По повелению Токио бубны, колотушки, амулеты и все прочие шаманские принадлежности в середине ночи сожгли на большом костре. То, что много и много лет внушало и страх, и надежды, что было окружено великими тайнами, очень быстро и просто исчезло в языках пламени. А поутру двух оленей, подаренных Курилем и Петрдэ, впрягли в нарту, на которой лежал покойник, впрягли - и запряженными закололи. Разделали обоих оленей, всем миром съели, а кости покидали в костер и сожгли дотла.
Похоронили шамана Сайрэ. Огромный деревянный крест поставил купец Мамахан у ног покойника, который при жизни так хотел вернуться на землю в третьем поколении юкагиров.
ГЛАВА 9
Несмотря на короткие дни все стойбище вскоре перекочевало на новое место: после похорон шамана полагается кочевать. Легко сказать - полагается.
А если семья безоленная? На чем повезешь скарб?.. Безоленных семей в стойбище было немало. И спасибо, что Куриль не сразу уехал, - он намекнул жадному Тинальгину - раз, мол, Сайрэ был твоим другом, то кому ж, как не тебе, помогать улуро-чи. А своему дяде Петрдэ - такому же скупцу - Куриль просто приказал: "Мое стадо далеко, а твое близко. Дашь оленей и нарты. С людьми живем - понимать надо".
И стойбище перебралось на северный берег озера. Оно расположилось на высокой и обширной Соколиной едоме, откуда в ясные дни видно далеко окрест и тундру, и противоположный берег. Сейчас солнце совсем не показывалось, но ощущение высоты радовало людей. Впрочем, на новом месте всегда радостнее, чем на старом. Это, видимо, из-за надежд: может быть, вместе с перекочевкой в жизни наступят какие-то перемены?
Ох, сколько же раз улуро-чи переживали такую радость и какие только надежды не связывали с перекочевкой! Проходили, однако, дни - и люди тихо свыкались с мыслью, что ничего не переменилось и перемениться не может.
Вместе со всеми перебралась на новое место и Пайпэткэ. Разобранный ее тордох и вещички перевезли на чужих оленях. Пурама и Ланга, тяжко вздыхая, кое-как собрали каркас, а когда начали накрывать его - ужаснулись: ровдуга оказалась совсем дырявой, да от нее еще был отрезан большой лоскут, которым прикрыли гроб. Пришлось уменьшить каркас, подлатать шкуры… Вещей Сайрэ почти никаких не оставил - как будто унес с собой в могилу все, что составляло ценность. Когда черти терзают душу - вещи с испугу исчезают бесследно… Несколько истертых шкур, обеденная доска, кое-какая посуда и два крючка-иводера - вот и все, что осталось Пайпэткэ в наследство. Да еще остался полог, который и спасал несчастную от холодов. Еду Пайпэткэ не готовила, потому что ее совсем не было и неоткуда ее было взять. А есть надо - и Пайпэткэ стала приходить к Тачане. Она брала кусок рыбы или кусок мяса и уходила, съедая его на ходу. Тачану это бесило, но закон запрещал отнимать еду, которую берет родственница. Тогда старуха решила прятать и мясо, и рыбу. А Пайпэткэ, со своей стороны, стала заходить чаще - и все-таки заставала Тачану возле наполненного мясом котла. Наконец люди узнали об этом - и в жизни Пайпэткэ произошла перемена. Несчастную стали жалеть, приглашать то в один тордох, то в другой. Молча поев у людей, Пайпэткэ пряталась за своим пологом, и никто не знал, впадает ли она в спячку, как медведица, или лежит - отдыхает и думает, думает, думает… Все чаще начал заглядывать в бывший шаманский тордох Пурама. Он молча брал крюк-иводер, уходил в тальники и приносил хворост. Приносил он и лед. В жалком жилище появились признаки жизни - огонь, тепло, дым.
Никто не знал, что Пайпэткэ стала считать себя счастливой. Дни шли, никаких бед не случалось - и люди совсем перестали коситься на нее. Но главное, - ее никто не терзал, ее оставили в покое, точно так, как много лет назад оставили в покое сестру Хулархи - Абучедэ, которая не смогла выйти замуж и так прожила всю жизнь в одиночестве.
Между тем Пайпэткэ ожидало настоящее счастье. Как-то вечером она почувствовала в животе тяжесть и какую-то тесноту. Кровь отлила от ее лица: ей показалось, что болезнь Сайрэ передалась и ей и что это плохо. Не зовет ли ее старик к себе… Ночью она увидела странный сон: ноготь на большом пальце левой руки как будто удлинился вдвое. В тревоге Пайпэткэ побежала к старой Абучедэ, но та ничего не сказала, а лишь посоветовала сходить к шаманке. Пришлось идти.
Тачана так и выронила из рук бубен, когда Пайпэткэ указала на свой живот. До смерти испугавшись, ее приемная дочь пролепетала:
- И сон я видела… страшный. Ноготь… вот на этом пальце… как будто вырос большой и кривой…
- Халагайуо! - воскликнула Тачана. - Сон… Вот это - сон! Ноготь у нее длинный вырос… А груди как? Не распирает?
И только теперь Пайпэткэ поняла, что с ней случилось. Лицо у нее загорелось огнем, глаза засветились весенним солнцем. Она бросилась прочь из тордоха.
За пологом, укрывшись старенькой шкурой, Пайпэткэ осторожно погладила свой живот и вдруг заплакала. Нет, не просто заплакала, а сразу заплакала и засмеялась. Слезы лились ей в уши, а из груди вырывались чудные звуки - птичьи - не птичьи, но и не человеческие.
Нигде в этот день Пайпэткэ не показалась. Она даже не слышала, как пришел Пурама, как он разжег костер и сказал, что дров много - можно вдоволь погреться. И лишь когда за полог пробрался дым, она, не вставая, счастливо сообщила, сдерживая дыхание:
- А у меня… Пурама… ребеночек будет! Сыночек у меня будет…
Пурамы в это время уже не было в тордохе у очага - он ушел.
Не знала многострадальная женщина, что радость ее - это только приманка проклятию, которое лишь на время спряталось у нее за спиной.
В тордохе Тачаны уже в этот день плясали черти, радуясь своим близким страстям. Амунтэгэ позеленел от злости, когда узнал, что его племянница забеременела от чукчи. А Тачана бесилась: она то колотила в бубен и разговаривала с духами, то рассказывала мужу об этих своих разговорах, то, бросив шаманить, трясла над головой кулаками, всячески проклиная неродную дочь. Рот ее переполнился пеной.
Было отчего беситься старухе. Она-то, бездетная, знала, что счастье женщины часто не в муже, а в материнстве. А тут еще проклятый Токио не выходил из головы. На последнем камлании при похоронах Сайрэ якут доказал людям, что если в Пайпэткэ и вселились чукотские духи, то духи не самого Мельгайвача, а его отца. Какая была возможность вытряхнуть из живота Пайпэткэ ребенка - отпрыска мстительного чукчи!..
Но зло находчиво. Уже на второй день по стойбищу пробежали дикие и страшные слухи. Пайпэткэ будто бы стала хозяйкой духов отца Мельгайвача, но кроме того, она общается и с духами давно умершей якутки-удаганки ; кто родится на свет - мальчик или девочка, - это не важно, только ребенок будет смертельным врагом Ханидо, спасителя юкагиров.
Слухи эти сразу метнулись и в Халарчу, и на Алазею. Однако быстрее всего они отозвались в двух тордохах - в семье Нявала и в семье Хулархи.
Когда Ханидо станет богатырем - это еще не известно, да и не все и доживут до тех дней. Но вот из-за него уже чуть не зарезали Халерху, из-за него так жестоко враждовали шаманы, он стал причиной и смерти Сайрэ, посколько шаман защищал его, но не выдюжил, его именем произошла порча и Мельгайвача, и самой Пайпэткэ… На Нявала стали коситься. Духи - духами, шаманы - шаманами, а людям житья нет, и все из-за него, из-за отца мальчишки. О жене Нявала и говорить нечего. К большому несчастью, она была снова беременна, и нетерпеливая молва уже стращала людей: не на подмогу Косчэ-Ханидо родится ребенок, а на горе ему - быть мору или резне, быть невиданным бедам…
Потерял покой и старик Хуларха. Как-никак, а его дочь Халерха считалась невестой Косчэ-Ханидо.
И снова угрюмые, спящие в морозном тумане едомы Улуро становились свидетелями подозрений, вражды и обид.
Нашелся только один человек, который решился припугнуть беду в ее настоящем гнезде. Им был Пурама. Прошло много дней, прежде чем охотник понял, что смерть Сайрэ никак на его жизни не отразится - она откликнулась совсем в другой стороне. Ну, а Тачану он знал и мог без ошибки сравнить ее с шаманом Сайрэ: самозванка она, никакой силой внушения не обладающая. Да и взбеленился он, когда подумал о том, что ждет одинокую женщину, у которой нет ничего, кроме распухающего живота.
Однажды Пурама попал к Тачане на камлание. Выслушав ее длинную речь, он спросил:
- Значит, в одежде Пайпэткэ спрятался дух удаганки? И он похож на корову? Что же ты не задушишь его? Хватай вошь - и под ноготь ее.
- Га! Как это у тебя просто все! - не поняла старуха насмешки. - А ну объясни ему, Амунтэгэ, что я задушу и этого духа, и духа отца Мельгайвача в тот же день, когда Пайпэткэ выйдет замуж за шамана Ивантэгэ.
Муж Тачаны почесал лохматый затылок:
- Ты слышал?
- Нет, не слышал.
- Может, в твои уши тоже вселился дух?
- Может. Пусть бабушка вытащит оттуда его. А я ей за это оленя дам…
У Тачаны от злости перекосились глаза.
- Плюнь ему в ухо - пусть подумает, что я духа выгоняю оттуда. И скажи, что я сообщу Курилю, как он над шаманами насмехается.
Пурама вскочил на ноги.
- Я вот возьму да плюну в твое, старик, ухо - прочищу от сплетен и выдумок вот этой бабушки. Шаманы нашлись! Дух - корова у них в вошь превращается. И они берегут ее, чтобы разводить сплетни да людей пугать… Я вот поеду к Курилю и расскажу ему, как ты издеваешься над племянницей, как прячете от нее еду, когда она беременная и ей надо хорошо есть!
- Ладно, Амунтэгэ, - сказала старуха, - поезжай в Булгунях завтра, передай мое послание Курилю. А с разбойником разговаривать - все равно что воду сеткой черпать.
- Ну, а это ты слышал? - спросил Амунтэгэ.