Правда, не учтено здесь несколько незначительных пунктов: магазины, общие завтрак-обед-ужин, мытье пола, да еще кое-что зашить-погладить надо – Лерику на сборы, пару часов занятий на закрытом одеялом пианино, несколько десятков телефонных звонков – ведь подрабатывает Евгения на одной фирме диспетчером, парочка перчаток из ангоры – ведь вяжет Евгения их на продажу в другую фирмочку – с национальным орнаментом, спросом очень пользуются в ее исполнении, несколько аранжировок для нескольких коллег – ведь и там Евгения в хвосте не плетется. Ну и парочка страниц книги – для души.
Но объяснять все не стала, ведь малыш проснулся – купать нужно. Да и Лерик, как ни бодрился, а спать сразу ушел. И спал крепко до утра с чувством достойно выполненного долга.
Благодарна Евгения Лерику за науку.
Но и свою не забывает: через пару месяцев – выпускной экзамен. "Последняя прогулка Моцарта" готова. Бегает на репетиции с малышом под мышкой.
Наступает торжественный момент.
И вот – зал гудит, Евгения за кулисами трясется, боится своих подвести, ожиданий не оправдать. А они в первом ряду сидят – Лерик с сынишкой, мама с папой, свекор со свекровью и одна бабушка, которую пощадило время.
Трясется Евгения. А потом подбирается вся, как кошка перед прыжком или как пловчиха на старте (так Лерик велел), и – выходит на сцену.
Перед ней ее квартет – Скрипка, Альт, Рояль и Флейта: все на нее с надеждой смотрят, как на богиню. Поднимает Евгения вверх руку с палочкой и… пошел Моцарт по ночной улочке. Насвистывает что-то себе под нос – все явственней и явственней.
И вот уже словно летит по небу среди звезд. И нет ему дела до стоптанных сапог, до темной воды в лужах, до того, что в кармане всего три медяка, а дома – запах подгоревшего молока! Летит.
И руки Евгении летают, оберегают мелодию, ведут все выше и выше. И музыка льется, льется – такая легкая, такая непринужденная, будто на одном дыхании созданная. Будто не было и нет тех бессонных ночей, тех графиков, тех кур, тех звонков, тех перчаток из ангоры…
– Всем составом беру в филармонию! – говорит ей за кулисами почтенный господин из комиссии. – Ну, порадовали, банда! Это чудо, чудо!
И руку ей жмет.
…Вечером идут Евгения с Лериком домой.
Малыша мама к себе забрала, можно сегодня расслабиться, ощутить романтику. Вечер теплый, пахнет акацией, звенит миллионами звуков. Парочки вокруг целуются.
– А где же тромбон? – громко возмущается Лерик. – Я же тебе говорил: без тромбона дело швах! Так оно и вышло! В ресторане будешь играть – помяни мое слово! Сколько ни учи, а у тебя будто уши заложило. Смотри…
Приседает возле клумбы, чертит палочкой горизонтальную прямую:
– Вот ты, а вот…
Смотрит Евгения на его согнутую спину.
И видит ее крошечной, маленькой – будто издалека, с высоты птичьего полета.
Но не свысока – а со своего высока. Своего – а не чьего-то чужого!
Чертит Лерик график под фонарем.
А Евгения уже далеко.
Идет по ночной улице, насвистывает легкую-прелегкую мелодию, думает, что надо в квартет еще Треугольник ввести – пусть будет квинтет. Ведь звезды – они звенят.
Остановилась, прислушалась: звенят! И – полетела…
Не такая, как все…
Как могут люди так долго жариться на солнце?
Что они в этом находят? Конечно, оно прекрасно прогревает верхние слои воды, от чего она становится атласной, как спина дельфина.
А если лучи достигают дна на мели, это вообще роскошь: песчаная твердь становится похожей на кружева. Солнце вообще лучше выглядит в воде. В него можно себя обернуть и не обжечь тело.
А она вот уже с час лежит на раскаленном песке. И находит в этом непонятное для меня удовольствие. А я уже час наблюдаю за ней, прячась за скалой, которая за тысячи лет наросла вблизи берега.
Наблюдаю и безумно боюсь, чтобы она не растаяла. Ведь она такая нежная, хрупкая, почти прозрачная – как глупая рыбка, выпрыгнувшая на берег.
Я бы сравнил ее с рыбкой-иглой. Та же изящная грациозность движений, те же изгибы, то же заостренное узкое лицо с выражением радости и удивления.
И хотя она лежит на суше, я уверен, что это – совершенно неземное создание.
Знает ли она об этом?
Знает ли вообще, что она – прекрасна?
Она приходит сюда каждый день. Она отлично плавает. И доставляет мне огромное удовольствие – я могу наблюдать из-под воды за медленными движениями стройного тела.
Я люблю повторять их, но держусь от нее на той глубине, которую позволяют мне скромность и страх потревожить ее хоть одним всплеском.
Пока она дремала на своем цветастом полотенце, я тихонько подкрался и решился положить рядом с ее расслабленной, раскрытой ладонью большую розовую жемчужину.
Мне всегда казалось, что ее пластмассовые украшения – браслетики и огромные серьги – выглядят слишком дешево, слишком просто. Я бы осыпал ее с головы до ног кораллами, жемчугом и морскими розами, которых она никогда не видела.
Укрывшись за скалой, я повторяю слова, которые давно хочу сказать ей: "Моя дорогая, моя единственная…" Нет, не так. Она заслуживает лучших слов!
Я мысленно пою ей песни, которые услышал от сирен. Она не знает, что не только солнце, но и море отныне принадлежит только ей.
Из своего укрытия я вижу, как к ней приближается загорелый мужчина в синих плавках с белой полосой посередине. Он садится рядом и… похлопывает ее по узкой, уже изрядно подрумяненной спине. Этот звук отзывается во мне, как пощечина.
Я напрягаюсь всем телом, вокруг меня закипает вода.
Я готов вступить в бой! И… слышу ее звонкий смех. Он дергает ее за волосы, похлопывает по бедру и протягивает бутылку пива.
Она делает глоток и смеется, хохочет, отмахивается руками от его сильных рук. Несколько мучительно долгих минут они барахтаются в песке, снова отпивают по череди пиво, и он опять похлопывает ее по спине.
И я с ужасом понимаю: ей это нравится! Розовая жемчужина катится в песок, она ее даже не заметила.
Я понимаю, что мне больше нечего делать на этом берегу.
Я выдыхаю из себя горячий воздух земли, на которой все так странно устроено, и сильным рывком отталкиваюсь от скалы, погружаюсь в морскую пучину.
Там нежная рыбка-игла собирает с жалящих лепестков актинии живительный нектар, там шелковый дельфин чувствует свою пару на расстоянии сотни миль, там – мой дом, в который войдет только та, которая будет не такой, как все…
Фея картофельной шелухи
Милена почувствовала себя… феей.
Нет, это не сказка.
И Милене не семь лет, а в сто раз больше! Но она прожила эти годы спокойно и не знала, что она – фея.
А сбил ее с толку старинный том, где четко было написано все о феях. О том, что эти существа проникают в "высший свет" из "низшего" и живут среди людей, пытаясь приспособиться к нему.
Даже выходят замуж.
Даже рожают детей.
Варят борщ и под Новый год нарезают оливье.
Заводят себе страничку в социальных сетях и утром бросают туда сообщения, о которых жалеют вечером.
А вот каким образом они попадают сюда – неизвестно.
Вероятно, из-за своего любопытства. Феи всегда суют свой нос, куда не надо.
Они порхают в своем измерении между цветами, поют, пьют нектар, заедают пыльцой. Но в какой-то момент высовывают свой любопытный нос за эту розово-голубую реальность. И видят там ветер, дождь и метель, которые они обычно пересиживают внутри дерева или цветка. И все это кажется им более настоящим, чем их цветочный сад.
Они видят больших людей, косматых собак и пестрых попугаев, серые и желтые дома – большие, как соты, реки и моря, сосновые леса и костры, в которых печется картофель. И уже ничего не может удержать их в маленьком мирке. Они рвутся за его пределы. И выходят наружу.
Даже выходят замуж.
Даже рожают детей.
Даже варят борщи…
И… забывают, все забывают.
Не знают, почему так трепещет сердце вечером и на заре. И почему слова, которые они слышат, порой не складываются в гармонию, и почему такой диссонанс во всем.
Такой диссонанс…
А потом уже ничего не чувствуют, кроме этого никому не слышимого диссонанса. И страдают неизвестно от чего. Так, как Милена.
Милена страдала неизвестно от чего, пока не прочитала трактат о феях. Она просыпалась, пила кофе, бежала на работу, ехала в метро. Все, как всегда. Но теперь она напряженно думала, где же та щелочка, в которую она впорхнула сюда? И… искала подруг – таких же, как она: может кто-то более опытный мог бы подсказать, как попасть обратно?
Она вглядывалась в лица, и голова шла кругом: порой все они казались уродливыми, чужими, злыми и пустыми, а порой – каждое излучало затаенное лукавство, мол, это – я, и я такая же, и я тоже ищу ВЫХОД. Но когда Милена решалась приблизиться к такой, подать знак, завести хитро выстроенный разговор – все сводилось к обсуждению рецептов, зарплат, неверности мужиков и цен на продукты питания…
Но однажды ей повезло.
Это была старая фея.
Старая, но не уродливая – с голубыми (конечно, для других они были просто седыми) волосами, которые своим блеском создавали вокруг головы иллюзию нимба.
Этим она и привлекла Милену, которая уныло шла по аллее и присела на скамью рядом со старухой. И сразу заметила это сияние вокруг головы.
И поставила вопрос ребром (ведь устала начинать издалека):
– Вы – фея?
– Конечно, – сказала старуха.
И Милена вздохнула с облегчением.
– Как попасть обратно? – снова без обиняков спросила она.
– А зачем? – удивилась старая Фея.
– Я устала, – объяснила Милена. – Я хочу обратно.