- Все буду.
- Чудак! Не надо искать того, что нашли люди. А твоих коз будут пасти работники. У тебя другая дорога. Ты как? Воюй. У нас, браток, дела в тысячу раз больше Робинзоновых. В гору лезем. Стучит машина. А ты… Робинзон. Эх, ты! Глупыш еще ты!
И вздохнул. И взял Витьку широкими теплыми ладонями за щеки, покачал Витькину голову из стороны в сторону.
- Папа, а какие дела?
Отец опустил руки, перестал улыбаться.
- Большие, брат, дела. Такие дела, куда там Робинзонам!.. Вырастай поскорее да учись лучше. Дела большие ждут…
- Нет, ты скажи: какие?
- После узнаешь! Сейчас ты маленький, не поймешь.
- Папа! Я пойму, скажи. Воевать? С пустыней?
Отец посмотрел пристально на Витьку, подумал.
- Кто говорил тебе про пустыню?
- Дедушка.
- Ну да, с пустыней. И вообще…
Отец замолчал, задумался. И Витька молчал. Как же это будет? Интереснее Робинзона или нет?
Эту зиму в тишине, в просторах, в полутемных комнатах он часто вспоминал пустыню, поездку с дедом, мглу, необъятные просторы, думал.
Вот и дед говорил: воюй! И отец говорит: воюй!
Это интересно - воевать. Но как?
- Нет, Робинзон лучше!
Много раз в эту зиму отец уезжал на хутора. Храпон выводил из каретника просторную кибитку, обшитую войлоком и кожей, с кожаным запоном, в кибитку клали ларцы с провизией, с бутылками и посудой, а главное, что особенно волновало Витьку, клали два ружья: одно двуствольное - это для отца, другое одноствольное - для Храпона. Если ружья тут, значит, действительно воевать.
Отец весь, с головой, закутывался в волчий тулуп, становился как столб лохматый. И Храпон закутывался… Прощались торжественно и шли к кибитке. А там, закутанный в овчину, стоял высокий человек с ружьем, туго подпоясанный ремнем, а на ремне - револьвер. Лицо у человека большое, красное, побитое оспой. Это стражник Веденей. Он садится вместе с отцом в кибитку. Мать кудахтала:
- Гляди, Иван Михайлович, как бы метелюга не застала. Не ездий на ночь глядя.
- Знаю. Прощай! - крепким, не таким, как в комнатах, голосом отвечал отец.
И Витька замечал: как выйдет отец во двор, он говорит по-другому и уже не улыбается.
И поедет шагом кибитка из ворот, а на крыльце стоят все - и мать, и Витька, и Катя-кухарка, Митревна, горничная Груша, Фимка и странницы, что уже с утра толкутся в маминой комнате.
И пойдут дни - полным-полны тревоги; кудахчет мать, кудахчут Катя, Митревна, Фимка:
- Ой, не попали бы в метелюгу!
А странницы этакими всезнающими голосами:
- Ничего, бог упасет!
- Аль на разбойников не наткнулись бы. Вот в третьем годе убили Матвея Семеновича. На самой, можно сказать, на дороге.
- А Веденей-то на что?
- Бог попустит, и Веденей не спасет.
И томление во всем доме, тишь, тоска. Витька теперь совсем один… только книги. Пошел бы на каток, на улицу, позвал бы товарищей к себе, Ваньку Краснова, например, - нельзя, дедушкина годовщина не вышла. И кажется тогда ему: отец воюет там с пустыней, стреляет в нее из ружья, и Храпон стреляет, и Веденей… Хорошо!
А приедет отец - в доме разом кавардак.
Это бывало всегда перед вечером. Прибежит Гришка, помощник кучерской, и где-то там, на кухне, внизу, крикнет:
- Приехали!
И, как эхо, пронесется по всему дому:
- Приехали!
И разом крик, беготня - и радостная и этакая испуганная. Все уже знают, кто приехал. Витька выскакивал на двор раздетый, с головой непокрытой. Гришка зажег фонарь, толчется возле темной кибитки. На крыше кибитки - снег. Тулуп у Храпона в снегу. На лошадях снег, и пар от них валит. Они устало пофыркивают, вздыхают. Из кибитки уже вылез Веденей - стоит огромный, кланяется. А там из тьмы… лезет кто-то черный, большой. Вот кашлянул.
- Папа!
Витька бросается навстречу. Но из тьмы сердитый голос:
- Раздетый! Да ты что это? Прочь домой! Оденься!
Тут и мать, и все наскакивают на Витьку:
- Зачем выскочил раздетый? Беги оденься!
Витька бежит, наскоро надевает шапку, пальто - и опять во двор. Отец треплет его за щеку, холодной мокрой бородой холодит его лицо… Идет, большой такой, в дом. И за ним все. А Витька нетерпеливо спрашивает Веденея и Храпона:
- Стреляли? Воевали?
- Как же-с! Стреляли обязательно…
Ух, интересно!..
Катя на крыльце, зовет:
- Веденей, Храпон, ужинать идите!
Витька мечется между горницей и кухней. И к отцу интересно, и к Веденею. Но с отцом толпой народ, не продерешься… А Веденей с Храпоном жадно хлебают щи большими ложками, широченно раскрывая рты; у обоих лица красные от мороза и ветра и глаза красные.
- Кэ-эк он на нас наскочит! Храпон кричит: "Вон он, держи!" Я ему вдогонку - бац! Храпон чуть удержал лошадей…
- Ну да, тряхнули нас…
- А попал?
- Кто же знает? Должно, попал. Ну, только лошади нас унесли.
- А кто же это был? Разбойник?
- Волк степовый. Рыжий такой.
Витька - в горницы. У отца и лицо и глаза тоже красные. Он уже разделся, в ситцевой рубахе и в полукафтанье, глядит, как мать вытаскивает из ларца свертки… Это - масло заволжское, с заволжских трав душистых. И еще отец тащит лестовки пестрые, полотенце, расшитое узорами, гарусные пояски: это подарок матери Серафимы из скита Иргизского…
- Ну, наследник, как твои дела?
- Мои ничего, а ты воевал, папа?
- Воевал, сынок! Приказчика Турлакова в три шеи выгнал… Запил, подлец! Приезжаю, а он как стелька…
Витька видит, не ему, а взрослым, другим, говорит отец:
- Так я его!..
Витька не утерпел:
- Ты стрелял?
Отец улыбнулся:
- Ну, до этого не дошло!
- А Храпон говорит: вы стреляли.
- Так то в волка!
- Неужели и волков видали? - ужаснулась мать.
- Попался какой-то сумасшедший.
На другой день с утра топили баню. Отец ходил туда с четвертной бутылью брусничного острого кваса и двумя березовыми вениками. Храпон надевал голицы и парил Ивана Михайловича до изнеможения. Одним веником парил, другой веник, на очереди, в кипятке лежал.
Иван Михайлович по-звериному выл, подставляя бока под огневые прутья, и, пока Храпон переменял веники, пил квас… Он возвращался из бани мясисто-красный, утомленный, с ленивыми глазами. И улыбался.
- Всю простуду выгнал.
Потом и день и два отец ходил ласковый, отдыхал. С ним можно было долго разговаривать.
- И-и, брат, просторы какие! Конца-краю нет, все белым-бело. И дороги иной раз нет - так от хутора до хутора на глаз и едешь. Все занесено… Снега в этом году очень хороши. Так хороши, что сказать невозможно! В одном селе чуть на крышу избы не заехали: сплошь занесло. И старики говорят: давно таких снегов не было.
Витька представляет: едет тройка, и вдруг на крыше…
- Папа, и я с тобой в другой раз поеду.
- Подожди, сынок, твое время придет. Весь твой путь туда, наездишься еще…
Вот так - на тройке, закутанным - скакать с ружьем по бескрайним степям… Хорошо!.. Пожалуй, лучше Робинзона!
В конце весны, после экзаменов, отец увез Витьку на хутор за Маяньгу, что на Иргизе. К хутору долго плыли на лодке. Витька уже бывал здесь. Уже помнит. Там мельница - на речонке, что течет из озера в Иргиз. Озеро большое, все заросло по берегам тальником и осокорями. В воде у берега - осока, чакан и кувшинки. Вода тиха, как зеркало. Среди буйных трав по берегу к озеру тропинка, а там, в осоке, - лодка, привязанная к колу. Впрыгнуть - и на простор с удочками, куда-нибудь к тальнику… О, какая тишь! Вон там, под другим берегом, - дикие утки. Прячутся… Вот поднялись, тяжело полетели.
- Вот бы их тр-рах!..
Витька бросал весла, протягивал руки вслед уткам, словно ружье, и кричал:
- Б-бух!
А по Иргизу - тальник низко, до воды, и песок везде, песчаные косы… Здесь тоже есть лодка - побольше. Прислушаешься - шумит вода: это на мельнице, вон виднеется крыша за осокорями. А спать в высокой избушке, что стоит на высоченных столбах, чтобы во время разлива вода не залила избушку. Приказчик, мельник, работники, сторож Николай…
- Вот опять привез вам наследника. Вишь, как замучился он на учебе у меня! Пусть у вас отдохнет. Молоком его попоите, кашкой покормите. Скоро и мать приедет сюда отдохнуть.
Приказчик и мельник смотрели почтительно, гудели:
- Милости просим! У нас отдых за первый сорт. Лучше, чем на Капказе. Да ему не впервой у нас, отдыхал уже и еще отдохнет.
А вечерком в этот же первый день отец водил Витьку по берегу, показывал:
- Вот просторы, вот пустыня! Это тебе как у Робинзона.
И у Витьки сразу свет:
- А ведь правда!
И лето целое он жил, как заправский Робинзон. Он просыпался с солнцем и вместе с Петром, молодым работником, ехал по озеру проверять жаки и сетки… На озере в эти утра крутой туман цеплялся за воду - видать, неохота ему уйти с облюбованного места. А солнце уже грозит золотыми пальцами - вон мелькнули они на верхушках осокорей, и туман смущенно и лениво жмется под желтым берегом, хочет уходить. Иволга прозвонила над дальним лугом. Ремез кричит, со свистом летают скворцы.
Вот кол, вбитый в дно озера, у кола - крыло жака. Витька сам хочет тащить - самому интереснее. И медленно тащит, а сам не мигаючи смотрит на жак: что там?
- Два линя. Окуней-то сколько!..
Говорят шепотом, и кругом тишина, покой глубокого озера.
Когда едут, веслами стараются не шуметь.
Потом на Иргиз. Цапли пролетели. Кулик крикнул тоскливо. Коршуны-рыболовы широкими кругами кружат над заводью, где плещется рыбешка.