Очень грязный трюк, но я сходил и принес - ни выбора не было, ничего. И снова сел на его цементную кровать. Ух, вы и представить себе не можете, как я жалел уже, что вообще к нему зашел.
Он держал мою работу, словно какашку или как-то.
- Древний Египет мы проходили с 4 ноября по 2 декабря, - говорит. - Ты сам выбрал его для экзаменационного сочинения на вольную тему. Хочешь послушать, что ты имел о нем сказать?
- Нет, сэр, не очень, - отвечаю.
Но он все равно прочитал. Учителя же не остановишь, если ему чего в голову взбредет. Прет и все.
Египтяне были древней нацией белых людей, которые жили в одной из северных частей Африки. Последняя, как всем нам известно, - крупнейший континент Восточного полушария.
Пришлось сидеть и слушать всю эту херню. Грязный трюк, точно вам говорю.
Нам сегодня египтяне очень интересны по разным причинам. Современной науке по-прежнему хочется знать, какие тайные компоненты египтяне подмешивали, когда заворачивали покойников так, чтобы лица у них не гнили бесчисленные века. Эта интересная загадка по-прежнему ставит в тупик современную науку в двадцатом веке.
Он умолк и отложил мою работу. Я уже начал его вроде как ненавидеть.
- Твое, скажем так, сочинение на этом заканчивается, - говорит он тоже очень язвительно. И не ожидаешь, что такой дедан окажется всяко-разно язвой. - Однако ты внизу страницы приписал мне маленькое послание.
- Я помню, - говорю. Сказал быстро, чтоб он не успел прочесть вслух и это. Но его ж не остановишь. Запустился, что твой фейерверк.
Уважаемый мистер Спенсер [вслух прочел он]. Про египтян я больше ничего не знаю. По-моему, они меня не очень интересуют, хотя уроки у Вас очень увлекательные. Но я не против, чтобы Вы меня провалили, потому что я вообще все остальное заваливаю, кроме английского.
С уважением, Ваш Холден Колфилд.
Он опустил мою, нафиг, работу и посмотрел на меня так, словно только что раздраконил меня в пинг-понг всяко-разно. Я его, наверно, никогда не прощу, что он прочел эту херню вслух. Если б он ее написал, я бы не стал ему читать, по-честному. Я вообще эту хренову записку ему написал, чтоб он не мучился, когда меня провалит.
- Мальчик мой, ты коришь меня за то, что я тебя провалил? - спрашивает он.
- Нет, сэр! Конечно, нет, - говорю. Хоть бы он перестал, нафиг, звать меня "мальчик мой" все время.
Закончив, он попробовал метнуть мою работу на кровать. Только опять, само собой, промазал. Мне снова пришлось вставать, подбирать ее и класть на "Атлантик Мансли". Достает ужас, когда надо это делать каждые две минуты.
- Как бы ты поступил на моем месте? - спрашивает он. - Скажи мне честно, мальчик мой?
Ну чего, видно же: ему вполне себе паршиво от того, что меня провалил. Поэтому я немного туфты ему погонял. Сказал, что я настоящая дубина, и всякую такую хреноту. Что на его месте я поступил бы точно так же, а большинству и невдомек, как трудно быть учителем. Такую вот фигню. Туфта проверенная.
Но вот умора - пока ему гонял все это, думал я вроде как о чем-то совсем другом. Живу я в Нью-Йорке, и думал я о пруде в Центральном парке, возле Южной Сентрал-Парк. Интересно, замерзнет он, когда я домой приеду, и если да, куда денутся утки? Интересно, куда вообще утки деваются, когда пруд весь перемерзает. Может, приезжает кто-нибудь на грузовике и забирает их в зоосад или как-то. А может, просто улетают.
Но мне везет. То есть, я могу этому Спенсеру гонять туфту и в то же время думать про уток. Умора. Когда с учителем говоришь, напрягаться и думать, в общем, не надо. И вдруг - гоню я, а он меня перебивает. Он же всегда перебивает.
- А тебе-то каково, мальчик мой? Вот что мне очень интересно знать. Очень интересно.
- В смысле - насчет выпуля из Пеней и всяко-разно? - говорю. Хоть бы он грудь эту свою вислую прикрыл. Не очень красивое зрелище.
- Если не ошибаюсь, у тебя были какие-то трудности и в Бутоне, и в Элктон-Хиллз. - Он это не просто язвительно сказал, а еще и как-то погано.
- В Элктон-Хиллз у меня особых трудностей не было, - говорю я. - Я там не провалил ничего, никак. Я вроде как бросил, сам.
- Почему, могу я спросить?
- Почему? Ой, это долгая история, сэр. То есть, ничего себе запутанная такая. - Не пускаться же мне с ним во все это, еще чего. Он бы все равно ни шиша не понял. Да и вообще не его это дело. Главная причина, почему я свалил из Элктон-Хиллз: меня там окружало сплошь фуфло. Вот и все. Из всех щелей оно там, нафиг, лезло. Взять директора, мистера Хааса - фуфловее гада я в жизни не встречал. В десять раз хуже этого Тёрмера. По воскресеньям, к примеру, этот Хаас расхаживал и жал руки всем штрикам, что в школу приезжали. Само обаяние, как я не знаю что, куда деваться. Если только у какого-нибудь пацана эти штрики не с каким-нибудь прибабахом. Вы б видели, как он с предками моего соседа по комнате обошелся. В смысле, если у пацана штруня какая-нибудь толстая, или на вид фофанская, или еще как-то, а штрик такие костюмы носит со здоровыми плечами и фофанские черно-белые ботинки, этот Хаас только руку им жал да улыбался фуфлово, а потом шел и, может, полчаса трындел с чьими-нибудь другими предками. Я такую хренотень терпеть не могу. Хоть на стену лезь. Меня так пришибает, что я как с цепи срываюсь. Я Элктон-Хиллз, нафиг, ненавидел.
Этот Спенсер у меня еще чего-то спросил, но я не расслышал. Думал про этого Хааса.
- Чего, сэр? - говорю.
- Тебя что-нибудь тревожит от того, что ты уходишь из Пеней?
- Ой, ну кое-что тревожит, да. Конечно… только не слишком много. Пока, во всяком случае. Наверно, еще не осознал. Я вообще осознаю все через некоторое время. Я сейчас думаю про то, как в среду поеду домой. Я дубина.
- Мальчик мой, тебя совершенно не заботит твое будущее?
- Ой, ну конечно, мое будущее меня немножко заботит. Еще бы. Ну да, конечно. - Я целую минуту об этом думал. - Но, наверно, не слишком. Наверно, не слишком.
- А оно тебя озаботит, - говорит этот Спенсер. - Непременно, мальчик мой. Но тогда будет слишком поздно.
Фигово он это сказал. Точно я сдох или как-то. Очень тоскливо.
- Наверно, да, - говорю.
- Мне хотелось бы вправить тебе мозги, мальчик мой. Я пытаюсь тебе помочь. Я пытаюсь помочь тебе, если это в моих силах.
И впрямь пытается. Это видно. Мы с ним просто слишком по разные концы дышла, вот и все.
- Я знаю, сэр, - говорю я. - Большое спасибо. Кроме шуток. Я вам благодарен. По-честному. - Тут я встал с кровати. Ну хоть убейте меня, а я б там и десяти минут больше не высидел. - Только штука в том, что мне уже пора. У меня куча всего в спортзале осталась, а мне это домой везти. Честно надо.
Он на меня поглядел и снова давай себе кивать, а лицо серьезное такое. Мне его жалко стало, как я не знаю что, - ни с того ни с сего. Но не могу ж я тут зависнуть, раз мы с ним по разные концы дышла, и он недобрасывает до кровати, если что - нибудь на нее кидает, и у него тоскливый халат, из которого грудь выглядывает, и гриппозная эта вонь от закапки в нос повсюду.
- Сэр, послушайте. Вы за меня не бойтесь, - говорю. - Я не шучу. Все будет отлично. Просто у меня сейчас период такой. У всех периоды бывают всяко-разно, правда?
- Не знаю, мальчик мой. Не знаю.
Терпеть не могу, когда так отвечают.
- Да точно. Точно бывает, - говорю. - Я не шучу, сэр. Не волнуйтесь за меня, пожалуйста. - И я как бы положил руку ему на плечо. - Ладно? - говорю.
- Не выпьешь горячего шоколаду перед уходом? Миссис Спенсер бы…
- Я б выпил, по-честному, но штука в том, что мне пора. Надо в спортзал бежать. Но спасибо. Большое спасибо, сэр.
И мы пожали друг другу руки. Такая вот херня. Но мне тоскливо стало, как я не знаю что.
- Я вам черкну, сэр. А вы разберитесь со своим гриппом.
- До свидания, мальчик мой.
Я как закрыл дверь, так и пошел сразу обратно в гостиную, а он еще заорал мне что-то, но я не очень расслышал. Наверняка что-нибудь вроде "Удачи!" Только надеюсь, что нет. Только, нафиг, не это. Я б никогда никому не орал "Удачи!" Жутко звучит, если вдуматься.