Чтобы успокоиться, Кулагин подошел к репродукции левитановского "Вечного покоя" и замер. Где бы он ни работал, "Вечный покой" всегда висел в его кабинете и часто играл роль громоотвода, когда слишком расходились нервы профессора.
В дверь осторожно постучали.
- Войдите! - не очень любезно разрешил профессор.
В кабинет вошла Крупина. Сергей Сергеевич поспешил навстречу, хотя меньше всего в эту минуту он хотел бы видеть именно ее.
- Прошу! Прошу вас, Тамара Савельевна! - воскликнул Кулагин. - Очень рад, очень… Ну, как первое дежурство? Не рассердились на меня, что вас, доктора медицинских наук…
- Перестаньте, пожалуйста, Сергей Сергеевич, - покраснела Крупина, - вот не предполагала, что вы обо мне можете так плохо думать…
- Наоборот, - пожимая ее руку, рассмеялся Кулагин, увлекая Крупину в кресло, - я о вас думаю только хорошо.
Это была их вторая встреча после того, как Крупина уехала в Москву, поступать в аспирантуру. Сергей Сергеевич отпустил ее, не очень жалея, что отпускает, пожалуй, даже радуясь, что она уедет. Крупина в истории с Гороховым взяла сторону ассистента-неудачника. Разумеется, примешалось и личное. Кулагин знал, что Крупина неравнодушна к Федору. Правда, потом между ними что-то произошло, но, видно, чувства женщины сильнее, чем страх потерять благоприятную перспективу и благосклонность шефа…
Профессор не интересовался, как учится Крупина в аспирантуре: они вообще не переписывались. Но случайно ему стало известно, что диссертацию Крупиной очень хвалят сразу несколько видных медиков, а один из них согласился стать ее научным руководителем. То, что произошло дальше, буквально потрясло Кулагина. Во время защиты кандидатской диссертации ученый совет решил, что работа Крупиной заслуживает большего. Тайным голосованием ей была присвоена ученая степень доктора медицинских наук, а работа рекомендована к изданию отдельной книгой. Тогда Кулагин, испытывая противоречивые чувства, послал ей телеграмму с каким-то шальным текстом: "Конечно, мы не Москва и все же ждем. Кулагин". На следующий день пришел ответ: "Спасибо. Еду. Крупина"…
Тамара Савельевна осмотрелась. Взгляд задержался на деревянном стаканчике, стоявшем на столе. Из стаканчика гордо выглядывали остро отточенные грифели цветных карандашей.
Кулагин перехватил ее взгляд.
- Здорово отточены! - похвалила Крупина. - У меня, пожалуй, так никогда не получалось. Неужели это вы сами научились, а?
- Куда мне!.. Мастерство Елены Васильевны Богоявленской. Удивительно твердая рука… У нас стажируется аспирантка.
Крупина с интересом разглядывала своего шефа, узнавала и не узнавала. "Одевается модно, как и прежде, - отметила она, - галстук повязан широким узлом, туфли тупоносые. Такой же поджарый. А вот на лбу залысины появились, складки у рта…"
- А вы, матушка, малость погрузнели, - сказал он, словно угадав ее мысли, - но, в общем, такая же пава, как и была…
Оба чувствовали, что разговор не получается. Крупина снова ощутила тоску, испытанную в поезде. Она взглянула на профессора, лениво жующего папиросу, и опять подумала, как тогда: "Зачем я сюда еду?" Она так и сложила слова: "Зачем… еду…" - будто забыла, что уже приехала, уже дежурила, подменяя заболевшего врача.
- Кстати о будущем. - Кулагин наморщил лоб. - Я считаю, что вам не мешало бы профессором стать. Верно ведь? Со временем, конечно…
- Я приехала не за должностью, - отмахнулась Крупина.
- Ценю! - развел руками Кулагин. - Но все-таки… Я бы хотел, чтобы вы получили в моем институте это звание. Тем более что возможность есть.
- Какая же? - спросила Крупина.
- Вы подготовите несколько кандидатов паук, а кандидаты на кандидатов у нас имеются, - скаламбурил Сергей Сергеевич и улыбнулся.
- Кто?
- Ну, во-первых, Богоявленская, - тут же откликнулся Кулагин и наклонил голову. - Тем более что диссертация уже готова. А ваша рецензия поможет и ей и вам.
- Значит, она не только карандаши затачивает? - с невольной иронией протянула Крупина.
- Вы сами признались, что затачивали хуже ее, а стали доктором наук. Выходит, ей прямой путь в академики! - отшутился Кулагин.
- Может быть, может быть… - согласилась Крупина и встала. - Я познакомлюсь с ее работой.
- Разумеется, разумеется. - Кулагин тоже поднялся. - По-моему, она способный человек. Впрочем, не буду опережать вашего мнения… У вас есть еще ко мне вопросы? - вдруг спросил он, хотя Крупина ничего не спрашивала.
Она с удивлением посмотрела на Кулагина:
- Нет. Впрочем, вчера поздно вечером в институт была доставлена больная с обширным инфарктом. Вас не было, и я разрешила ее положить. Это ничего?
- Это ничего… Но впредь сообщайте мне… По телефону…
Крупина сама сделала укол новой больной.
- Видать, каюк ей скоро. Ишь, синяя какая… - сказали сзади.
Крупина повернулась и резко оборвала говорившую:
- Вы что это себе позволяете, Романова? Лежите спокойно и не разговаривайте!
Медсестра тоже посмотрела на Романову и укоризненно покачала головой.
Когда они вышли из палаты, Зоя Романова презрительно скривила губы и повернулась к соседке, лежавшей у окна:
- А что я сказала, Евдокия Гавриловна?
- Грубая ты, Зоя, - тихо проговорила та.
- Какая уж есть! Только не люблю на черное говорить белое. Ясно?
Евдокия Гавриловна промолчала. Зоя сунула руку под подушку, достала оттуда маленькое зеркальце, посмотрелась в него и вдруг всхлипнула:
- Второй месяц торчу здесь. Все надоело!.. Каждый день кого-нибудь привозят, увозят, со всеми разговаривают, а как Романова, так смотрины молчаливые, да? Ненавижу!..
- Что ты ненавидишь? - тихо спросила Евдокия Гавриловна.
- Все! - вскрикнула Зоя. - И эту палату, и врачей, и вас, и эту новенькую - синюю… Что она за цаца такая? Все вокруг бегают, суетятся, уколы делают, анализы всякие… Может, она министерша какая, так чего здесь лежит, а не в Москве?
- Глупая ты, Зоя, - вздохнула Евдокия Гавриловна.
- Может, и глупая, а может, и умная. Думаете, если я официантка, так уж ничего и не соображаю, да? Мы все тут одинаковые, почему же к одним такое отношение, а к другим - совсем наоборот? Если ее колют, пусть и меня тоже!..
- Я и говорю, что глупая ты, Зоя, - повторила Евдокия Гавриловна, - у нее же инфаркт.
- Подумаешь! - На лице Романовой появилась гримаса. - Мой братан уже два перенес, а все водку жрет! И хоть бы что!..
- Трудно с тобой говорить, Зоя, - поморщилась Евдокия Гавриловна, - у тебя на все ответ готов. Тебе про Егора, а ты про Фому… А ее скоро от нас возьмут. Мне Глафира Степановна сказала. Вот освободится место в палате сердечников, туда и свезут.
- А может, и в морг, - хихикнула Романова.
Евдокия Гавриловна долгим взглядом посмотрела на нее и закрыла глаза, всем своим видом показывая: не о чем нам с тобой разговаривать, раз ты бессердечная такая!
- Да я пошутила, - забормотала Зоя. - Не спите, Евдокия Гавриловна, не спите, давайте еще поговорим… Тяжко мне очень. Ну не спите же!
Евдокия Гавриловна молчала.
5
После приезда Рубен Тигранович Манукянц пошел в райком партии. На следующий же день. Разговаривал с ним средних лет мужчина в очках. Манукянц не мог, видимо, объяснить, что нужно ему, а инструктор - понять, чего хочет этот старый человек, пытающийся ходить по-военному, ровно и энергично, а у самого правая нога нет-нет да и западет, волочится немного.
- Без малого сорок лет в армии, - говорил Манукянц, - а теперь на пенсии. Здоровье отличное, могу людям пользу принести. Что ж, мне теперь по бульварам бегать да "козла" забивать?!
- Извините, а какое у вас звание было? - Инструктор незаметно подавил зевок.
- Полковник, - скромно ответил Манукянц.
- О! - с удивлением протянул мужчина и усмехнулся. - Какой же вам смысл работать?
- Во-во! - почему-то с радостью подхватил Манукянц. - Давайте, давайте, дорогой…
- Нет, кроме шуток? Неужели вам пенсии не хватает?
- Я же сказал, - хмуро произнес Манукянц, - людям могу еще пользу принести.
- Кем же вы хотите пойти работать?
- Кем угодно!
- Не верю, - покачал головой мужчина. - И знаете почему? Потому, что я, извините, встречал и раньше отставных полковников. Это у вас сначала все так лихо, а здоровье-то уже не то… Бросьте, уважаемый! Никуда вы не пойдете, если вам должность высокую не предложат. Вы же привыкли быть начальником!
На мгновение Рубену Тиграновичу показалось странным, что он сидит здесь, в этой светлой, просторной комнате, перед человеком, который, наверное, в полтора раза моложе его, и вся его, бывшего полковника Манукянца, дальнейшая жизнь зависит теперь от этого человека.
- Да, - коротко ответил Манукянц.
- В армии вы были политруком роты, комиссаром, замполитом, начальником политотдела. - Инструктор перечислял все должности Манукянца медленно, как-то задумчиво и вдруг с любопытством взглянул на него: - А вообще-то вам, наверное, трудно?
- Что вы имеете в виду? - не понял Манукянц и насторожился. Он всегда досадовал на себя, когда не мог сразу уловить ход размышлений своего собеседника.
- Что я имею в виду? - повторил вопрос инструктор. - Ну хотя бы то, что вам никогда не приходилось наниматься на работу.
Манукянц пожал плечами, ему почудился в словах инструктора какой-то подтекст, какая-то еле заметная подковырка.