- Ладно. Я сейчас оденусь.
- И давай никуда не поедем. Откроем банку с бобами.
- С бобами? - Ее вдруг затрясло от смеха. - Но я вовсе не хочу бобов! Я хочу куда-нибудь поехать, я должна куда-нибудь поехать! Ну, пожалуйста, Мачо, доставь мне такое удовольствие - поедем куда-нибудь, будем есть, пить и…
- Хорошо, хорошо! Только успокойся!
Он подозрительно посмотрел на нее.
- Конни, ответь мне… может быть, я - как бы это сказать - скоро стану отцом?
Это вызвало у нее такой приступ смеха, что она повалилась на кровать.
А потом неделю спустя произошло то странное событие. Это случилось на другой день после того, как она побывала у матери, на другой день после того, как она встретила Пако. Было утро, и она, задумавшись, сидела в спальне. И вдруг утро превратилось в ночь, а она оказалась в старом саду, прямо перед Биликеном. Она не знала, как попала туда. Уже потом она нашла свой автомобиль у ворот, но не могла припомнить, чтобы она ехала туда, и вообще не могла вспомнить ни одного события с самого утра. Несколько часов просто выпали из ее памяти. Казалось, она только что сидела в спальне, и ее мучили тяжелые мысли, как вдруг оказалась рядом с Биликеном - и все стало хорошо. Она улыбалась, на душе ее было спокойно, она понимала Биликена. Они снова были единым целым.
- Подожди меня здесь, Биликен, я приеду за тобой, - сказала она и вдруг, взглянув наверх, увидела изрешеченное небо и закричала от страха.
Ветер сдул улыбку с ее лица, унес прочь счастье и безмятежность: она увидела асфальт под колесами машины и огни Счастливой Долины, уплывавшие куда-то в сторону. Снова вернулись боль, скорбь, осознание происходящего и горькое изумление. "Ягуар" мчался вперед сам по себе, и яркие огни монастыря стремительно приближались.
- О нет, нет, ни за что!
Она резко нажала на тормоз, машина подскочила и замерла.
- Я не должна, не должна! - простонала она и уронила голову на руль.
Потом мотор вновь взревел, машина развернулась и понеслась обратно, вниз, тотчас погрузившись в густой туман, который и раньше молча преследовал ее, карабкаясь вверх по скале, незаметно крался за ней все время и вот теперь поймал ее, схватил длинными жесткими пальцами и лизал ей лицо влажными языками, тыкался мокрыми носами в шею, лип к ней, а она старалась вырваться из жестких пальцев, не могла уклониться от влажных языков, не могла выбраться на открытый воздух до тех пор, пока не оказалась в аэропорту, где беспокойные лучи прожекторов пытались пробить туман; она попала в поток свежего воздуха, который отгонял прочь туман, черной паутиной висевший на огромном самолете; высвободившись из объятий тумана, она бросила машину и побежала по летному полю к воздушному кораблю, придерживая шляпку и меха, которые хотел сдуть с нее ветер винтов, и бегом поднялась по трапу в теплое чрево самолета.
Она опустилась в кресло возле окна, пристегнула ремни и в изнеможении откинулась назад. Самолет задрожал. Она взглянула в окно и увидела, как яркие лучи прожекторов раскачиваются и перекрещиваются в темноте. Когда она посмотрела в окно снова, лучи прожекторов уже куда-то пропали; придвинувшись к иллюминатору вплотную, она увидела их далеко внизу, они теперь походили на крохотных светлячков, пляшущих под огромным куполом тумана. Она отстегнула ремни. Откинувшись назад и закрыв глаза, она услышала, как по проходу идет стюардесса и, наклоняясь к креслам, что-то шепчет пассажирам.
Ветер за окном тоже что-то нашептывал, он шептал ей прямо в ухо. "Спокойно, спокойно, - шептал он, - спокойно, все в полном порядке". Она зевнула, потянулась и почувствовала, как напряжение отпускает ее, как тело становится легкой, почти невесомой оболочкой, внутри которой веет ласковый ветер. Она вцепилась в ручки кресла, будто боялась, что сейчас полетит. Но шепот мягкого ветра нес с собой такой покой, что она расслабила пальцы и почувствовала, как парит в прохладном пространстве, среди звезд. Она теперь была воздухом, покинувшим землю и освободившимся от всего земного, воздухом, возносившимся вверх, туда, где было его истинное прибежище. Сонно открыв глаза, она увидела перед собой ширь неба - неподвижную, бесконечную и черную, но чернота эта была такой прозрачной, такой чистой, что просматривалась насквозь. То была родная стихия, вечное небо; и вздох, вырвавшийся из ее груди, был приветствием вечному началу, породившему дыхание.
"Отче наш, иже еси на небеси…" - выдохнула она, плывя в пустоте и паря во тьме, как вдруг поняла, - и ее пальцы снова впились в подлокотник, - что соседнее кресло кем-то занято.
Повернув голову, она увидела его, улыбавшегося в сумраке затененного салона самолета. Вот так же застенчиво он улыбался всю жизнь, и эта смутная, робкая улыбка вновь напомнила ей все, что она перенесла в тот день, когда он пришел ее осматривать.
- Папа…
Он накрыл ее руку своей.
- Привет, Кончита.
Смутная улыбка приблизилась к ее лицу.
- Ты хорошо вздремнула?
- Я спала?
- Да, и проспала отличный ужин. Но ничего, сейчас я позову стюардессу.
- Нет, не надо. Я не хочу есть.
Она посмотрела на его руку, лежавшую поверх ее руки.
- Ты возвращаешься назад, Кончита?
Она взглянула ему в лицо:
- Назад?
- Я хочу сказать: назад к Биликену?
Она не сдержала улыбки:
- Да, папа.
- А где он?
- В храме, в китайском квартале.
- Бедняга!
Она высвободила руку.
- А разве это не лучше, чем забытым торчать среди руин?
- Конечно, лучше, девочка.
- Я арендую для него нишу в храме.
- Очень разумная мысль.
- Его подлатали и снова покрасили.
- И сейчас он там, ждет тебя.
- У меня больше никого нет.
- Да, пожалуй, все мы не оправдали твоих надежд, да?
Губы ее задрожали, она отвернулась.
- Кончита, Кончита, девочка моя, не принимай это так близко к сердцу.
Она резко повернулась к нему, и глаза ее сверкнули:
- Почему, папа? Потому что тебе страшно?
- Да, страшно за тебя.
- Нет, ты боишься за себя.
- Ты думаешь - из-за выборов?
- Разве ты не боишься, что я могу повести себя… опрометчиво?
- Мне кажется, ты и так уже ведешь себя очень опрометчиво.
- И поэтому ты сейчас хочешь забрать меня домой, чтобы я перестала мутить воду.
- Я прошу тебя, как дочь, - войди в мое положение.
- Я понимаю, папа, я прекрасно понимаю. Тебе безразлично, где мы и что мы делаем, лишь бы все было тихо, лишь бы не было скандала. Ты готов закрыть глаза на что угодно - лишь бы мы не забывали, что нынешний год - год выборов.
- Нет, девочка, как раз в этом ты ошибаешься. Да, я готов закрыть глаза на что угодно, но не потому, что нынешний год - год выборов, а потому, что я уже слишком стар, чтобы волноваться. Мне важно теперь только одно: сохранить за собой достигнутое.
- Другими словами, тебя не волнует, пострадают ли из-за нас твои достоинство и честь, но мы не смеем лишать тебя твоей власти, твоего положения в обществе.
- Достоинство, честь - я от них давно уже отказался, как и от лошадей. Честь и достоинство, как и лошади, не могли доставить меня к цели с нужной быстротой. А кроме того, честь и достоинство тянули меня совсем не в ту сторону. Мы с тобой, кажется, тоже направляемся в разные стороны. Куда ты стремишься, Кончита? Почему ты вечно сбегаешь?
- Разве ты не знаешь? Я ищу своего отца.
- Но ведь ты не найдешь его в этом твоем китайском храме.
- Где же тогда? В штаб-квартире твоей партии?
Он нахмурился и отвернулся.
- Почему ты так хочешь его найти? - спросил он, помолчав.
Она посмотрела на свои сложенные на коленях руки.
- Потому что я должна знать, кто я. И разве я могу узнать это, если не знаю, откуда я? Когда я была маленькой, когда мы еще жили в старом доме, тогда я знала, вернее, думала, что знала. Там иногда я слышала чей-то голос, передо мной мелькало чье-то лицо. В доме жил еще кто-то - везде были следы его присутствия. Я нашла саблю и старый пистолет, а потом я увидела старую военную форму - она висела возле флага, я обнаружила старые книги и газеты. И тогда я начала создавать в уме образ своего отца. О, он был героем. Но потом я выросла и начала понимать, что говорят люди, что пишут газеты. И теперь я не знаю, кто мой отец: тот ли, из старых газет, или этот - из новых. Но я знаю, что я должна найти его.
Он недовольно усмехнулся.
- Ты не найдешь то, что ищешь, Кончита. Тебе лучше вернуться к своему Биликену и играть с ним в куклы.
У нее расширились глаза.
- Ты там был?
- Да, Кончита. Я знаю, что ты сделала из него - нелепого монстра, постыдное посмешище…
- Но что заставило тебя побывать там?
- Разве ты сама не хотела этого? Разве ты не хотела, чтобы я поехал туда и там увидел, каким ты представляешь себе меня?
- Я вовсе не хотела издеваться над тобой, папа.
- Может быть, ты не издеваешься надо мной и когда сообщаешь всем встречным, что ты тоже монстр? Если это не издевка, то что же?
- Как бы я могла жить в мире зла, если бы не считала и себя злой? И как бы я могла позволить жить другим?
- Но разве мы злы? Нет, не думаю. Когда ты вырастешь…
- Когда я вырасту, когда я вырасту! Мне это говорят всякий раз, когда я что-то для себя открываю. Неужели я должна слышать это всю жизнь? И почему я никогда не чувствую себя достаточно взрослой, чтобы не удивляться тому, что я узнаю?
- Это потому, что ты все принимаешь слишком близко к сердцу и реагируешь чрезмерно бурно, ты…