Так, например, ещё будучи школяром, Лютер услышал, что некий старшеклассник жестоко оскорбил некоего младшеклассника, оказавшегося ещё и чернокожим. Вскипев праведным гневом, Лютер оклеветал того старшеклассника перед самым искусным в Священной Римской империи дуэлянтом, после чего того старшеклассника – обидчика малышей – полиция нашла в парке с тринадцатью колотыми ранами и семью пулевыми. Не утоливши чувства справедливости, Лютер обвинил перед инквизицией родителей почившего старшеклассника в занятиях генетикой, после чего они были приговорены к ста девятнадцати годам каторги в урановых рудниках, без права переписки. Остальных родственников и знакомых того злополучного старшеклассника по разным уголовным мелочам, стараниями Лютера, ввергли в узилище на сроки разной длительности. Менторов, имевших несчастье учить того старшеклассника, заставили каяться прилюдно в том, что потакали этому врагу германского народа, а потом отправили в пешее паломничество в Иерусалим, для отмаливания столь тяжкого греха пред гробом Господним.
Позже, говорят, появился некий свидетель, утверждавший, что никакой несправедливости тот старшеклассник не чинил, а напротив, младшеклассник облыжно оклеветал старшеклассника в надругательстве над своим чернокожием, дабы получить вследствие этого через суд сатисфакцию в виде мешка золотых дукатов. Этот свидетель никак не вписывался в столь триумфально разворачивавшееся шествие справедливости, и в один, не уверен я, что прекрасный, день дом того свидетеля вдруг загорелся и обрушился прямо на голову хозяина.
Когда Лютер стал вождём германского народа, ему доложили, что в одной кабацко-вольной беседе тот давнишний обиженный чернокожий школяр сильно печалился по поводу сией истории: мол, из-за Лютера не выгорело дело и не удалось получить сатисфакцию в виде мешка золотых дукатов, и теперь приходится влачить жалкое существование.
Опечалился Лютер, и не прошла ещё луна полного цикла, как выслали болтуна вместе с нелегальными иммигрантами на хлопковые плантации Нового Света. В пути на корабль напали берберские пираты, и он затонул со всеми пассажирами.
Последнего, кто вообще помнил о той истории, зарубили ледорубом в стране ацтеков.
Вот как почитал Лютер справедливость… Но вернёмся к прерванному повествованию.
Олицетворением антисправедливости (которую ни в коем случае не следует путать с несправедливостью) для Мартина Лютера был папа ватиканский. Самого папу Лютер готов был объявить сатаной, а обиталище его – стольный град Ватикан – преисподней, если бы для Мартина эти слова не обозначали иное. Поэтому приходилось ограничиваться менее громкими титулами в отношении своих противников: папа был приспешником сатаны, а Ватикан – прихожей преисподней.
Папа ватиканский, в ответ на эти обидные прозвища, анафематствовал Лютера, на что тот дал интервью одной влиятельной саксонской газете, где, помимо прочего, заявил, что вообще не знает, кто такой этот папа ватиканский, и усомнился в существовании Ватикана.
К сожалению для папы, последняя ватиканская газета – "Рупор престола святого Петра" – была продана за долги одному германо-протестантскому дорожно-сталелитейному магнату, и острых интервью папе давать было некому. И он безмолвствовал в медийном пространстве.
Зато вскоре после интервью Мартина Лютера с германских географических карт, атласов и глобусов исчез Ватикан и, на всякий случай, все его окрестности. Вслед за этим были секуляризированы все земли, принадлежавшие Ватикану, как владения несуществующей страны.
Папа ватиканский вскоре от горя запил, а потом и закурил. А спустя немного времени и вовсе женился и стал бродячим философом, отчего и развёлся.
Тем дело и кончилось: Мартин Лютер ликовал, папа ватиканский, путешествуя, философствовал, справедливость торжествовала.
Лютер и тарифы
Однажды Мартину Лютеру пришёл счёт за международные переговоры. Увидев, какую непомерную сумму он должен заплатить, Лютер сначала удивился, а потом вознегодовал. И впрямь, тут было от чего прийти в ярость: после переговоров с папой ватиканским, тот отлучил Лютера от церкви; а по окончании переговоров с королём английским, тот, оказавшись не в меру впечатлительным, вместо того чтобы оказаться под его, Лютера, влиянием, вдруг решил, что теперь всё можно и организовал свою собственную церковь, которую, по недостатку воображения, назвал англиканской; результаты переговоров с японским сёгуном были и вовсе обескураживающими – непонятливый (или слишком хитрый) вождь японского народа, вместо обещания ввести у себя протестантизм, почему-то попросил Курильские острова, на что Лютер ответил, что на данный момент все Курильские острова кончились, но пообещал, что их обязательно завезут в следующем тысячелетии.
С тарифами надо было что-то делать и поскорей. И как учит нас житейский опыт, сформированный фильмами, изобильно поставляемыми из Вест-Индий, чтобы решить проблему, следует уничтожить источник, её породивший. Источником же возникшей перед Лютером проблемы являлся испанский город Тарифа – именно оттуда и произошло ненавистное слово и явление, и именно этот город следовало уничтожить, чтобы избавиться от всеразоряющего бедствия.
Уж что-что, а уничтожение во времена Лютера не являлось чем-то экстраординарным, напротив, многие прибегали к этому, ныне крайнему, средству, как к панацее от всех бед. Как говорили в те мрачные времена – нет человека/города/страны/грамматического правила/природного явления – нет проблем.
И вправду, спустя короткое время мы уже видим город Тарифу совершенно разрушенным и пребывающем в запустении. Что ж, тарифы и впрямь на какое-то время исчезли (равно как и телефонная связь, электроэнергия, газ, горячая вода и прочие буржуазно-католические излишества). А поскольку Тарифа ещё являлась и самой южной точкой Европы, Европа на какое-то время лишилась и своей самой южной точки, и живёт без неё поныне.
Лютер и туземцы
Однажды Лютер с семьёй отправился на отдых в Габон. Надо сказать, что в те благословенные средневековые времена ещё не завелись в общественном организме такие богонеугодные создания, как хваткие дельцы с их перспективными туристическими направлениями и развитой туристической инфраструктурой, и люди, желавшие отдохнуть вдали от родины, выбирали для этого страны со смешными названиями. Да, пожалуй, основным критерием выбора было смешное название страны, а не вся эта нынешняя дребедень, выдуманная ушлыми людьми для людей ленивых. И средневековые туристы ездили в Зимбабве, Лихтенштейн, Вануату, Мьянму, Сычуань… А Лютер с семьёй отправился в Габон.
И вот что приключилось с Лютером в этой стране (такой уж Мартин Лютер был великий человек, что без приключений не мог даже с другом в таверну сходить). Однажды приходит к хижине Лютера делегация туземцев. Тут нет ничего удивительного: имя вождя мирового протестантизма было известно во всех уголках земли. Вошли ходоки, стало быть, в хижину, расселись на стульях, а кто и на полу. Посидели, покряхтели для порядку, а кто постарше, те "вот ведь" и "стало быть" изрекли для пущей важности. Совсем отважные спросили о здоровье близких, поговорили о погоде. Наконец, выступает вперёд самый старший и такую речь говорит:
– Вот, ты как есть человек важный и сурьёзный, знамо, что прославленный. А токмо за всё время, что в наших краях отдохновение имеешь с супружницей своей и детьми малыми, на народ наш туземный никак не повлиял. Это ж, дык, как-то вот так, – подытожил туземный оратор.
– Так ведь, вот так оно, стало быть, – важно ответствовал Лютер.
Он всегда так важнотуманно отвечал, когда не знал, чего от него хотят.
– Что ж, довод твой справедлив, – продолжал старец. – Но рассуди сам: испокон веков так повелось, что белые люди когда к нам приходят, то завсегда стараются что-нибудь у нас взять и взамен что-нибудь дать. Берут они обычно серебро да злато, да каменья самоцветные и бивень слоновий. Дают же, к примеру, Слово Божье да совет благочестивый.
– И вы считаете такой обмен справедливым?! – едва сдержал себя Лютер, чтобы не удивиться им прямо в лицо.
– Нет, не считаем, – простодушно ответил туземец. – Но таков уж порядок… Испокон веков, стало быть… Ещё пращуры наши… И всё такое.
– Но ведь если немного поворотить дело к собственному плезиру, то вреда через это никакого не случится.
– Может, и не случится, а может, и случится – кто его знает? – может быть даже чересчур резонно (как ему показалось) возразил предводитель туземцев, и тут же решил вежливо спохватиться. – Нет, ну всякое бывает. Иные смутьяны, знамо дело, кричат, выступают, требуют перемен, да только у нас с ними разговор короткий, не любим мы здесь таких: хватаем да тем же белым людям их продаём – пущай эти горячие головы за морем-окияном на плантациях охолонятся… А что? Небось с перемен этих окаянных один урон державе будет. А стабильность, она ведь не воробей какой – улетит и не поймаешь.
– Тогда я вовсе не понимаю, – вовсе не понял Лютер. – Зачем вы ко мне-то пришли? Я ж в собственной стране… Да что там! В Европе во всей такие перемены учинил, что, вон, даже в Габоне теперь меня знают.
– Так ты ж человек иноземный, оно другое дело…
Но Лютер уже вошёл в так хорошо всем известный диспутический раж и обрушился на старца, будто он был равноценным оппонентом.
– И как, интересно, сочетается ваша приверженность традициям с принятием всего того нового, что дают вам белые люди? Впервые вижу, чтобы традиции с таким шизофреническим усердием стремились уничтожить самих себя!
– Нет, ну мы, это, принимаем, как велят традиции, всё что белый человек даёт, – бормотал в смущении глава делегации. – Только мы ничего из того не выполняем, чтобы никаких перемен и чтобы всё по-старому.