше будет и тебе, и другим, если ты хоть иногда станешь чистить зубы.
- Я чищу зубы. Хватит уже.
- Ни фига не чистишь. Я видел - не чистишь, - говорю. Но не погано сказал. Мне его стало как бы жалко. Ну то есть, само собой, это ж не очень приятно, когда тебе говорят, что ты не чистишь зубы. - Нормальный Стрэдлейтер. Он ничего, - говорю. - Ты его не знаешь, вот в чем засада.
- А по-моему, все равно падла. Напыщенная падла.
- Напыщенный - да, но в других делах - очень душевный. Точняк, - говорю. - Ну смотри. Предположим, например, что у Стрэдлейтера есть такой галстук или как-то, и он тебе понравился. Скажем, носит он галстук, который тебе нравится, как не знаю что, - это я тебе пример даю просто. Знаешь, что он сделает? Он, наверно, его снимет и подарит тебе. По-честному. Или еще знаешь? Он его просто у тебя на кровати оставит, например. Но этот, нафиг, галстук, он тебе отдаст. А другие парни, наверно…
- Черт, - говорит Экли. - Будь у меня столько деньжищ, я б тоже.
- Не, ты б не стал. - Я покачал головой. - Ты бы не стал, сынок. Будь у тебя столько деньжищ, ты был бы величайший…
- Хватить звать меня "сынком", черт бы тебя драл. Да я тебе, паршивцу, в штрики гожусь.
- Не годишься. - Ух какой он бывает иногда зануда. Ни за что не упустит шанса напомнить, что тебе шестнадцать, а ему восемнадцать. - Во-первых, я тебя, нафиг, к себе в семью не пущу…
- Ну и хватит меня тогда обзывать…
Тут дверь вдруг распахивается и влетает этот Стрэдлейтер - впопыхах. Он вечно впопыхах. У него всегда кипиш. Подскочил ко мне и так игриво, как не знаю что, шлепнул по щекам - а такое иногда жутко доканывает.
- Слышь, - говорит, - ты куда-нибудь вечером намыливаешься?
- Фиг знает. Можно. А чего такое - снег идет? - У него все пальто в снегу было.
- Ага. Слышь. Если ты никуда не намылился, дал бы мне клетчатый пидж поносить, что ли?
- Кто выиграл? - спрашиваю.
- Еще полматча. Мы сваливаем, - говорит Стрэдлейтер. - Кроме шуток, ты будешь клетчатый сегодня надевать? Я на свой серый фланелевый какую-то срань вылил.
- Нет, но фигня будет, если ты его своими плечищами растянешь, - говорю. Рост у нас где-то один, а весит он, считай, вдвое больше. И у него очень широкие плечи.
- Не растяну. - И он впопыхах кинулся к шкафу. - Как оно, Экли? - говорит. Парень он ничего так дружелюбный, этот Стрэдлейтер. Дружелюбие у него, правда, отчасти фуфловое, но он, по крайней мере, с Экли всегда здоровается и всяко-разно.
Экли на это "как оно" только, с понтом, хрюкнул. Отвечать ему, видите ли, невпротык, а по крайней мере не хрюкать - кишка тонка. Потом говорит мне:
- Я, наверно, пойду. Увидимся.
- Ладно, - отвечаю. Когда он к себе отчаливал, сердце вообще-то кровью не обливалось.
Тут этот Стрэдлейтер начал снимать пальто, галстук и всяко - разно.
- Я, наверно, побреюсь наскоряк, - говорит. Щетина у него вполне себе густая. А то.
- Где свиданка? - спрашиваю.
- Она меня во Флигеле ждет. - И он вышел из комнаты с несессером и полотенцем под мышкой. Ни рубашки, ни шиша. Он всегда с голым пузом ходит - считает, что у него офигительное сложение. Это вообще правда. Куда деваться.