Следующим хмурым утром ко мне на картофельном поле подошел худой и длинный парень и без предисловий уверенно заявил, что хочет дружить. Звали однокурсника Игоряшей. Прежде я его даже не замечал. Теперь он говорил много, смеялся тоже много, энергично поддерживал разговор и все время отпускал реплики, любимейшей из которых была "Х. ли в Туле, а мы в Москве". Эту приеловицу он повторял через каждое предложение, иногда сокращая ее до просто "Х…ли в Туле". А следующей по популярности была фраза "П…ть команды не было!", произносимая необидным тоном во всех случаях, когда рассказ собеседника вызывал у Игоряши сомнения. Этот оборот обычные люди в разговоре заменяют на коротенькое "Да?". Мы разговорились. Игоряша рассказал, что он – кладоискатель со стажем. С друзьями лазает по чердакам старых домов и ищет: после революции многие эмигрировали налегке, попрятав все ценное на чердаках, надеялись когда-нибудь вернуться, но не вернулись… Больше всего любит "холодняк", то есть холодное оружие. А это – сабли, кинжалы, палаши. Находил многое – и завернутую в тряпку саблю, и барабанный пистолет "Лефоше" третьей четверти XIX века, и еще что-то. За одну только саблю он выручил столько денег, что на них можно было купить автомобиль "Нива" и несколько месяцев жить горя не зная. "Но риски есть, – сказал Игоряша. – Поймать могут. За чердаки конкурируют. Да и раскапывать их – дело непростое: все в пыли, грязи, дышать невозможно, приходится надевать респираторы". Игоряша оказался интересным рассказчиком.
"Картофельный" месяц закруглился. Когда настало время уезжать, по отряду объявили, что совхозу требуется дополнительная помощь от добровольцев, которые согласятся остаться в Юрлово еще на десять дней. Вознаграждение обещали щедрое: "Один двадцатикилограммовый мешок картофеля – совхозу, другой – себе", но остались немногие, хотя даже один мешок картошки был в тот год ценным вкладом в семейный бюджет. Остапишин и еще несколько ребят остались, а я смылся немедленно, о чем пожалел ровно через месяц, став свидетелем драки двух женщин в продуктовом магазине за почти гнилую картошку. Семидесятилетняя дама хотела втиснуться в середину очереди, а уже отстоявшая часа два женщина лет сорока отказалась ее пропускать. Была битва, хотя картошка к тому времени уже закончилась! Ее так и не хватило для сытой зимовки: в Москву завезли ее в восемь раз меньше, чем нужно.
На следующий день по возвращении из Юрлово ко мне домой зашел Лёнич и, сев на диван, сказал:
– Шура Дмитриев разбился.
– Как? – не понял я.
– Насмерть.
Жизнерадостный Шура выпал с тринадцатого этажа дома в Кунцево. Как, почему? Из-за Шуры я впервые по-настоящему почувствовал смерть, ее безысходность, безжалостность, обесценивающую все наши дела и вещи. Я вспомнил, как всего два месяца назад мы с Шурой возвращались с дачи Лёнича из "Успенского" на электричке, как Шура переживал, что накануне прожег сигаретой свою красивую рубашку. Какая это была досадная мелочь по сравнению с той катастрофой, которая случилась теперь! Бабушка Шуры, когда все произошло, схватила его ботинки и, безутешная, не могла выпустить их из рук. Ее внука уже не было, а вот кроссовки все стояли и могли простоять еще хоть сто лет! И где он теперь, и где будет до скончания веков? И неужели это правда, что он уже встретился где-то там со всеми нашими давным-давно умершими, сказочными прабабушками и прадедушками, и кто он такой теперь?
Тотальный дефицит
Еще с лета пошли разговоры про то, что вот-вот государство повысит розничные цены (тогда все цены регулировало государство). Из-за этих слухов люди бросились на магазины и в миг растащили по старым ценам все, что можно было унести, – масло, сахар, соль, спички, мыло, стиральный порошок. Так дефицит перерос в тотальный дефицит. А когда в середине сентября 1990 года в Москве случились перебои с поставками хлеба, даже самые стойкие граждане поддались легкой панике.
Очереди были хорошим знаком: если они были, значит, был и товар. Жаловались, что где-то очередей совсем не бывает, поскольку купить нечего. Никто не знал, какой дефицит возникнет завтра, поэтому дефицитом становилось все. Желание запастись надолго было сильным. С "накопителями" боролись запретами: в руки – триста граммов сыра, полкило колбасы, пять пачек сигарет. Сигареты тогда вообще неделями не завозили в киоски, из-за чего недовольные курильщики устраивали табачные бунты, блокируя движение транспорта на улицах [36] . А вскоре в Москве товары и вовсе стали продавать только по предъявлению паспорта – чтобы отсеять иногородних. Потом ввели синие покупательские визитные карточки с фотографиями – по ним москвичам отпускали продукты по низким госценам. Мосгорисполком, пытаясь насытить Москву продуктами, придумал выменивать у прижимистых колхозников мясо на другие дефицитные товары. За 100 килограммов мяса колхозникам предлагали 20 японских аудиокассет или пылесос, за 400 – югославскую хрустальную люстру, за 500 – одну дубленку, а за 1 тонну – мотоцикл "Квант" [37] .
У нас дома кончились спички. Мама пошла в гости и, пользуясь случаем, попыталась "занять" на неделю коробок спичек. "У самих нет!" – рявкнул хозяин квартиры. Надо же такому случиться, что спустя пару часов он, навеселе танцуя "Кумпарситу" под заезженную грампластинку, не удержался на ногах, встав в изысканную позу, и плюхнулся на пол, нечаянно задев большую напольную вазу Ваза качнулась, а потом, как в фильме про Буратино, треснула и раскололась, а из нее, ко всеобщему удивлению, высыпались сотни припасенных на черный день спичечных коробков!
Пустые прилавки продмагов.
В универсаме выкинули соду.
Битва за торты у входа в кондитерскую в центре Москвы
Очередь за хлебом на Сретенке
Дефициту огрызались лишь недавно возникшие частные, или, по-другому, коммерческие магазины (комки). Они незаметно, но стремительно оккупировали газетные киоски, палатки из-под мороженого и даже бывшие общественные туалеты, например, подземный туалет на Тверском бульваре, прямо за памятником Тимирязеву [38] , который так провокационно держит руки, словно до этого туалета он так добежать и не успел. Преимущество туалетов перед другими коммерческими магазинами было в том, что в них можно было примерить вещи, зайдя в одну из недавно действовавших кабинок. Товар, продаваемый в комках, перекочевал туда в основном из государственных магазинов, но цены, конечно, уже были намного выше, поэтому около новых прилавков очередей не бывало. Здесь продавались разрисованные яркими цветами китайские термосы, французская косметика, отечественные чайные ложки с позолотой, немецкие миксеры, синтезаторы "Ямаха", корейские радиотелефоны и, конечно, кроссовки, стоимость которых превышала пять среднемесячных зарплат!
Сын лейтенанта Шмидта
В буфете на втором этаже нашего учебного корпуса меня перехватил кладоискатель Игоряша.
– Есть предложение организовать тусовку! Задумка такая. Имеется краеведческий музей на проспекте Мира, дом 14. Располагается в особняке XVIII века. Внутри – красота: изразцовая печь, паркеты, рояль в отдельной большой комнате и так далее.
– Ну?
– Я знаю директора этого музея. А сейчас же знаешь, что с музеями?
– Что?
– В музеи ходить перестали. Пропал у людей интерес. Даже в музее Ленина пусто!
– Так.
– А в краеведческом музее на проспекте Мира и подавно. А теперь за здание музея началась настоящая охота: все хотят его оттяпать. Защитить его может только Моссовет.
– И что?
– Как что! У нас на курсе учится сын Попова – Вася [39] .
– Не улавливаю…
– Когда я сказал, что Вася – мой однокурсник, директор запрыгал от счастья!
– Не пойму, к чему ты клонишь?
– Да вот к чему. Директор попросил меня пригласить Васю с друзьями на вечеринку в музей в пятницу вечером. Будет накрыт стол. Даже музейную печь затопят, чего не делали уже, наверное, лет десять. Я условился, что нас будет человек пятнадцать-двадцать.
– Здорово. А Вася-то будет?
– Нет, конечно. Зачем нам Вася?
– Так директор-то вроде Васю ждет.
– Нет! Васю мы не возьмем. Васей будет кто-нибудь другой. Например, ты. Ты за Васю отлично сойдешь! И всем будет хорошо.
– Но я же не Вася, Игоряш!
– Один час тебе трудно Васей побыть? А через час директор напьется и забудет обо всем. Я об этом позабочусь.
Вскоре, по общему согласию, было решено, что вечеринке быть и что Васей на ней буду я.