Стойка бара располагалась у самой лестницы, и Павел Грибов шел мимо с двумя пустыми стопками в руках, а я балансировала на третьей снизу ступеньке.
- Ты куда вдруг заторопилась? Договаривались же…
- Я пиво допила, а приличные женщины одни в ресторанах не сидят, - первое, что пришло в голову.
- Так посиди с нами!
- Опять про журналистику ругаться? Спасибо, не надо!
- Какая муха тебя укусила? - он подошел ближе. - Слушай, я не могу все бросить и уйти, тут наша компания, после вечеров мы всегда тут остаемся…
- А под новый год мы с друзьями ходим в баню. Я же ничего не говорю… и тебя не зову… просто мне завтра на работу, а уже поздно…
Пашка Грибов отстранился и прожег меня ледяным взглядом - если бы детектор лжи представлял собой человекообразного робота, у него были бы такие лампы вместо глаз. То, что детектор лжи высмотрел, ему явно не понравилось. Мне тоже - представляю свое смятенное лицо!
- Ну ладно, извини, не смею задерживать. Спасибо, что пришла. Надеюсь, еще пересечемся.
Последняя реплика прозвучала, как "До свидания!" по телефону от тех, кто заочно отказывал мне в работе.
- Счастливо! - ответила я, уповая, что в тон. И бежала по Чистопрудному в сторону Сретенского, кусая губы оттого, что меня раздирали противоречивые эмоции - то ли совершенно земная тяга к Пашке Грибову, то ли стремление на потусторонний зов Всеволода Савинского. Два эти персонажа перемешались в душе, как персонажи комедии масок, меняющие обличья. Я мчалась по темным бульварам, грохоча набойками, и держалась, пока не махнула на все рукой и не позволила себе всхлипнуть. А раз всхлипнула - и залилась плачем, безудержным, как уход живого в смерть.
Почему?
Потому что, сидя в "Перадоре", я подумала: "Мой новый Пашка мне подмигнул". Это было прескверно. Интуиция подсказала мне, что я встретила очередного мужика своей судьбы. А разум тут же спрогнозировал, что ничего доброго из романа с поэтом не выйдет. "Мало тебе Багрянцева?!"
Глава 4
Романтический вечер завершился дома чаем со скудной приправой из полузасохшего шербета и легкой головной болью - наверное, от пива и сигарет. И не очень легким раскаянием, что не так себя повела, сожалением, что…
Я обругала себя матом и уговорила спать.
А будничное утро началось неожиданно.
В неотличимую в осенней предутренней темноте от десятков своих товарок минуту меня подбросило на койке. Галлюцинация (в бредовом сне Константин Багрянцев пел всю ночь "Ничего у нас с тобой не по-лу-чит-ся!..") оказалась что-то слишком звуковой. Ошалело повертела головой по углам…
- Инна! - повторила форточка, как репродуктор.
Я высунула в нее растрепанную голову.
Посреди сухаревского колодца-двора покачивался в задницу пьяный организатор поэтических вечеров Павел Грибов.
- Инна! - снова завопил он, и еще несколько фрамуг отворились с порицающим скрипом.
- Чего тебе? - невежливо спросила я.
- Доброе утро, - объяснил Павел Грибов.
Перевел дух и продолжил:
- Мы только что разошлись… Из нашего клуба. А потом из круглосуточной блинной… И я решил зайти к тебе в гости. На чашку чая. Ты меня, правда, не приглашала, но чай - это то, на что можно заходить и без специального приглашения. А я очень люблю чай. Только я не знаю твоей квартиры, а еще у тебя код на подъезде. Как быть?
Весь дом оказался в курсе пристрастий Грибова. Очень мило. Даже если я его прогоню, память о предрассветном визите навсегда останется в сердцах соседей… Не хитри, Инка, ты просто ищешь повод его впустить! Ты хочешь, чтобы он вошел… и задержался… не хватило тебе Багрянцева, чтобы поумнеть…
- Три-четыре-девять, квартира девятнадцать.
Чай он пил внушительными глотками. Я, наверное, впервые увидела, как люди пьют, лежа на спине.
- Еще?
- А? Еще? Да нет, бог с ним, с чаем… Знаешь, зачем я пришел?
- Чаю попить.
- Да брось ты, сердце, это предлог… Понимаешь… Когда ты побежала… Мне показалось, что ты побежала от меня. Послушай! Я очень не хочу, чтобы ты убегала из моей жизни. Есть в тебе что-то такое, что… очень не хочу быть без тебя… Ясно выражаюсь?
Скифскому коннику не оставалось ничего, кроме как… бросить оружие. Подсесть к Пашке.
- Можно, я посплю? - сказал Павел Грибов, лаская мою руку. - Вообще-то я хочу совсем другого… Только у меня сейчас не выйдет, я себя знаю. Ты не рассердишься?
- Ничего у нас с тобой не по-лу-чи-тся, - пробормотала я ночную заморочку.
- Отвратительная песня! - патетически заявил Пашка. - Омерзительный текст, набор бессмысленных слов с претензией на постижение вековечной мудрости!
- Полегче на поворотах - это моя любимая песня!
- Я лично займусь исправлением твоего дурного вкуса, - великодушно обещал Пашка. - Но потом. Сначала я посплю. А потом… нет, ты точно не рассердишься, если я сначала посплю, а самое главное будет потом? Я бы очень хотел сейчас, но… не поднимется. Ты подождешь?
- Мне на работу, - напомнила я. - И у меня одни ключи. Выбирай - ты будешь спать в другом месте или я тебя запру.
- Я очень не люблю ультиматумов! - пафосно заявил Павел Грибов. - Не говори со мной в ультимативной форме, пожалуйста. На первый раз прощаю. И вот что… я не могу спать в другом месте. Я вообще ничего не могу делать в другом месте, где не окажется тебя. Поэтому… Запри меня. И приходи с работы пораньше, сможешь?
- КЗОТ устанавливает восьмичасовой рабочий день, и мне в редакцию ехать час. Я дома обычно к восьми или даже к девяти вечера… А ты всегда приходишь к женщине в пять утра на чашку вечернего чая?
Мне ничего не ответили - гость ушел в сон легко и естественно. Сладко почивал, смежив веки рассеянно-наглых глаз, и был таким моложавым и милым! Мне же осталось заняться делами - заботой о том, кого приручила… или хотела приручить.
Вечером того же дня выглядела я весьма комично. Я ходила той осенью на шпильках длиной и толщиной с хорошо заточенный карандаш, в кожаной куртке до талии, в облегающих черных бриджах. К этому стилю прилагались серебряные болты в ушах, продуманный беспорядок челки - и два пузатых пакета "Перекресток" в руках, раскорячившие мою поджарую фигуру на весь тротуар. Пашку кормить.
Из-за своей ноши я потеряла мобильность и все время роняла с плеча дамскую сумку, поднимала ее, извиваясь ужом, преграждала людям дорогу. От метро до дома меня пять раз обругали и десять раз отпихнули в сторону, идя на обгон. Перед дверью подъезда я свалила поклажу на асфальт и долго переводила дыхание, одновременно шлифуя в уме, что я ему скажу. Долго ковырялась ключом в замке, ногой придерживая то один, то другой пакет. Особенно ревниво я оберегала тот, что с водкой.
Когда створки моей внутренней филенчатой двери распахнулись, и я в сопровождении мешков ввалилась внутрь… Едва не наступила на что-то большое, темное, крестообразно раскинутое на пороге. Выдала горловой придавленный вопль, похожий на сторожевой клич скифских конников. Пакеты громоздко обрушились на пол.
Большое и черное подняло всклокоченную голову - это был коленопреклоненный Пашка.
Он воздел руки и возгласил:
- Явление богини!!!
И со знанием дела притянул меня к себе за талию:
- Спасительница явилась! Спасительница снизошла! Знай - я истосковался по твоему светлому лику!
- Пусти, там водка разобьется! - забыла от неожиданности отрепетированную речь.
Пашка, видимо, того и добивался. Похмелье у него уже, видно, сменилось дурной веселухой, иногда прорезающей долгий запой. Рот не закрывался - намолчался, бедняга, за целый день!
- Водка?! Кто сказал - водка?! Богиня газетной передовицы предстала перед смертным, чтобы произнести великое слово "водка"?! Ты - сама жизнь! Ты - прелесть и упоение! Я не зря ждал тебя, как луч света в темном царстве! Этот луч не только укажет мне дорогу - пардон - в туалет! Он еще и принес мне светозарный напиток!..
Я беспомощно рассмеялась и повела гостя к искомому кабинету.
- И ванна мне тоже нужна, - прозаически сказал Пашка.
- Она рядом. Зубная щетка у тебя с собой? - язвительно спросила я.
- Всегда! - не растерялся Пашка. - В правом кармашке сумки. Принеси, пожалуйста.
Умытый и причесанный, Павел Грибов выглядел уже не между двадцатью и сорока, как спросонья, но на твердые тридцать. Даже на двадцать девять с половиной. Кухня "пенал" была ему узка в плечах.
Он глянул через мое плечо на банальные пельмени, булькавшие на плите в ковшике.
- Мать Тереза! Пельмени очень кстати. Но знаешь… я же тебя не за тем ждал.
- За водкой, что ли? - сыронизировала я. - Только под пельмени!
- Водка тоже окажется кстати, - дипломатично подтвердил Пашка. - Только я имел в виду нечто другое…
В движении, каким он сноровисто ухватил немаленькую меня за пояс и перебросил через плечо, скрывалась прапамять предка-воина, набивавшего чужим добром заплечные мешки и седельные торока, а напоследок кидавшего поверх луки красивую полонянку - пригодится! Правым локтем "выбил" дверь в комнату, притормозил только около незастеленной кровати, куда и пристроил пленницу. Молниеносно смотался запереть дверь изнутри и встал на колени около койки, возбужденно дыша:
- Ты что, ничего не поняла? Молчи!.. С тебя станет сказать "нет"! Не поняла, что я в тебя влюбился с первого взгляда, черт побери?!
- Инна! - царапалась в дверь бабушка Софья Кирилловна, соседка, ровесница Первой Мировой. Царапалась давно, деликатно и неотступно. - Инна! Твои пельмени уже давно выкипели! Вода залила газ! Хорошо, что я учуяла запах и выключила конфорку! Инна, нельзя так невнимательно относиться к делам!