Два часа! Значит, ехать нужно на целый день и взять с собой рублей пятнадцать, никак не меньше. Пожалуй, и пятнадцати не хватит: десять пятьдесят - билеты на электричку да рубль на метро, остается три с полтиной. А до получки еще четыре дня, и просто так потратить за одно воскресенье рублей двадцать Ася не могла. Просить у отца не хотелось. Дать бы он, наверное, дал, но непременно захотел бы узнать, зачем ей понадобились деньги.
"Не обязательно каждый день обедать, - подумала Ася. - Буду брать в столовой молоко с хлебом или кефир. Говорят, очень полезно".
...И вот она в городе, который ей назвали в справочном бюро. Спрашивать у прохожих, где духовная семинария, не хочется. Она идет наугад - мимо деревянных .домиков, мимо больших, почти как в Москве, каменных зданий, мимо книжного магазина и "Гастронома", мимо дома со сплошными фабричными окнами и вывеской "Институт". И вот площадь с городским сквером. Горком партии. Памятник Ленину. Вдоль площади тянется бульвар. За ним высокая, как бы крепостная, стена. На углу приземистая красная башня с зеленым шатром крыши. За стеной - башни церквей с синими маковками в желтых звездах. Тяжелые позолоченные купола.
Видно, ей сюда.
Ася нерешительно входит в глубокие ворота. На стенах ворот изображения святых. Под ними подписи - затейливые узорчатые буквы. Какая-то женщина, идя от изображения к изображению, списывает себе в тетрадочку этот текст, а списав, целует угол картины.
Ася проходит сквозь ворота и останавливается во дворе. Ничего не скажешь: здесь очень красиво! Почти как в Кремле, где она недавно была. Много церквей, видно, очень старых, таких, что на них ищешь глазами табличку "Памятник архитектуры". От церкви к церкви ходят туристы: наши - в тренировочных брюках и непромокаемых куртках - и иностранные - в ярких костюмах и коротких плащах.
Мимо туристов и экскурсантов, не обращая на них внимания, шествуют попы в развевающихся рясах - черные пятна среди солнечной сказочной пестроты этого двора. А может, это не попы, а те самые монахи, о которых говорил Павел?
Какие-то женщины подходят к этим людям в черных рясах, и те небрежно их благословляют.
Недалеко от входных ворот - белорозовый дом с вывеской на английском языке "Office" ("Канцелярия", - вспоминает Ася, у которой по английскому была четверка). Перед этим домом стоит иностранная машина. Группа курчавых и темнолицых людей, вышедших из нее, фотографируется на фоне расписной деревянной беседки с крестом на крыше и фонтаном посредине.
А на ступеньках, которые ведут к боковому входу одной из церквей, длинная очередь. "Иконная лавка", - читает Ася надпись над дверями. Люди, которые выходят из этой лавки, разглядывают иконки - маленькие, пестрые, как игральные карты, а потом прячут их в карманы и сумки, вздыхая: "Дорого!"
На дорожках дети играют в песок, катаются на трехколесных велосипедах. На скамейках сидят женщины с узелками, чего-то дожидаясь, завтракают. Одна из них, в шляпке с черной вуалью и в облезшей лисьей горжетке, наливает себе кофе из термоса.
У всех в руках бидончики, кувшины, бутылки. Ася садится рядом с ними - отдохнуть после поездки собраться с мыслями. Одна из женщин с бидончиком в руках нараспев рассказывает:
- ...И стала она, милые вы мои, сохнуть... Ночь слезьми обливается, днем по докторам ходит... Денег пролечила - ужасное дело! Муж ее жалел, жалел а потом погуливать начал. Я и говорю: не с того конца начинаешь, бабонька, в церковь не ходишь, с мужиком своим невенчанная живешь... Если разобраться, он и не муж тебе, а так - сожитель! Грехи надо замаливать, а без того тебе никакие доктора не помогут.
- Чего сидите, женщины? Надкладезную открыли! - говорит, подходя к ожидающим, дворничиха.
И женщины, взяв свои кувшины и бидончики, торопливо выстраиваются в очередь к синей часовне. При этом они препираются. Дама в горжетке, поджимая губы, говорит женщине, которая прервала свой певучий рассказ:
- Вы здесь, гражданка, не стояли!
Та принимает вызов:
- Еще чего скажи, не стояла! Да меня тут каждый знает!.. И привела я ее, милые вы мои, сюда... И приложилась она к мощам... И попила водички...
Но дама в горжетке снова перебивает рассказ о чудесном исцелении. Она еще сильнее поджимает губы и цедит:
- Может, вы где, гражданка, и стояли, но только не передо мной.
- Ладно вам, женщины, - примирительно сказала дворничиха. - Воды, что ли, в водопроводе не хватит? А ты, рыженькая, чего очередь не занимаешь? - спросила она у Аси.
- А зачем? - удивилась Ася.
- А ты будто не знаешь? Святая вода, - объясняет дворничиха. - Посуда есть с собой? Нет? Сходи в лавку, купи пустую поллитру. Постой в очереди и набери. Домой свезешь, мать спасибо скажет.
И не поймешь, серьезно она говорит - или шутит.
- Вы смеетесь? - догадалась Ася.
Дворничиха в сердцах сказала:
- А что ж мне, плакать над вами, над дурами? Ты-то небось из Москвы сюда приехала. А зачем? Ну, они, понимаю, одна - темнота, другая - барыня, а ты здесь чего делаешь? Чему тебя только в школе учили, тьфу!
Ася хотела ей объяснить про себя, но потом безнадежно махнула рукой: "Не поверит!"
Экскурсанты спешат куда-то в глубину внутреннего двора. Может, ей тоже туда?
Нет, ей не туда. Там висит вывеска "Музей". В музей она не собирается. А рядом с музеем белая церковь. Сквозь приоткрытую дверь доносится заунывное пение хора.
Некто очень молодой, в длинной, до пят, черной одежде, с льняными волосами, падающими на плечи из-под бархатной шапочки, и смиренно опущенными глазами, похожий на отроков, которых Ася видела в Большом театре, когда была на "Борисе Годунове", медленно идет к церкви.
- Гляди-ка, - говорит турист. - Кто это? Девчонка?
- Да нет, вроде парень.
- Может, из семинаристов он? - догадывается дотошный турист. - Нет, те вроде пообыкновеннее будут.
О том, что интересует Асю, ей уж, во всяком случае, не у кого спрашивать. Ася идет дальше. В углу двора работает ленточный транспортер. Он подает кирпич на восстанавливаемую угловую башню. У транспортера - подсобницы в надетых для работы стареньких кофтах и лыжных брюках, которые видны из-под юбок. На лесах - парни в спецовках. У них, что ли, спросить, где тут семинария? Совестно, люди рабочие.
А может, тоже какие-нибудь монахи-каменщики?
Ася свернула направо. И вот перед ней, за железной решеткой ограды и аккуратным газоном, длинное здание. Большая часть его облицована пестрыми плитками, и от этого оно все какое-то пряничное. Другая, меньшая, сложена из красного кирпича. Напрягая глаза, Ася читает вывеску у дверей. Золотыми буквами написано: "Духовная семинария". Тут, значит, учится Павел.
Как все было бы просто, если это был бы обычный институт! Она вошла бы сейчас в эти двери, спросила: "Где у вас тут канцелярия?". Сказала бы в канцелярии: "Мне нужно найти студента Павла Милованова", - и все в порядке.
А тут хотя какие-то люди, и не только в рясах, а обыкновенные, входят и выходят сквозь эти двери, она понимает, что ни за что не перешагнет невидимую линию, которую Павел прочертил сам, когда сказал первый раз: "у нас" и "у вас". "Граница",- думает она.
А вот и собака и часовой. В палисаднике стоит аккуратная собачья будка, и перед ней на длинной цепи взад и вперед бегает выхоленная черная овчарка. А чуть поближе к дому тоже взад и вперед ходит, бесшумно ступая, не то поп, не то монах в очках на деловитом лице, с длинными черными волосами, в длинной рясе. У него в руках раскрытая книга, и, похаживая, он поглядывает то в нее, то по сторонам.
"Дежурный, наверное", - думает Ася. Она садится на скамейку напротив ворот семинарии. Ждет. За оградой все прохаживается бесшумная черная тень на красном фоне стены да повизгивает овчарка, жалуясь на свою цепь.
Ася долго сидит на скамейке. И мимо нее, как в страшном сне, все время мелькают черные тени - попы, молодые и старые. Она никогда не видела столько попов сразу. Молодых больше. Некоторые, видно, возвращаются из города, несут чемоданчики, свертки, портфели. И другие люди прохаживаются тут: не в рясах, но с аккуратными бородами, в очках, профессорского вида. Рассуждают о вчерашнем заседании кафедры, о расписании занятий. И семинаристы тоже проходят. Они в черных кителях и черных брюках. Так бывал обычно одет и Павел. Но она не знала, что это форма. Когда идут мимо дежурного попа, семинаристы замедляют шаги и приглушают голоса; когда заворачивают за угол и видят Асю на скамейке, все, как по команде, поворачивают к ней головы, разглядывают.
Как все было бы просто, будь это какое-нибудь обычное место: фабрика, клуб, институт! Подошла бы к ним и сказала: "Здравствуйте, мальчики! Где тут Милованова найти, Павла?"
Нет, не подойдешь, не скажешь, хотя с виду они совсем обыкновенные и говорят об обыкновенном. Она поймала обрывок фразы о шахматном турнире.
Сколько ей тут сидеть? Может, Павел вовсе и не выйдет. Ася еще раз обошла весь внутренний двор. Народу около иконной лавки и около часовни со святой водой стало больше. Теперь богомольцы сидят не только на скамейках, но прямо на земле, и двор похож на зал ожидания вокзала: люди едят, переобуваются, спят. И еще больше стало во дворе старух в черных платках и стариков с палками и в каких-то картузах древнего образца.