- Ваша мать тридцать лет проработала в поликлинике. Но сейчас я говорю о ней не как о нашем бывшем работнике, а как о больном человеке, которого лечу. Да, вы забыли поздравить ее с днем рождения… Может быть, для вас это не имеет существенного значения, но для нее это удар. И очень болезненный. Вы - сын…
- Не читайте мне морали, доктор! - отрезал Фомин.
- Хорошо, не буду читать мораль… Поговорим о другом. Вы по-прежнему настаиваете, чтобы ваша мать переехала к младшему сыну? - Она взяла себя в руки, говорила почти спокойно.
- Послушайте, доктор, чтой-то вы мне все вопросы задаете? По какому праву?.. Никак не могу понять, чего я к вам вообще приперся? И почему должен отвечать?.. Ваше дело - людей лечить. Больных!.. А не здоровых учить уму-разуму.
Он полез в карман, достал портсигар и спички, нервно размял папиросу.
- Вам придется потерпеть, - предупредила Ксения, - здесь поликлиника… Так вот, Евгений Алексеевич, вернемся к больным. Я, как лечащий врач вашей матери, категорически против того, чтобы она куда-либо ехала.
- Разве она не транспортабельна?
- Евгений Алексеевич, - терпеливо, не повышая голоса, продолжала Ксения, - вашей матери не так уж много осталось жить. Она страдает тяжелым недугом. Не ускоряйте события, не укорачивайте ей жизнь…
- Вы меня прямо-таки удивляете, доктор! Вас послушать, так получается, что я какой-то живоглот!
Ксения промолчала, будто не расслышала.
- Не будьте жестоки, - сказала она наконец. - Договорились?
- Я с вами ни о чем не собираюсь договариваться! - вспылил Фомин. - У матери склероз. Побольше слушайте полоумную старуху… Она вам еще не то скажет. Я ее не гоню, а если к брату хочет, пожалуйста, скатертью дорога.
- Вот что, Евгений Алексеевич, - повысила голос Ксения. - Если вы не перестанете третировать свою мать, мне придется…
- Не пугайте! - выкрикнул Фомин. - Я уже пуганый и битый. Я, если нужно будет, на все пойду. Я не позволю… Да что зря языком молоть… Лечите, доктор, своих больных, а в чужие дела не лезьте…
Он ушел, отшвырнув ногой стул и в сердцах громыхнув дверью.
В этот день у Гараниной буквально все валилось из рук: работать, принимать больных, разговаривать с ними она была просто не в состоянии. Было ощущение какой-то физической нечистоты от общения с этим холодным, злобным человеком, от незапоминающегося его лица, маленького мокрого носика и глазок, бесцветных и вороватых.
С трудом закончив прием, Ксения вышла из поликлиники.
"Что же предпринять? - думала она. - Я не могу, не имею права отступать… А почему, собственно, не имею права? Это дело общественности. Депутатов. Кому рассказать? С кем посоветоваться? Может, поехать к нему на работу?"
Незаметно для себя Ксения оказалась в центре города, спустилась к набережной и неожиданно вспомнила, что через два квартала юридическая консультация, которой заведует ее давний поклонник, а по случаю и пациент.
Она обрадовалась, заторопилась.
- Ксения Андреевна? - засуетился юрист, явно удивленный и польщенный ее приходом. - Какими судьбами? Вот уж не думал, что смогу быть вам полезен. Что случилось, доктор? Какие тучи собрались на вашем небосклоне?
Ксения, волнуясь, глотая слова, рассказала историю старой санитарки и спросила, можно ли найти управу на ее сына.
- На такого трудно найти управу, по опыту знаю. Уж поверьте… Он ведь не крадет, не грабит в темной подворотне… А может, он бьет мать? - с надеждой опросил юрист.
- Нет.
- Ну, скажем, скандалит? Кричит на нее?
- Нет.
- Пьяным заявляется?..
- Нет, не скандалит, не кричит, трезвым приходит… Он все делает тихо. И она тихо плачет. По ночам. Он попрекает ее каждым куском, каждой ложкой супа. Сквозь зубы, тихо так цедит. А она вздрагивает… И плачет, все время плачет.
- Живут в коммунальной квартире?
- В отдельной.
- Вот видите, - адвокат развел руками, - улик нет. Одни эмоции. Дело швах. Я вам, конечно, верю, но суду нужны веские доказательства, свидетели, заключения экспертов… А так ни под одну статью не подведешь вашего тихоню.
- Что же делать? Оставить как есть?
- Увы, дорогая Ксения Андреевна, я всегда рад помочь вам, но в данном случае…
- Эх вы, ю с т и ц и я! Улики, свидетели!.. А человек-то задыхается, гибнет на глазах у всех.
Она ушла рассерженная. И уже твердо решила, что поедет к Фомину на работу и будет разговаривать там. С кем угодно - с секретарем ли партийной организации, с начальником ли строительного управления, с председателем ли постройкома… Неужели она не найдет людей, которые захотят и смогут что-то сделать?
Ее принял заместитель по кадрам - сутулый пожилой человек, с глазами, спрятанными глубоко под нависшим лбом. Встретил вежливо и сухо. Пока она рассказывала, вопросов не задавал, иногда только что-то записывал на маленьком листочке бумаги.
- Ладно, - сказал он, дослушав до конца, - я проверю.
- А как вы проверите? - насторожилась Ксения. - Если Фомин узнает, что я приходила к вам, он мать совсем изведет.
- Не допустим, - коротко ответил кадровик. - Но вы должны согласиться, что я обязан проверить. Фомина мы знаем не один день. Подобных сигналов на него прежде не поступало… Н-да… Вы, когда пойдете, обратите внимание на Доску почета. Передовик, между прочим, так-то вот.
- Я не кровожадный человек, - сказала Гаранина, - но кровь вашему передовику попортить не мешает, уверяю вас.
Кадровик в первый раз за все время их разговора улыбнулся:
- Очень хочется попортить?
- Очень. С подлецами надо разговаривать на их языке. И вся наша беда в том, что мы разговариваем на разных.
- Странная логика, - кадровик пожал плечами, - выходит, если хулиган идет на меня с ножом, то и я должен доставать нож? А не лучше ли все-таки скрутить его и отвести в милицию?
- Легко сказать! Я самбо не занималась. Вы, может, и скрутите, а мне пропадать… Или - ноги в руки.
Ксения полистала дневник, прочитала:
"…Сегодня была у Портнова. Хворает около трех недель. Злая гипертоническая болезнь. Меня уже не удивляет, что сосудистые нарушения все чаще поражают молодых. Такое впечатление, что ученые всего мира и сами толком не могут определить причины бурного прогрессирования стенокардии и инфаркта. Радиация? Последствия войны? Или - питание? Опять эмпирика. А больным от этого не легче. Теперь очередь Портнова. Неужели я ничего не смогу для него сделать? Человеку - тридцать. Он моложе меня на целых 10 лет. Это ужасно - приходить в дом, где на тебя смотрят почти как на бога, и чувствовать, что ты ничего не можешь…"
"…Отказалась дать Щегловой заключение, что ее мужу рекомендуется консультация в Москве. Три недели назад выписался из хирургической клиники. Универсальное метастазирование рака. Прогноз безнадежный. Посоветовали лечить дома. А чем? Симптоматическими средствами? Наркотиками? Вечером позвонила Валерию, рассказала… Он убежден, что я поступила не гуманно: подумаешь, справка. Написала бы - и дело с концом. Я возразила, что человек приедет с этой справкой в одну из московских клиник. Антигуманно занимать койку неизлечимым больным, лишая места человека, которому еще можно помочь к л и н и ч е с к и… Кажется, мой гуманист не на шутку рассердился. Он сказал, что рассуждаю, как дилетант, потому что медицина во все времена была наукой далеко не точной, и не исключено, что моему больному могут помочь в столице. Я ему так и не доказала, что в медицине чудес не бывает, а мой пациент - человек обреченный. Впрочем, кто же прав? И вообще, зачем я звоню этому стареющему мотоциклисту? Надо взять себя в руки - пора, давно пора!"
"…Ну и ну. Мне казалось, что эта больная кротка, как голубка. Застала ее дома за стиркой. Спрашиваю, почему сама не пришла на прием в поликлинику, тем более что идти-то всего один квартал? Она стрельнула в меня своими черными глазищами и прошипела: "Врачам зарплату платят, чтобы они обслуживали трудящихся…" Я промолчала. Стоит ли ей объяснять, что вечерами, когда возвращаюсь домой, ноги гудят так, что даже в уши отдает?"
Ксения Андреевна перелистала дневник до конца. Тетрадь была почти исписана. Чистыми оставались лишь несколько страничек.
Она взяла ручку и все-таки написала о Фомине:
"10 августа… Вызвала на прием сына нашей санитарки. Раньше я его никогда не видела. Боже, какой нравственный урод!.. Подумать только, чтобы отстоять жизнь матери, приходится вести войну с ее собственным сыном! Советовалась с адвокатом. Потом поехала на работу к Фомину. Беседовала с главным кадровиком. Сумрачный такой человек. Обещал разобраться. Посмотрим…"
Она отложила ручку, и сейчас же телефонный звонок ворвался в тишину квартиры. Ксения неохотно подняла трубку и услышала голос Валерия Игашова:
- Какое счастье, что я застал тебя дома!
- Что случилось? - встревожилась она.
- Ничего… То есть - случилось… Я люблю тебя! Очень люблю!
- Ну… Приезжай. Мамы нет, уехала к родственникам в деревню…
Уже под утро Валерий, перегнувшись через перила высокого деревянного крыльца, осторожно постучал в окно, у которого всегда спала Ксения.
- Где вы пропадали? - строго спросила она, открыв дверь с такой быстротой, будто еще не ложилась.
- Выполнял свои обязанности. Вот - свежий номер, еще влажный. - Валерий развернул газету.
- Враки. Просто вы катались на лодке с какой-нибудь машинисткой… Или наборщицей.
- Одно не противоречит другому. Вечером я сделал для воскресного номера фотоэтюд "Ночь на реке". Нужна была эффектная блондинка. Взял прямо из машбюро.
- Однако уже светает. - Она откинула мягкую штору.