А потом случилось и вовсе невообразимое: 22 января, в девять часов вечера, дикторша и ведущая телевизионной программы "Время" Анна Шатилова после двухминутных нервных просьб включить ей микрофон, а такие ляпы в эфире случались крайне редко, объявила о денежной реформе, которую разработал тот самый Павлов, месяц назад обещавший, что реформы не будет. Шатилова зачитала:
Президент СССР подписал сегодня Указ "О прекращении с 0 часов 23 января 1991 года приема к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей образца 1961 года" [42] .
Дальше говорилось, что на обмен выводимых из обращения купюр отведено 72 часа, что его будут производить в сберкассах, но в это уже никто не поверил: как можно было поверить Павлову, ведь он уже обманул! Люди выскочили на улицу избавляться от ненужных банкнот: оставалось три драгоценных часа, когда их можно было надежно потратить или разменять на более мелкие деньги. Но сделать это оказалось не так просто. Магазинов ночных не было, бензоколонки были, но разменные деньги в них закончились сразу после программы "Время". Кассы в метро, обычно работающие до часа ночи, закрылись в тот злосчастный вечер, по крайней мере на "Белорусской", в 22.00 "в связи с отсутствием денег". Рядом с ними выстроились люди с 50-рублевыми купюрами, согласные обменять каждую на тысячу пятаков [43] . Из метро бежали на вокзал, пытаясь купить билеты "хоть куда", чтобы на следующий день сдать билеты и выручить за них нормальные деньги. По вокзальному радио непрерывно объявляли, что купюры достоинством 50 и 100 рублей принимаются к оплате, но кассы тоже не работали. На вопрос, к кому обратиться, если для покупки билета нет мелких купюр, дежурный администратор вокзала советовала: "К Горбачеву". Еще можно было проехаться на такси, а потом расплатиться сотенной или пятидесяткой. Увы! Ушлые таксисты были настороже и просили платить вперед мелкими купюрами! Самые догадливые летели на Центральный телеграф отправлять денежный перевод самому себе: сегодня отправил – завтра получил новыми деньгами. Однако и здесь все окошки приема переводов закрылись. Перед ними расхаживал гражданин кавказской национальности, тряс пачкой 50– и 100-рублевых банкнот и размышлял вслух, удастся ли ему обклеить ими только туалет или останется еще и на веранду. Были и те, кто, надеясь на обещанные для обмена 72 часа, рвал в сберкассу, чтобы занять очередь на завтра. Возникли длинные, в несколько тысяч человек, ночные очереди. Волнения, мордобои, обмороки, инфаркты…
Лишь кооператоры в ту ночь оседлали коня. Оказалось, что государство разрешало им сдавать выручку завтрашним утром. Поэтому, едва закрывшись на ночь, коммерческие магазины открылись снова сразу после программы "Время" и бойко принялись торговать, охотно принимая крупные банкноты. Это было движение продавцов и покупателей навстречу друг другу, и хотя цены в промежутке с 21.00 до 24.00 подскочили в два, а где-то даже в четыре раза, нареканий они у москвичей не вызывали. А когда ближе к полуночи на улицах возникли спекулянты, готовые скупать ненужные купюры по цене ниже номинала, стало очевидно – за три часа случилось настоящее экономическое чудо: курс советского рубля по отношению к советскому же рублю составил 10 к 1. Сторублевая банкнота теперь стоила червонец.
Несмотря на заверения министра Павлова и Сбербанка…
…слухи подтвердились: Объявление на двери отделения "Сбербанка"
Когда через три дня страсти улеглись, никто не смог толком объяснить, зачем была нужна реформа. Боролись со спекулянтами и жуликами? Но они первыми решили свои проблемы. Тормозили инфляцию? Но цены на следующий день после объявления реформы подскочили в два раза. Грузин, продающий мандарины на Тишинке, сокрушался: "То, что сегодня ночью у меня отняли, я должен к обеду вернуть. Иначе мама не простит". В общем, ничего не понятно. Так, не разобравшись, люди среди бела дня лишились своих сбережений. Моя семья не лишилась ничего. Пока народ метался по ночным улицам, бабушка Оля не отрывалась от недавно изданного на русском романа "Унесенные ветром", и ей было все равно. "Оля, – поинтересовался я, – а нам-то ничего поменять не надо? А то я сбегаю". "Нет, – умиротворенно проговорила бабушка. – Нам, к счастью, менять нечего".
Такая пошла жизнь – то хаотичные экономические реформы, то политические вехи. Уже и непонятно было, что за чем поспевает – экономика за политикой или наоборот. Народ стал недоволен Горбачевым, выходил на впечатляющие митинги в несколько сот тысяч человек под стены Кремля с лозунгами: "Горбачева в отставку" и "Руки прочь от Ельцина". Теперь на всякий случай милиция патрулировала улицы совместно с армией, что, конечно, вызвало беспокойство. Братские республики совсем распоясались: перестали перечислять налоги в бюджет Советского Союза. Весной одновременно прошли два референдума – советский и российский. Первый и последний советский референдум выяснял, считаем ли мы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик? "Да", – хором ответило население. Российский референдум, первый из трех за всю историю, тоже задавался единственным вопросом: о введении поста президента РСФСР. Тоже "Да!". Выборы первого президента России назначили на 12 июня 1991 года.
Первая любовь
Той весной я влюбился. Случилось это прямо накануне очередной реформы – госцен – их повысили в два-три раза. Второго апреля девяносто первого года все советские люди как один проснулись свободными от "лишних" денег. Но не о деньгах я думал! Теперь песня Розы Рымбаевой была про меня: "Как много лет во мне любовь спала, мне это слово ни о чем не говорило. Любовь таилась в глубине, она ждала. И вот проснулась и глаза мои открыла. И вся планета распахнулась для меня!". Да, именно так.
Однокурсница Краюшкина Ира, девушка незаурядная, громкая, умная, запоминающаяся, кандидат в мастера спорта по шахматам, захватила мое сердце! Ира жила на окраине Москвы, в Выхино. Но разве расстояния – препятствия для любви? Чуть ли не каждый день я провожал Иру до дома. Станции "Кузьминки", "Текстильщики", "Рязанский проспект", "Выхино". А дальше пешком по Вешняковской, направо на улицу Молдагуловой и до пересечения с Косинской. Или на автобусе до остановки "Улица Молдагуловой". Алия Нурмухамбетовна Молдагулова – девятнадцатилетняя девушка-снайпер, Герой Советского Союза. Погибла в 1944 году под Псковом. Ира показала мне окрестности. Мы гуляли по парку Кусково, универмагу "Вешняки", пару раз зачем-то ездили в Новокосино за МКАД. МКАД была узкой неосвещенной трассой, в четыре ряда, без всякой разметки и разделительной между полосами встречного движения перегородки, с выбоинами и колдобинами. На каждый ее километр ежегодно приходилось как минимум трое погибших, поэтому ее называли "дорогой смерти".
Изредка, наскребая копейки, я приглашал Иру в "МакДональдс" или в забегаловку "Баку-Ливан-Наср" на Тверской рядом с гостиницей "Минск", где ливанские арабы делали шаварму, эгзбургеры и фалафель (о, как любил тот фалафель Лёнич!), а потом мы покупали по два шарика заморского, экзотического мороженого в недавно открывшемся "Пингвине" там же на Тверской. Ира любила фисташковое и банановое, а я – малиновое. Или нас угощала домашним чаем Ирина мама Лариса Павловна. Ларису Павловну занимал недавно возникший из ниоткуда начинающий политик Жириновский. "Чудной какой-то", – делилась со мной Лариса Павловна.
Он и впрямь был странный. Как будто его для чего-то придумали. Едва объявившись, он принялся поддерживать Горбачева, а Ельцина требовал посадить под домашний арест: "На месте президента Горбачева я бы сказал: "Борис Николаевич, с 1 апреля выбудете сидеть дома, и никуда больше не появляйтесь". И Ельцин должен сидеть дома. И ничем больше не руководить. Это не уголовное дело, не насилие. Это домашний арест. Здесь не нужен суд. Просто руководитель республики остается дома". Еще он призывал страну успокоиться и требовал ввести режим чрезвычайного положения с 7 вечера до 7 утра, а если это не поможет, то "немедленно арестовать всех смутьянов, бунтовщиков и демонстрантов и заключить их в тюрьмы".
У кафе-мороженого "Пингвин" (шарик стоил 50 копеек)