- Ты так уверенно обо всем говоришь, что у тебя, кажется, полное согласие во всем? - с легкой иронией спросила Ольга.
Петра это чуть-чуть задело, но виду он не подал.
- Что ты, это я только так… Желаемое хочу сделать действительным. Но пока… я еще ни в чем не утвердился, не состоялся…
- А может, и не надо затвердевать, останавливаться? Ты еще такой молодой.
- Какой же я молодой! В двадцать пять лет уже были написаны великие романы, сделаны великие открытия, выиграны великие битвы.
- Знаешь, давай лучше считать по обычному счету, так вернее…
- Не совсем согласен, но ладно. И все равно, хоть с некоторым запозданием мы сейчас начинаем общественную жизнь, двадцать пять лет - это много. Даже по себе сужу… Что я успел?.. Закончить десять классов, - Петр стал загибать пальцы, - потом год в ПТУ, потом начал суда строить, оттуда пошел в армию, а после вернулся снова в бригаду суда собирать. Да, надо еще загнуть палец на путешествия, а поездил немало на все четыре стороны… Потом поступил в университет, тоже ведь событие, да еще какое… Теперь же днем я работаю в школе-интернате, а вечером до ночи поздней грызу этот самый гранит науки… А ведь еще и боксом занимался, и велосипедным спортом, и модели кораблей склеивал, и уголек на товарной станции выгружал из вагонов, еще много чего было. А ведь это только внешние зигзаги. Что-то ведь еще нас ведет…
- Ты веришь в судьбу? - спросила Ольга.
- В судьбу? Чему быть, того не миновать? - переспросил Петр. - Это все-таки слишком пассивный вариант жизни. Однажды я сидел на берегу реки, вот как сейчас, думал о своей жизни. И увидел радугу. Красивую, многоцветную, яркую. И подумал, что, быть может, судьба - это как радуга над всеми нами. Есть неизбежное - рождение, жизнь, смерть, и есть неизбежные встречи с чем-то или с кем-то. Но есть еще и другая радуга, она во мне и в каждом - это предчувствие себя, своего пути… И тогда уже мы сами что-то выбираем, окрашиваем тем или иным цветом…
- Мне нравятся эти радуги, - сказала Ольга. - Одну из них я вижу, а вот другую… которая в душе…
Ольга поправила куртку на плечах, зажмурилась, а потом быстро открыла глаза.
- Я еще хотела спросить у тебя… - и не договорила. - Ну да ладно, - неуверенно закончила она. Встала и будто бы нехотя поплелась к палатке. Остановилась у входа. - Чего только не бывает, - вздохнула Ольга. Прислушалась к похрапыванию Ильи. - Забирайся первым, - приказала она.
Петр вполз вовнутрь, в тепло. Похрустывала солома под днищем, Илья заворочался, что-то пробормотал.
- Входи, Оля, влезай, тут просторно, тепло.
Ольга юркнула в домик, чуть-чуть привыкла к темноте, увидела оставленное для нее место, осторожно перебралась через ноги Петра и на узеньком тесном пространстве все-таки умудрилась лечь скорчившись.
Петр отвернулся и закрыл глаза. Во всем теле он сразу почувствовал усталость. День был длинным, огромным. Уже в полудреме он представил себя где-то в деревне, на русской теплой печке: пахнет шубами, хлебом, брат и сестра с двух сторон… и чья-то ласковая рука гладит его по волосам.
- Не сердись на меня… - услышал он, а скорее угадал тихий шепот Ольги, и пришло к нему такое непреодолимое желание ласки, что он поймал ее руку, прижал к уху, потом к губам, потом медленно обвил слабой ее рукой свою грудь, повернулся, прижался к Ольге.
Только теперь ее рука, ее пальцы будто ожили, сжались, соединились, стиснули с неожиданной силой обе ладони Петра, соединили их и отодвинули:
- Спи.
Душно, жарко стало в палатке, жестко на соломе. Она тоже не спала, он это знал и снова обнял ее. И снова она оттолкнула Петра:
- Не надо… не надо!
Петр резко поднялся, схватил одежду, выбрался вон.
Костер еле тлел. Петр подбросил дров, закурил, огляделся. Вокруг была тишина и серебряный полумрак, ярко светила полная луна. Пробежала машина через мост, густой туман стелился над рекой, сырая прохлада начала забираться под куртку, свободно накинутую на плечи.
Петр почувствовал озноб, усталость разлилась по телу, отяжелела голова, глухое раздражение и стыд мутили душу.
Петр затянулся дымом до головокружения, до кашля. Обошел вокруг костра. Потом сел невдалеке от него, подбросил еще несколько ломких веток на угли. Огонь побежал по листьям, затрещал, разветвился на желтые дорожки и короткие, алые, быстро гибнущие язычки.
Петр любил эту веселую и жаркую жизнь огня. Он мог смотреть на него подолгу; он, кажется, понимал огнепоклонников, их страх и восторг перед таинственной силой пламени.
"Сидели на корточках - вот как я".
Ярко горели ветки, вспыхнул сухой листок, что-то щелкнуло в костре и потом хрустнуло за спиной. Петр оглянулся - никого, ничего… тишина. Густой, непроницаемый мрак. Вдруг, как озноб, страх пробежал по телу и холодным комочком спрятался где-то в сердце… Это как в детстве, когда один в доме и прячешься под одеялом. Бояться некого, нечего… и все же… Уменьшаешься, становишься совсем крошечным, беспомощным… Темная земля, звезды из темноты и огонь… "Кто я? Откуда и куда мой путь?"
"Взвейтесь кострами, синие ночи", - пели в пионерском лагере и плясали вокруг огромного костра, не зная, из каких далеких далей пришел этот обычай хороводить.
Профессор потом рассказывал об ордалиях, суде божьем у славян и немецких племен. Колдуны испытывали виновных на этом судилище огнем и водой: выплывешь - прав, вытерпишь - тоже прав.
"А суд инквизиторов, их костры?.. Кто прав, кто не прав, и в чем она, правда?.." У римлян в день свадьбы перед входом в жилище молодых на порог ставились в чашах огонь и вода: "Ибо огонь оплодотворяет, а вода - производит…"
Петр придвинулся к костру, протянул руку, подержал над огнем. Обдало жаром. "Клянусь жить по чести и совести!.." И вдруг острая боль. Петр отдернул руку, не успев сказать всего, что хотел.
Много было желаний… всего не исполнишь, - жизни не хватит. Нужно сосредоточиться на чем-то главном… Огонь - жизнь, тепло, пища, но и мучения, боль и смерть. Огонь солнца, огонь души, огонь разящий, очистительный, испепеляющий, священный… Огнем страстей испытывается душа. "Любить, любить, я хочу любить!"
Петр услышал шаги за спиной. Это была Ольга. Подошла, присела рядом, поправила костер, чтобы загорелся поярче. Просторная куртка прикрывала ее всю от Плеч до ног, только голова высовывалась над приподнятым воротником. Петр подумал, что эта ночь как в старину на Ивана Купала, - парни и девушки затеяли русалочьи игры, разбежались кто куда, а они с Ольгой вдвоем у огня… Вот сейчас возьмутся за руки, перепрыгнут через языки пламени, не разжав рук. Перун соединит их навечно, потому что настоящая любовь не погибнет. "Хорошо ли мы сделали, что взяли ее с собой, выдернули из привычного мира? Легче ли, труднее ли теперь ей будет жить? - уже в который раз спрашивал себя Петр. - Простила ли она меня?.."
- Давай прыгнем через костер, - шепотом предложил он.
Ольга долго-долго смотрела на Петра, потом на высокое пламя.
- Пора ехать, - сказала она одними губами и поднялась с земли. - Надо ехать на работу первым автобусом, уже светает.
Ночь растаяла, а утро еще не наступило, - розовая дымка повисла над горизонтом. Тихая темная река притаилась в камышах, пролетела первая птица с шорохом легким посвистом, крыльев. Зеленая палатка, легкий крошечный домик дремал на пригорке, а рядом, должно быть продрогший, в росе, стоял мотоцикл, верный старый конь.
Тихо было вокруг. Что-то несвершившееся застыло на полузвуке, на полувздохе. "Я так и не смог ей подарить никакого чуда". И Петр не стал уговаривать Ольгу остаться, он понял, что ей будет лучше вернуться в Иваново сегодня же.
Не хотелось разрывать тишину работой мотора. Первый выхлоп вырвался из труб, как оглушительный взрыв. И сразу же из палатки выполз Илья, зевнул, потянулся, а когда Ольга подошла к нему попрощаться, угрюмо почесал бородку.
- Не поминай лихом, Илюша.
Ольга села в коляску, оглядела в последний раз светлеющие поля, мост через Нерль, сникший костер.
- Поезжай, - махнул рукой Илья и снова спрятался в зеленом домике.
Петр с ходу рванулся и погнал. Отчаянно перепрыгивая через ухабы выбрался на шоссе и понесся по асфальту.
Ревущие выхлопные трубы позволяли молчать. Да и о чем можно было бы говорить сейчас?..
Ветер, придорожные столбы, деревья, весь мир с маху налетал на Ольгу и Петра. И также стремительно и неумолимо все оставалось в прошлом. "Ой, как долго везла Соломония свое горе в монастырь", - вдруг подумалось Петру.
А в круглом зеркальце на руле снова уплывает все вспять… Дорога, Иваново, утро, купанье в Нерли, Суздаль, монастырь, вечер, ночь и снова утро.
И уже черная "Волга" мчится издалека, въезжает в отраженный мир зеркала. Постепенно автомашина стала менять свой облик, и вот уже…
Пара гривастых коротконогих лошадок тянет возок с плетеным верхом. На облучке бородатый кучер без шапки. Поблескивает его лысина на ярком солнце. А позади - молчаливые двое: он и она. Он - знатный боярин. Она - молодая, красивая женщина, на голове черный платок с алыми цветами - последний подарок царя Василия.
На дороге весенняя слякоть. Кони старательно чавкают копытами. Вдоль обочины, как блестки свежего снега, белые почки краснотала и вербы. А завтра большой праздник, вербное воскресенье.