- Перестань думать о Мельгайваче, оборви навсегда мысли о нем - и дух его отца покинет тебя. Тогда и всем улуро-чи будет легче. Слышала?
Пайпэткэ ничего не ответила.
- Ты слышала? - грозно повторила старуха. - К-кукул. Молчишь? Мэй, она не хочет послушаться нас. Не хочет. Придется тебе самому разговаривать с Мельгайвачом…
Пайпэткэ всплеснула руками, прикрыла лицо ладонями и громко заплакала.
Пурама вскочил, оглядел людей - и шагнул к середине. Он сел рядом с плачущей женщиной и зашептал ей на ухо:
- Нет, нет, не поддавайся, Пайпэткэ, слезам. Погляди - люди тебе сочувствуют. Ты только скажи что-нибудь, заткни рот шаманам.
- Чего это ты нашептываешь, Пурама? - раздраженно спросила старуха.
- Советую послушаться тетку…
- Это не только я говорю. Кака и Токио говорят то же.
- Что? - вздрогнул Токио. - Разве я говорил? Кто слышал, что я говорил?
- Как же? Ты ведь отгонял вожака духов отца Мельгайвача. Я видела. Я в это время как раз высмотрела гнездо духа. У Пайпэткэ в сердце ножевая рана - там и гнездо. Ты отгонял духа, а я высматривала…
Токио удивленно поднял бровь, глаза его заблестели.
- Никакого духа я вовсе не отгонял, - сказал он. - Ты, наверно, меня с Какой спутала. Я только стоял в конце пути и следил, как вы вдвоем будете бороться с ним.
- Не может быть! Неужели мои глаза отупели. Значит, ты отгонял, мэй?
- Я, - ответил Кака. - Я около тебя пробегал…
- Ой, дети мои! Ой, глаза мои! - воскликнула старуха, с усилием открывая и закрывая глаза. - Могла ошибиться, могла, старая стала. Но это совсем неважно. Слушайте дальше. Вот духа удаганки я так и не нашла. Он, видно, в ее крови спрятался.
- Что от меня вам надо! - неожиданным криком заглушила ее Пайпэткэ. - Что? Крови моей хотите? Крови? Режьте меня, режьте! Напейтесь крови моей - и успокойтесь. А я не хочу жить, не хочу!
Несколько женщин бросились к ней, чтоб успокоить и не дать снова потерять ум.
Шаманы притихли.
И лишь немного спустя в тишине снова послышался голос Тачаны. Голос этот был по-прежнему твердым и беспощадным:
- Кровь ее нужна не нам. Она нужна злым духам. Может, ее ребенок как раз и нанесет ей ножевой удар. А след в ее сердце уже есть - это будущий след. Но у нее есть и спасение. Пайпэткэ надо отдать замуж на большого шамана. Мои духи давно узнали, что лучшим ее покровителем стал бы шаман Ивантэгэ. Только он поможет ей избавиться от чукотского и якутского духов. Я Пайпэткэ не чужая и потому не хочу, чтобы племянница моего мужа всю жизнь носила в своем сердце злых духов и страдала от этого… Великий шаман Токио! Ты все слышал. Надеюсь, ты подтвердишь все, что сказала я. Ты сегодня был рядом со мной…
- Я? - обернулся Токио и теперь удивленно поднял обе брови. - Я вовсе не был рядом с тобой. Я все время был рядом с Ярхаданой. - Якут протянул руку к красивой молоденькой девушке и потрепал ее по щеке. Та схватила его руку - и моментально укусила ее. - Ой! В ней тоже сидит злой дух. Это он ее зубами кусается…
Весь тордох так и грохнул дружным раскатистым смехом. А Пурама от удовольствия не захохотал, а заржал, как лошадь.
Когда люди отвели душу, якут продолжал:
- Да, ты права, старуха. Права. Есть в сердце Пайпэткэ рана. Но глаза твои отупели, совсем отупели. Была ты рядом с сердцем - а не разглядела, какая это рана. Каку ты со мной спутала? Спутала. Так же и насчет раны. Это совсем не будущая рана от ножа. Это рана от твоих слов, от твоих ругательств и оскорблений. Я был далеко - а все разглядел. А ты…
Тачана перебила его:
- Значит, ты камлал затем, чтоб меня преследовать? Чтобы мною рассмешить Ярхадану? А судьба улуро-чи не беспокоит тебя?
Это уже был серьезный упрек и серьезный разговор. Куриль, до сих пор сидевший без движения, как мертвый, зашевелился и кашлянул в кулак.
"Ты, шаманчик, может, и умеешь таращить глаза и притягивать к себе взглядом. А на язык ты еще зелен", - торжествовала Тачана, качая перед лицом якута своей лошадиной головой.
Токио поднял глаза к онидигилу и, не опуская их, спокойно ответил:
- Одну юкагирку спасу - и то хорошо. Куда ж мне болеть за весь юкагирский род!
Эти слова будто стегнули шаманку по лицу - голова ее вздрогнула и перестала качаться.
- Но ребенок-то - от Мельгайвача! - бешено выкрикнула старуха. - Ты что, саха , одну защищаешь против всех нас?
Теперь вздрогнул Токио. Это уже был вызов, страшное обвинение. У Куриля вздрогнули ноздри, губы его зло сомкнулись - и это означало, что сейчас он что-то скажет. Однако Токио приподнял руку, как бы окорачивая его.
- Значит, ты предлагаешь убить ребенка? - спросил он и так сощурил глаза, что люди совершенно замерли, испугавшись и этих слов, и этого взгляда.
- Что? Почему убить? Ты не слишком распускай свой язык! Прибереги для другого камлания. Я говорю, что надо заранее что-то сделать…
- Ага. Заставить скинуть ребенка? Это одно и то же. И ты, старуха, считаешь, что настоящий шаман должен так избавлять людей от страданий и бед? Не со злыми духами бороться, а людей терзать? Удивляюсь, какие стали появляться шаманы. Мне отец не о таких рассказывал… Ну, вот что. Я заберу Пайпэткэ к себе. Если у вас в стойбище не находится места для одной беременной женщины, если вы, люди, позволяете столько лет глумиться над сиротой, то пусть она уйдет от вас навсегда…
От полного поражения глаза у Тачаны разъехались в разные стороны. Она тяжело, напряженно дышала, но сказать уже ничего не могла.
Амуптэгэ для успокоения протянул ей чашку с чаем. Она взяла, заглянула в нее.
- Что это? Чай? Это моча!.. Уйди от меня. А племянницу свою убери куда хочешь. Я не только двумя, но и одним глазом не могу ее видеть.
- Вот так сразу бы и сказала, старуха! - воскликнул Токио. - А зачем надо было камлание собирать?
- Я брошу шаманство, если ты так говоришь. Пусть люди без шамана живут. Пусть каждый раз тебя вызывают из Сен-Келя…
- Ладно, не будем ругаться. Дети мы, что ль! Шамань на здоровье. А Пайпэткэ не трогай. Согласишься не трогать - я буду рад. Ты старше меня, и ты должна учить меня справедливости, а не я тебя.
- Ну и хватит! - зашевелился Куриль. - Впервые вижу ругающихся вслух шаманов. - Он встал, затянул на дохе ремень и вышел.
А Кака продолжал молча сидеть. Он делал вид, что дремлет и во сне разговаривает со своими келе.
Весь вечер и, наверное, половину ночи Пайпэткэ проплакала за своим пологом. Она плакала от счастья, от облегчения, от страха перед родами, от дум о больших заботах, от неизвестности.
Утром она увидела на доске большой кусок мяса, две юколы и плитку чая, на обертке которой стояла печать головы юкагиров.
Приближалась весна. Солнце уже хорошо пригревало землю. Снега осели.
Олени обленились - днем стали вылеживаться на солнце, а пастись - но ночам.
Важенки еле передвигали ноги - скоро начнется отел.
Жизнь стойбища на Соколиной едоме бурлила заботами и хлопотами.
Как-то среди ясного дня люди заметили старуху Абучедэ, бегущую со свертком шкурок.
А немного спустя верхом на олене потрусил в тундру Ланга. Он спешил к Курилю: Пайпэткэ вот-вот должна родить и стать матерью.
Но Пайпэткэ родила лишь через несколько дней. Все стойбище собралось возле ее тордоха. Абучедэ вышла и, плача одним глазом, сказала:
- Мужик. Хороший. И она ничего. Крепкая баба. Счастье выпало женщине.
Черноволосый, весь красный, с огромной головой и толстыми руками и ногами, сын Пайпэткэ заорал так громко, что люди замерли возле тордоха.
Рывком откинув ровдугу, в дверь ворвалась Тачана. За ней юркнула и одноглазая Абучедэ.
- Ну, зачем вызывала, старуха?
- Камлать бы надо…
- Камлать над этим ребенком? Да ты что - не видишь, что ль, своим одним глазом? Это же вылитый Мельгайвач. Это внук его злого отца. Я знала, что он из мочи Мельгайвача родится. Так и вышло оно.
- Халагайуо! - схватилась за голову Абучедэ. - Да какие же ты грешные слова говоришь! Да как же бога-то не боишься.
- Тьфу! - Тачана плюнула на ребенка и вышла наружу, в бешенстве чуть не порвав полу ветхой ровдуги.
Оказавшись среди людей, она отыскала глазами Нявала и сказала ему:
- Слышишь, старик! За своим сыном гляди: как подрастет этот кукул, - она кивнула на тордох Пайпэткэ, - ты его к своему сыну близко не подпускай. И Хулархе скажи - к дочери чтоб не подпускал. Подпустите - так не говорите, что я молчала…
Она важно прошла сквозь толпу.
Старуха шаманка, к удивлению всего стойбища, не поджала хвост после позора на недавнем камлании. И она не просто хорохорилась. Она вела себя так, будто одержала победу. И эта наглость ее походила на самоуверенность.
Люди даже начали думать, что шаманское дело слишком сложное, чтобы вот так просто одного признать совсем правым, а другого побитым.
Ни один человек в стойбище, если не считать мужа шаманки Амунтэгэ, не мог бы поверить, что все дело тут в чукотском богаче и шамане Каке.
Люди не знали многого. Сегодня они не знали, что Кака приближается к Соколиной едоме, что владелец огромного стада бросил своих оленей в самую пору отела - чтоб встретиться с Тачаной. Чукча и Тачана затевали важное дело, такое важное и такое страшное, что история с Пайпэткэ и ее сыном в сравнении с этим была просто маленькой стычкой. Между прочим, старуха бесилась еще и по той причине, что богатый и крепкий здоровьем чукча глядел слишком уж далеко, а ее годы катились под гору…