- Что ты пришел! Что ты все меня выслеживаешь?! Ненавижу тебя!
Казаков думал, она будет каяться. А она на него поперла. И он гад. И заел ее жизнь. Лишил ее молодости. Мерзавец.
Он весь в недоумении. Стушевался. Как же так? Вел себя по-рыцарски все это время… Одно слово - конфуз.
А она распалилась. Выскочила. Глаза сухие. Злобные. Сумасшедшие. Ведьма, да и только. Кидается на него. Норовит коленкой ударить. В общем, когда крысу загоняешь в угол, смотри в оба глаза. Покусает.
Пока они выясняли отношения, время шло.
Внезапно хлопает дверь. И влетает, вкатывается сам Саша Абрамович. Весь на нервах. Красный как рак. Готовый к бою.
Как кинется к ней. И тоже с истерикой:
- Сука! Ах ты, сучка! Ты мне говорила, что уже давно ушла от этого козла. А сама!..
В следующий миг он оказывается в углу комнаты на полу. Кулак Казакова сработал инстинктивно и чётко. Абрамович садится, трясёт головой, вытирает кровь с разбитой губы.
- Только и можешь, что драться… Лучше ей вмажь. Она ведь и со мной, и с тобой! И еще с одним парнем с факультета крутила!
- Да врешь ты все! Заткнись! - Ирина вскакивает. И, как пробка, вылетает из комнаты.
- Она хуже любой проститутки. Потому что притворяется. И всегда лжет. Мне сказала, что с тобой разошлась, - продолжает кипеть Абрамович.
- Как разошлась? Она беременная от меня была!
- От тебя?! - Абрамович делано, криво усмехается. А у Анатолия в голове сумасшедшая догадка: "Е-мое!
Вот они и вылезли все нестыковочки. И сроки". В голове у него кружится, скачет. Кажется, что он куда-то проваливается.
"А я-то дурак! Господи, за что ты меня так наказал этой любовью?"
Он идёт искать Ирину, находит её во дворе.
Она рвется, что-то кричит ему в лицо. Бьется, как птица в силке. Захлебывается. А он стоит как пень, словно смотрит немое кино, и думает:
"Кто она мне? Чужой, ненужный человек, который чего-то почему-то хочет от меня!"
И в груди какой-то холодный, жгуче-ледяной камень. Все-то ему понятно. И нечего больше сказать. И еще усталость. Откуда-то из глубины души, уставшей чувствовать себя нелюбимой.
"Да пошли они все! И чего она орет благим матом? А теперь вот зарыдала. Зачем?"
И вдруг ее слезы как-то опять толкнулись в сердце. И оно отозвалось болью. Такой болью. Он вдруг понял, что это конец. Обнял ее. Прижал к себе. Эту сучку. Родную сучку. С которой он так долго был связан. Которая дала ему такой жестокий урок на всю жизнь. Сломала, искорежила что-то важное в его душе.
Они стояли так несколько минут в обнимку. Боялись оттолкнуться друг от друга. Понимали, что это навсегда.
А потом вдруг заплакали вместе…
* * *
Через три месяца он уехал на курсы усовершенствования офицерского состава. И то дело. Где-то наверху было принято решение. Не копать дальше. Не искать тех, кто организовал декабрьское стояние на площади. Поэтому те, кто много знал и лез куда не надо со своими открытиями и рапортами, больше не требовались. Пусть едут подальше от Алма-Аты. С повышением вас!
III
"Новый кабинет. Новый секретарь. Новая должность. А работа старая. Бумаги. Бумаги…" - Амантай Турекулов поморщился и убрал соринку, попавшую в глаз.
Какая-то необъяснимая, давящая, сосущая душу тоска напала на него в последнее время. То ли достала сырая, невнятная зима, то ли дела семейные. Постылая жена со своими вечными претензиями. Проблемные дети.
Не так давно у него родились близнецы - мальчики, похожие на всех родственников сразу.
Вот уж поздравляли его, поздравляли. Все холуи сбежались: "Амантай Турекулович! Какая у вас радость! Какое у вас счастье!"
А какое у него счастье? Счастья-то и нету. Жаловаться особо нечего. Но и радоваться особо нечему.
Может, зря он когда-то так рвался к карьере, к власти. Может, ему для души лучше было бы баранов пасти. Или работать каким-нибудь трактористом, механизатором. Ведь любит же он прокатиться на мотоцикле.
"Ладно. Хватит. Раскис, понимаешь!"
Амантай встал из-за большого полированного, уставленного разными безделушками стола. Прошелся туда-сюда по просторному кабинету. Подошел к сейфу. Достал оттуда початую пузатую бутылку армянского коньяка и лимон. Аккуратно налил полстакана. Выпил духовитую жидкость залпом. Не морщась, закусил лимончиком.
"Ну вот. Кажется, настроение поднимается вместе с градусом. Что там у меня на столе? Доклад к пленуму? Надо выправить. И добавить что-нибудь значимое".
Допинг подействовал. Он вернулся к столу в приподнятом настроении. Взял в руки беленькую брошюрку "Конституция СССР". Наугад открыл раздел "Основы общественного строя и политики СССР". Нашел седьмую статью, в которой говорилось о работе общественных организаций. Стал читать, подыскивая подходящую цитату. Ничего не нашел. Покрутился в своем зеленом кресле. Достал из большой тумбы стола домбру. Ударил по струнам. Инструмент ответил недовольным глухим гулом.
"Что-то не работается. Вызову-ка я помощника. Пускай он правит доклад. В конце концов, за что я ему деньги плачу? Взял его с собою сюда, в центральный комитет. Пусть работает".
Нажал на кнопку звонка. Бесшумно открылись сначала одна, потом другая дверь. Показалась стройная, строго одетая - белый верх, черный низ - секретарша Гузель. Красивая. Но Амантай строго, никакой фривольности:
- Вызовите Сергея Трутнева!
Через минуту в дверях очутилась узкая, носатая и бровастая физиономия помощника по литературной части.
- Сергей Павлович! Я тут посмотрел подготовленный в отделе мой доклад на пленуме. Ну никуда не годится. Просто верх безобразия! - На самом деле Амантай даже не открывал присланной ему писанины. Просто у вышестоящих товарищей он научился такой манере работы с подчиненными. Сначала опустить. А потом озадачить. - Поэтому прошу вас посмотреть его свежим взглядом. Переделать. А уж потом приносить ко мне.
Когда за помощником тихо закрылась дубовая дверь, снова присел к столу. Почитать газеты. Что там пишут о республике в центральной прессе?
"В биографии декабрь…" - "Опять Дубравин разразился статьей на тему зимних событий. Прошло. И забыли. Так нет же. Все дует и дует в свою дуду. А ведь времена меняются. А он этого не понимает". Вздохнул. Перевернул страницу. "С одной стороны, после декабрьского шока потихонечку, полегонечку напуганный народ восстанавливается. Какие-то вещи стали подвигаться. В ЦК Компартии создали сектор межнациональных отношений. Посадили туда немца Шепеля, чтобы разгребал дела. В первую очередь языковые. Начали казахский язык продвигать. Детские сады, школы на казахском появились. Закон о языке приняли. Требуют двуязычия в официальных делах. А с другой, как обошлись с молодежью, участвовавшей в декабрьских событиях? Плохо обошлись! Вчера приходил к нему один из таких ребят. Просит восстановить его в комсомоле. На работе. Принес заявление. Где оно лежит? А вот, кажется". Амантай подвинул к себе с края стола написанное мелким убористым почерком заявление. Стал читать:
"…Сейчас у меня на многое открылись глаза. С раннего детства нас учили верить в идеалы коммунистов. В их честность, принципиальность. Но только сейчас мы узнаем о фальсификациях, подтасовках, приписках. Все это проделывали не только с планами, орденами, но и с честью…"
- Ишь, как пишет! - вслух произносит Амантай. - Смелые теперь стали все. И про Кунаева тоже…
"Трудно вообразить, кем был для нас бывший первый секретарь ЦК партии республики Кунаев Д. А. И кем он стал для нас сейчас. Ладно мы, молодежь, заблуждались в те декабрьские дни. Но где же был он, наш первый секретарь? Ведь предлагало же ему бюро выступить перед собравшимися. Он отказался, спрятался. А ведь мог бы объяснить, предотвратить, помочь разобраться в ситуации, когда та возникла. Видимо, в то время не интересовали его наши судьбы…"
Амантай снова отложил заявление. Странные мысли, двойственные и не до конца понятные, мучили его, кружили голову. "Кто друзья? Кто враги? Где враги?"
Жизнь вроде как после всей истории осталась такой же, как и была. Но это все внешнее. Снаружи. А в воздухе самом, в какой-то ауре над республикой, над городом… Впрочем, в какой там ауре?! В головах людей все изменилось. Вот друг Ербол. До площади он, Амантай, ему доверял. Целиком и полностью. А теперь? Что-то в нем переменилось после следственного изолятора. Внешне все то же. А чего-то не хватает. "Может, продал он меня? Может, стучит? И так голова кругом идет".
И народ весь изменился. Партийные органы, постановления, съезды говорят об одном. А люди шепчутся на кухнях. Гнут свое. Как будто что-то давно сдерживаемое, зябкое, евшее душу вышло наружу. Казахстан - колония. Сырьевой придаток. Русские - колонизаторы. Высосали республику. Вроде правда. Так и есть. А с другой стороны. Есть друзья. С детства. Настоящие. Незаемные. Какие из них колонизаторы? Смешно. Или их родители. Такие же труженики, как и его отец с матерью. Как совместить? Трудно. Скорее всего, невозможно. Запутаешься. Туман. Один туман. В голове. И главное, не к кому пойти с этими мыслями. У кого искать поддержку? Кто объяснит? Единственная отрада - новые друзья. Писатели… Книги… Мухтар Шаханов.