- Там тебя никто не встретит? Те, кто били?
- Нет, они драпанули, - успокоил Юрка, медленно спускаясь и доставая из кармана то яблоко, то конфету.
У Петра сердце сжалось, он провожал взглядом русоволосую с крутым завихрением Юркину макушку, пока не хлопнула дверь парадной.
Анюта стояла в комнате у окна, скрестив на груди руки. Петр подошел к ней, и так они долго стояли и молчали, не зная, как продолжить внезапно и больно оборванную встречу. "Рассказать о судьбе Юрки, об интернате - нет, не сейчас…"
- Вот так все и бывает, - сказал Петр, закрыв глаза. Он ясно представил, как Юрка идет сейчас по улице и жадно хрумкает яблоко.
- Ты давно живешь один? - спросила Анюта.
- Без тебя - всю жизнь, - не открывая глаз, ответил Петр. - Мне было семь лет, когда мать умерла. Отец ушел в другую семью почти сразу же после моего рождения. Воспитывала меня тетка, потом и она умерла. Братьев и сестер нет никого, только друзья. Было время, когда я повсюду искал своего двойника. Казалось, что обязательно встречусь с человеком, во всем похожим на меня - и обликом, и характером. Казалось, найду - стану счастливым: он все поймет, потому что ему так же одиноко, как и мне.
- И нашел? Это, наверно, Илья? - спросила Ашота.
- Ближе нет у меня друга, чем он, но мы разные. Теперь, Аннушка, я чувствую… я нашел такого человека, свою половину… нет, всего себя. И если мне предназначено сделать в жизни что-нибудь, то я это сделаю, потому что у меня есть ты - судьба.
- Я тоже верю в судьбу, - сказала Анюта. - В тот день, когда вы приехали и долго ходили по берегу, мне было очень плохо. Я даже плакала и все просила кого-то, чтобы переменилась моя жизнь. Ты не подумай… у меня хорошие мама с папой, и сестры тоже. А я фантазерка, всегда хотела чего-то необычного, сказочного.
- Я тоже. Я верю в чудеса… Видишь, строится дом?
За окном во дворе работал башенный кран и как из детских кубиков складывал дом.
- Я люблю башенные краны. Когда-нибудь и для нас он построит дом. Я хочу жить высоко-высоко, на последнем этаже, чтобы видеть солнце, звезды и весь город.
За окном уже разгоралась заря, снежные облака ушли за трубы, за крыши, за чахлые крестики телеантенн.
- Закончу университет, - заговорил Петр твердо, по-деловому. - Стану учителем истории. А может, и слесарное дело не брошу в моей школе-интернате, - привык, привязался. У таких вот, как Юрка, мало радости… А мне теперь надо будет поднажать. Раньше много времени уходило просто так, на всякую беготню, встречи с друзьями… то да се, а теперь… я человек семейный…
Анюта слушала смущенно и немножко снисходительно.
- Я хочу, чтобы ты знала обо мне все, даже тайны…
Она вздохнула:
- А у меня никаких тайн.
Петр улыбнулся:
- Это мы еще посмотрим.
Анюта порывисто прижалась к Петру, обвила его шею, стала целовать неумело, тыкаясь носом то в губы, то в щеки, то в лоб.
- Люблю, люблю и ничего больше про себя не знаю, - горячо шептала она. Петр стоял ошеломленный этим восторженным, детским и страстным порывом, упиваясь запахом волос, блеском глаз, свежестью губ и щек Анюты, ее доверием, счастливой покорностью, с которой она отдалась его воле. Он замер, не дышал, чтобы ничего не нарушить. А когда Анюта затихла, положив голову ему на грудь, когда прошли минуты молчания, Петр сказал:
- Это нам помогли "кресты удачи" на берегу твоего студеного моря…
День пришел и ушел, пролетел, промчался. Как и еще один день, и еще. С Анютой было ему легко, он пел, смеялся, рассказывал веселые истории - как любил говорить профессор, охотно распускал свой павлиний хвост.
В доме Даниила Андреевича, в его простом и уютном кабинете, заставленном книгами, за крепким чаем шел разговор о будущем. Профессор шутил:
- К сожалению, я никогда не был женат, но знатоки говорят: главное - хорошо прожить в супружестве первые три месяца, а потом первые три года, а потом первые тридцать лет. Если мне не изменяет мое стариковское чутье, а оно мне не изменяет, я вижу, что вам нечего бояться и сорока и пятидесяти лет совместной жизни, - уверил Даниил Андреевич.
- Всех его девчонок спускайте с лестницы, - наставлял он Анюту.
"Какие девчонки?! О чем он говорит?" - возмущался Петр.
- С дальними дорогами придется подождать, а может, забыть о них совсем, - с напускной суровостью говорил профессор, маленькими глотками отхлебывая обжигающий чай из высокой своей неизменной кружки.
- Как бы не так! Сначала мы поедем в Прибалтику, - твердо сказал Петр. - Потом… в Бухару, в Самарканд, на Кавказ. Каждое лето будем уезжать куда-нибудь, - пообещал он.
- И не затевайте грандиозной свадьбы, как это теперь делается, не залезайте в немыслимые долги. Минимум людей, чайный столик, и сразу же - в путешествие. Хоть на два-три дня. В ту же Прибалтику или в Пушкинские Горы. Там теперь прелестно - тишина, сугробы, пустые гостиницы. Или можно в Новгород. И не забывайте, как говорили в старину: браки совершаются на небесах. В этом большой смысл. Дайте я вас поцелую на счастье.
Даниил Андреевич подошел к Петру и Анюте, медленно и торжественно, как Саваоф, спустившийся на землю, заключил каждого по очереди в объятья и расцеловал.
- И вот вам мой свадебный подарок. В этом конверте - деньги. Поезжайте, куда душа позовет.
Город ошеломил Анюту: движением, толчеей людей, величавым спокойствием дворцов, стариной и уютом садов и парков, соблазнами - все можно купить, увидеть, попробовать. Свое любимое мороженое она ела в день по нескольку раз, особенно ей понравилось бывать на углу Невского и Садовой, в низке, рядом с антикварным магазином, наверно потому, что туда на следующий же день после приезда повел ее Петр.
В Пассаже он купил ей перчатки: мягкие, аккуратные, уютные. Анюта очень обрадовалась этому подарку: "Я давно мечтала о таких. Они легкие, как пух".
В Михайловском саду они сфотографировались под старым заснеженным вязом, какой-то фотолюбитель пообещал прислать фотокарточки по адресу.
Они пили кофе в окружении длинноволосых парней и модных девочек. Их одежда показалась Анюте "уж слишком", но вообще-то она была бы не прочь попробовать нарядиться "во все такое…", не принимая их слишком свободные, даже развязные манеры "напоказ". Среди таких девушек и парней Анюта чувствовала себя стесненно, скованно.
Петр постарался уверить, что ее достоинства в скромности, естественности и не надо ни с кем себя сравнивать, смущаться. Он решил раскрыться перед ней до конца, рассказать о разных своих историях, которые не принесли ему ничего хорошего. Оказалось, что Анюта не хочет знать "ничего такого" о его прошлом. Она попросила: "Ты мне показывай и рассказывай только то, что считаешь нужным, что для тебя было очень важным и дорогим".
Петр решил, что Анюту обязательно надо представить друзьям и добрым знакомым. Со многими сводила его жизнь и в бедах, и в радостях, с одними остались связи постоянные, с другими - встречи изредка, раз или два в год. Все некогда, спешка, напряжение, каждому надо "пахать и пахать свое поле", но свидятся, обнимутся, повспоминают - будто и не было разлуки. Один все такой же максималист, ему подавай в разговоре только "глобальные мысли да вечные проблемы", и все еще никак не может смириться с тем, что жизнь не настолько романтична, как ему казалось, хотелось в юности. Кто-то из женщин все еще ищет идеальных мужчин. Кого-то не оставляет прежняя мечта купить машину, а этот, скромный и тихий, все сидит и сидит за роялем, играет, готовится когда-нибудь блеснуть… В главном почти у всех все было как прежде. И только в облике, в глазах, жестах, в интонациях голоса уже чувствуется подступающий возраст, легкая печаль или первые признаки непроходящей усталости. Петр и Анюта неожиданно и ненадолго врывались в жизнь друзей и снова радовались тому, что они одни, - так наполнен для них этот мир желанными заботами, радостью, так хорошо им всегда и всюду вместе.
Все было новым для Анюты и заново открывалось для Петра, даже хорошо знакомый город - Нева, мосты, Летний сад. Не спеша бродили они вдоль Фонтанки и Мойки, часто останавливались, Петр рассказывал, вспоминал.
Многое связывало его чуть ли не с каждым переулком, площадью, домом. Тут назначал свидания, здесь жили или живут друзья, а там было плохо или радостно.
Петр свозил Анюту и на Заячий остров, к Петропавловке, привел к тому месту, где сам мог сидеть часами на берегу и где, как бы ни было горько и плохо ему, - все проходило.
Сидели Петр и Анюта на изогнутом над самой землей дуплистом отростке старой ивы. За спиной били куранты храма Петра и Павла, мелодичный звон - из веков. А невдалеке нет-нет да и рыкнет лев в зоопарке. А в устье Кронверки - парусник у причала. Мосты через Невку и Неву, белые колонны Фондовой биржи, как будто сам Парфенон пожаловал сюда. Как бронзовые подсвечники возвышаются Ростральные колонны, а дальше - легкий шпиль с золотым корабликом над Адмиралтейством. Венеция, Рим, Париж - все тут вместе…
Как-то оказались Петр и Анюта у Новой Голландии, а потом невдалеке от Адмиралтейского завода.
- Вот здесь я учился вместе с Ильей, - показал Петр на высокое серое здание, из которого выбежали, весело расталкивая друг друга, рослые парни в синих форменных кителях. И ему отчетливо вспомнились далекие дни. Когда-то он жалел, что пошел в ПТУ, а теперь знал - все было как надо. И особенно ему повезло, что попал потом на стапель к мастеру Титову.