Московские студенты с мороженым "Пингвин" на Тверской
Вечерами, возвращаясь из Выхино домой на позднем метро, я не терял времени – с удовольствием листал журнал "Юность" или легкие книжечки типа "Циников" Мариенгофа, которыми меня снабжала много читающая Ира. Однажды меня захватил только что напечатанный рассказ Лимонова "Красавица, вдохновляющая поэта", в котором девяностолетняя дама описывала свои ощущения в старости: "Самое неприятное, что чувствую я себя лет на тридцать, не более. Я та же гадкая, светская, самоуверенная женщина, какой была в тридцать. Однако я не могу быстро ходить, согнуться или подняться по лестнице для меня большая проблема, я скоро устаю… Я по-прежнему хочу, но не могу делать все гадкие женские штучки, которые я так любила совершать. Как теперь это называют, "секс", да? Я как бы посажена внутрь тяжелого, заржавевшего водолазного костюма. Костюм прирос ко мне, я в нем живу, двигаюсь, сплю. Тяжелые свинцовые ноги, тяжелая неповоротливая голова. В несоответствии желаний и возможностей заключается трагедия моей старости". В Кузьминках в вагон всегда врывался очень неприятный запах. Говорили, что это из-за местного завода, на котором из костей собак производят мыло. В тот вечер я запаха не почувствовал, слишком поразил меня образ старости в тяжелом водолазном костюме. "До старости еще очень далеко", – успокаивал себя я, выскакивая из вагона на "Баррикадной".
Незаметно подкрался май. Чирикали воробьи. Бульвары были забрызганы зеленью. Вечера были легкими и неторопливыми. Ночи вздыхали, как девушка, которую целуют в губы. Пышно цвела сирень, ярко светили звезды. Москва пребывала в своем лучшем состоянии. Я смотрел на Краюшкину и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Я хотел обнять ее и никогда не разжимать объятий! Увы, Ира мне этого не позволяла.
В метро читал не только я. СССР был самой читающей страной в мире!
В редких перерывах между учебой и Краюшкиной я бегал играть в футбол на маленькую пыльную площадку "восемь восемь", спрятавшуюся во дворах домов на улице Васильевской, возле Тишинки, и получившую такое странное название из-за чрезвычайной близости к ней 88-го отделения милиции.
Играли на "восемь восемь" очень жестко – на деньги либо "на расстрел". Игру "на расстрел" еще называли игрой "на жопы". А "на жопы" – это когда игроки проигравшей команды встают лицом к борту или стенке, плечом к плечу, часто обнявшись, и сгибаются таким образом, чтобы локти рук легли на колени. При этом выпячиваются зады игроков. А дальше с расстояния пяти-семи метров игроки-победители поочередно что есть силы лупят по проигравшим. Задача – пробить так, чтобы жертвы завыли от боли. Моим бессменным напарником в футболе был одноклассник Кеша Шахворостов. Когда мы проигрывали, что случалось редко, и нас ставили у стенки, он всегда орал: "Бейте, бейте, гады, сильнее! Не мажьте! Когда вы здесь будете стоять, я не промажу! Расстреляю!". Я всегда старался, но не мог его заткнуть. После этого на нас обрушивался шквал убийственных ударов, которые, увы, часто попадали в цель. Благодаря этой уличной школе футбола я научился неплохо играть.
Однажды теплым вечером, чумазые, но довольные футбольной победой, мы шли с Кешей за квасом. Квас наливали за углом. Маленькая кружка стоила три копейки, большая – шесть. С квасом всегда были большие проблемы: его бодяжили и не доливали, а кружки плохо мыли. Шахворостов всегда бился за права потребителя: "Помойте кружку как следует!" и "Почему не долили?" – вопил он, когда ему протягивали кружку, наполовину заполненную пеной. "Доливай!" – требовал он. И ему обычно доливали, правда с недовольством. Выпив кружку залпом, Кеша, переведя дыхание, запустил довольно скучный разговор:
– Колыванов чуть ли не в каждом матче забивает! В этот раз ереванскому "Арарату" забил [44] .
Я оставил реплику без внимания. Кеша продолжил:
– Знаешь, почему улица называется Васильевская? – Иннокентий жил на Васильевской.
– В честь Васильева, конечно.
– Какого Васильева, Димусь?
– Такого Васильева! Валерия Васильева, динамовца, капитана сборной СССР по хоккею, – придумал я.
– Эх, дурилка картонная, – Шахворостов тогда активно использовал сленг "митьков", популярных в те годы питерских художников-неформалов. – Ничего ты не знаешь, хоть и всю жизнь здесь живешь.
– Ну и в честь кого же?
– В честь братьев Васильевых. Знаешь таких?
– М-м-м…
– Это, Димусь, режиссеры. Они фильм "Чапаев" сняли [45] . Смотрел?
– Дурак ты, Кеш, – с досадой сказал я.
– Это не я дурак, – парировал Шахворостов. – Ты думаешь, это случайность, что Дом кино находится на улице Васильевской? А?
Я промолчал. Что тут было говорить?
– Проверочный вопрос: кто играл Чапаева? – Кеша не унимался.
– Актер Бабочкин, успокойся.
– А в каком году сняли фильм?
– Не знаю.
– В 1934. Кстати, у меня есть пригласительные в Дом кино на церемонию открытия нового телеканала. Он будет называться… Точно не помню, по-моему, "Россия". Хочешь пойти?
– Откуда пригласительные?
– Мама достала.
– А что там будет?
– Не знаю. Думаю, интересно будет. В Дом кино разве легко
попасть? Там знаменитости будут, политики. Тебе точно понравится.
– А если я не один буду?
– С кем?
– С девушкой Ирой.
– Решим.
И решил. И вот мы с Краюшкиной и с Шахворостовым уже в красных креслах уютного зала Дома кино. А на сцене – Олег Попцов, глава нового телеканала "Россия" и по совпадению отец нашей одноклассницы Юли. Рядом с Попцовым какая-то новая телеведущая из Ленинграда Светлана Сорокина, много известных людей. По-настоящему интересно. В какой-то момент Кеша шепнул мне на ухо:
– Заметил?
– Что?
– Твоя Ира все время на меня смотрит.
– Что?
– Да! Странно, что ты не видишь. Слепой, что ли? Понравился я ей, это понятно.
Я чуть не взорвался! Но, может, он прав? Стал аккуратно присматривать за обоими, но ничего не заметил. Однако в голову лезли черные мысли: "Черт! Черт! Вот ведь гад, змея какая, а? Шахворостов!".
Тот май вообще выдался напряженным. Это был первый год, когда надо было писать курсовую работу. Тема: "Американские корпорации – основа экономики США". Научным руководителем я выбрал профессора Андрея Владимировича Аникина. Выбрал не случайно. По факультету ходили слухи, что учиться у Аникина – особая честь, которой удостаиваются лишь избранные. Этого мне было достаточно, чтобы определиться. Я старался, добросовестно собирал материал для курсовика, а для этого каждый день ходил в
Публичную библиотеку имени Некрасова на Пушкинской, набирал журналы – в основном "Мировую экономику и международные отношения" в зеленой обложке – и конспектировал.
Когда я возвращался из библиотеки домой пешком через Патриаршие пруды, изо всех окон звучал хит Loosing My Religion в исполнении группы R.E.M. Дома я садился на кухне у открытого окна, с видом на кирпичную грузинскую церковь и зоопарк, и под неистовые вопли гамадрилов, обуреваемых весенними страстями, перепечатывал свои конспекты на немецкой механической печатной машинке Robotron. Так слагалась моя курсовая. Надо заметить, что в тот год Андрей Владимирович не стал тратить свое драгоценное время ни на меня, ни на таких, как я. Он встретился с нами пару раз, после чего поставил пятерки. Не уверен, что он читал наши творения, но я все равно был на седьмом небе от счастья.
Во время летней сессии отбирали студентов на самое элитное отделение факультета под названием "Зарубежная экономика". После "зарубежки" появлялась перспектива работы за границей, а это дорогого стоило. Я опоздал на собеседование, где и происходил отбор счастливцев. Ученый секретарь безразлично смотрела сквозь меня:
– Повторяю, вы опо-зда-ли. А что? Тоже хотели на "зарубежку"?
– Очень, – выпалил я.
– Поздно, молодой человек. Увы. Все группы – Америка, Англия, Япония, Китай – уже укомплектованы.
– Не может быть!
– Может! В какую страну метили?
– В США.
– Нереально! – по ее смешку стало ясно, насколько я наивен. Может, эта моя наивность меня и спасла.
– Я вас очень прошу. Я случайно задержался. Пожалуйста!
– Ладно. Уговорили. Пойду спрошу.
Она вошла в аудиторию. Через минуту дверь приоткрылась:
– Проходите. У вас есть несколько минут.
Передо мной сидели седовласые профессора, среди которых
выделялась пожилая интеллигентная дама. Именно она и обратилась ко мне:
– Итак, молодой человек. Присаживайтесь. Что привело вас сюда?
– Хочу учиться на кафедре зарубежной экономики.
– На каком отделении?
– США.
– Почему?
– Мне интересны две мощные экономики – Японии и США. Я увлекался Японией. Теперь хочу сфокусироваться на США, – честно признался я.
– Допустим. Расскажите нам про экономику Японии после Второй мировой войны.
Я рассказал.
– Хорошо. Скажите, у кого вы писали курсовую работу в этом году?
– У профессора Аникина.
– У Аникина? – восторгу интеллигентной женщины не было предела. Она буквально подпрыгнула на стуле.
– Да.
– Андрея Владимировича?
– Ну да.
– Какая тема?