Но вот нашелся самый смелый, рыжий да конопатый, да курносый, шел прихрамывая, согнувшись в три погибели. Мужичку было лет пятьдесят. Подошел он под общий смех, подволакивая одну ногу, к тетке Евдокии, вложил себе в рот длинную щепу и шепеляво, но громко спросил:
- Чего надо, Пахомиха? Я весь тут!
- Свадьбу! Свадьбу! - закричали вокруг. - Матку себе выбирай! Батьку! Крестных! Попа! Шаферов! Прохожего человека!
И начался веселый выбор действующих лиц старинной игры или пьесы, какую не видывали ни Петр, ни Илья, ни профессор.
"Пахомихой" так и оставили тетку Евдокию. В "матери Пахома" выбрали неповоротливую, дородную старуху, а "отцом" оказался одноглазый щуплый разбитной старичок с тремя медалями на груди, в приспущенных штанах и коротких валеночках с галошами. "Поп" был тучен, круглолиц и пучеглаз, он важно покашливал и распевал сиплым басом, похлопывая себя по животу.
"Крестных" подобрали из людей благообразных, по-детски наивных старика и старушку. Чистеньких, умильно-растерянных, но не отказавшихся от шутливой затеи.
"Прохожего человека" искали долго. Тетка Евдокия бесцеремонно вытаскивала под общий смех одного мужика, другого и спрашивала: "Сгодится такой завалящий?" Кто-то кричал: "Сгодится!", а кто-то: "Нет, не нужен, неуклюж больно, детей не сделает!". Сторговались на гармонисте: "В самый раз для Пахомихи, бери мужика!"
Как только действующие лица были выбраны, откуда ни возьмись появились березовый трухлявый пень, длинная и широкая лавка, две табуретки, кнут из мочала, драные шапки-треухи, тряпье, лапти, две палки, два медных таза и сковородник на длинной рукоятке. И началось обряжение, гримирование, в котором принимали участие все, кто был в клубе, - один действовал, другой советовал. третий шутил да посмеивался.
"Пахом" снял с "крестного" деда валеночки, а тому предложил старые разбитые лапти, сам надел валенки с галошами - правый на левую, а левый на правую ногу. Кто-то помог ему натянуть вывороченный тулуп, подложив под спину тряпье, чтобы вышел горб позаметнее, "поболе". Нахлобучили "Пахомушке" сразу три драных шапки, подвели сажей глаза, усы, привязали бороду из мочала и снова вставили в рот щепку-"зуб" подлиннее. Не узнать было теперь в уродливом чудище рыжего веселого мужика.
"Пахомиху" тоже разукрасили, щеки ее измазали сажей, она поигрывала глазами и всем телом, кокетничала вовсю. "Прохожего человека" одели наподобие "Пахома". На "попа" напялили чей-то старушечий сарафан вместо рясы, а поверх него натянули дырявую рогожу - ризу. И когда он надел круглую мохнатую шапку, смеху было не унять.
"Шаферы" и "шаферицы" нацепили бантики на грудь да на драные шапки, и представление началось. Вернее, не было почти никакого перехода от подготовки к самому действию, только поотчетливее стал проявляться сюжет.
Старушка, сидевшая рядом с профессором, часто всплескивала руками: "Охтеньки, смеху-то!" - и громко подсказывала: "К благословению таперича, Пахомушка, к благословению!"
А тот, вскочив верхом на сковородник, подергивая невидимой уздечкой, кривляясь и припрыгивая, потряхивая горбом, начал объезжать вокруг пня. Затем, подскочив к "родителям", которые сидели на грубо отесанных табуретках, пал перед ними на колени.
- Тятенька, благослови меня, я поезжаю жениться, - шепелявя и нелепо жестикулируя, прокричал он, не вынимая длинного "зуба" изо рта. "Отец" стукнул "сына" по горбу и развел руками: мол, куда тебе, уроду, жениться. "Мать" ласково погладила по трем драным шапкам, покачала головой: мол, глупый ты у меня, кто же дурачка в мужья возьмет. А тщедушный "отец" добавил пискляво:
- Женилка-то выросла? - И захохотал под общее одобрение.
"Пахомушка" кривлялся, все отвергал, почесывая голову, показывал, что нет у него вшей, выклянчивал, вымаливал благословение. Наконец "родители" перекрестили его, широко, размашисто.
И поскакал радостный "Пахомушка" по кругу выбирать себе невесту. То к старухе присядет на колени, то к молодушке вскочит и запоет заунывно, с повизгиванием:
Нива нова, пеньев нет,
Хочу жениться, мочи нет.
Выйду в поле, закричу:
"Караул, жену хочу!"
Он еще и покрепче слова выбирал под радостные взвизгивания "невест". Подъехал "Пахом" к старушке, что сидела рядом с профессором, присел к ней на колени и громким шепотом спросил:
- Девка, пойдешь за меня замуж?
Старушка вскрикнула кокетливо:
- Пойду! А чего делать-то будем?
"Пахомушка" обрадовался, поскакал на сковороднике с грохотом и притоптыванием к "матери", встал перед ней на колени, сообщил:
- Маменька, я невесту вызвал.
А "мать" недоверчиво покачала головой:
- Верно, та девка глупа, что сразу пошла за тебя, не бери ее.
"Пахомушка" вернулся к своей избраннице, задел рукой будто невзначай бороду профессора, подмигнул ему, а сам к бабке:
- Маменька сказала, что ты глупа.
"Невеста" рассердилась:
- Ты сам глуп, твоя мать глупа, дура вислогубая! - И оттолкнула "Пахома" так, что он кубарем покатился по полу, веселя собравшихся.
- Ты к другой, к другой сватайся, - кричали все.
И опять "Пахомушка" поехал за "невестой", напевая и привскакивая. Сценка повторилась несколько раз. Все отвергали бедного "Пахома". Не нравился "горб", не нравилось и то, что "жених" трясучий. Кто-то увидел вшей в его мочальной бороде, а самая старенькая "невеста" спросила с озорством и сомнением:
- А можешь ли ты быть мужиком-то ласковым да способным?
И так скакал "женишок", пока не дошла очередь до тетки Евдокии, которая после недолгих колебаний согласилась "выйти замуж". Счастливый "Пахом" стал всем показывать "невесту", спрашивая:
- Какова моя красавица? Что скажешь?
- Страшнее ведьмы твоя женка, - говорили одни. И разъяренный "Пахом" махал руками, колотил обидчика.
- Женка - ягодинка медовая! - хвалили другие под общий хохот. А "Пахом" снова набрасывался: похвала тоже ему была не по сердцу.
Люди хулят, а ты хвалишь! - кричал он, пришепетывая.
Третьи предпочитали ответы уклончивые:
- Ни хороша, ни худа невестушка твоя.
"Пахом" наконец успокоился, а "родители" его согласились на брак, дали свое благословение. Весь "поезд": "Пахом", "Пахомиха", "родители", "крестные", "шаферы" и многие из тех, кто смотрел на представление, "поехали в церковь". "Пахомушка" и "Пахомиха" впереди, верхом на сковороднике поскакали к пню, на котором восседал дородный "поп" в рогоже. "Пахом" прихрамывал, подволакивал ногу, да споткнулся, упал вдруг, а на него навалилась грузная "молодуха", и весь "поезд" стал бухаться в кучу-малу с выкриками, смехом и визгом.
Долго не могли разобраться, а когда поднялись на Ноги, высвободился "Пахом", рыжая голова его оказалась без треухов, встрепанной, а сам он со сбившимся на бок "горбом" едва разогнулся, скривился, поглаживая ногу, и все снова стали над ним подшучивать, смеяться. Петр и профессор хохотали вместе со всеми. И только Илья был строг, даже не улыбался.
Ты чего это бирюком сидишь? Неужели не нравится? Это прекрасно, когда можно так над собой посмеяться, - сказал Петр. - Они как дети.
- Чего же тут смешного, - ответил Илья. - Нога у "Пахома" хромает по-настоящему, а они чуть не раздавили его.
И в самом деле, "Пахомушка" теперь еще больше стал прихрамывать на правую ногу, но все равно любой его жест вызывал взрыв смеха. Одна лишь "Пахомиха", кажется, поняла, в чем дело, погладила своего "жениха" по голове сочувственно и о чем-то спросила не для веселья. "Пахом" махнул рукой, натянув драные треухи, гикнул, свистнул, приглашая "невесту" на сковородник, подщелкнул "коня" мочальным кнутом, вызывая этим еще большую радость у всех.
Сидя верхом на сковороднике, "Пахомиха" высоко приподнимала зад, вихляя им, зазывно оттопыривала груди, увеличенные тряпками до размеров огромных арбузов. Они подпрыгивали, колотили "Пахома" по спине. Но вот "суженые" слезли с "коня", стали рядом на подостланную тряпку и оказались лицами в разные стороны друг от друга. "Пахом" повернулся спиной к "попу".
А тот сделал вид, что надевает на пальцы "молодых" венчальные кольца. "Крестные" сейчас же стали их переодевать - с руки "жениха" на руку "невесты" и наоборот. Все это сопровождалось ужимками, возмущением, шумом при дурашливой солидности "попа".
- Таперича корцы напялит, корцы! - снова захихикала, как маленькая девчонка, беззубая бабка, соседка профессора.
И верно. На голову "Пахома" и "Пахомихи" "поп" нахлобучил что-то вроде горшков. "Молочницы это досюльные", - охотно пояснила бабка. "Корцы" тут же были подхвачены проворными "шафером" и "шаферицей", потом их торжественно держали в руках, пока шло "венчание".
Истово крестящимся и кланяющимся "Пахому" и "Пахомихе" дали по "свече" - по тлеющей лучине. После каждого креста и поклона "молодые" начали поворачиваться кругом так, что все время оказывались лицами в разные стороны. "Пахомушка" к тому же еще трясся от неуемного волнения.
Толстопузый "поп" повернулся спиной к "молодым", в одной руке он держал "крест", в другой "кадило" - спичечный коробок на веревочке. И, подражая церковному пению, завопил сиплым басом:
Поп Макарий
Ехал на кобыле карей.
Кобыла его с беси в шее я
И попа Макария на землю сверзившеся… -
и пошел обводить "молодых" трижды вокруг "аналоя".
Профессор тряхнул Петра за руку, прошептал восхищенно:
- Настоящий народный театр! В нем что-то от сатурналий и от римских маскарадов. Запомни, это большая теперь редкость. Все просто, озорно, искренне, - и засмеялся над очередной выходкой "Пахомушки".
Илья все еще не мог забыть кучу-малу, был сдержан, хоть и улыбнулся.