А потом старику стало тепло и хорошо. Он очень отчетливо увидел перед собой свою первую жену-старуху - она будто бы сильно помолодела. И он сказал ей, покачав головой: "Видишь, ушел я из среднего мира. Не призовет меня к себе бог, не простит грехов. Потому что я о себе одном думал, себя жалел одного"…
В торчащую из снега хворостинку превратилась потом первая жена шамана Сайрэ…
…Олени приволокли в стойбище пустую нарту. Гибель шамана подняла на ноги всех, кто в эту ночь спал и кто дремал, размышляя в полузабытьи о тяжелой жизни. Смерть шамана всегда наводит ужас, а тем более загадочная.
Люди знали, куда поехал Сайрэ, и поэтому все мужчины от старого до молодого, не долго раздумывая, умчались к озеру Силгагай.
Больше всех перепугался притихший в последние дни Пурама. Он знал, что люди будут искать виноватых, он предчувствовал, что отмщение первым заденет его, - и поэтому завертелся, как песец в мешке. Всех своих добрых оленей он отдал под упряжки, отдал и все нарты. Он определил, кто и как поедет на поиски, он послал нарочного к Тинальгину и посыльного - в Булгунях, к Курилю. Сам же сумел обогнать всех мужиков и первым пробивался сквозь пургу к озеру.
Не он, однако, наткнулся на умирающего шамана.
На запыленных, покрытых ошметьями льда и снега нартах привезли Сайрэ в стойбище. Он был закутан в шкуры, и когда его внесли в тордох, развернули, Пайпэткэ вскрикнула и упала без чувств. Ее затащили за полог и оставили там одну. Потому что все старались протиснуться к шаману, поймать его дыхание, его взгляд или услышать хоть одно его слово.
Большую беду сотворил старик Бахчэде - он неосторожно взялся за руку Сайрэ и отломил мерзлый палец.
Стоя вокруг шамана, люди крестились, шептали, но все притихли, когда губы умирающего пошевелились.
- Нет духов, - тихо проговорил Сайрэ, не открывая глаза. - И я не шаман. Я не был шаманом. Я обманывал вас… Темный мир… Бог… может… простит - каюсь. Нет духов. Я не был шаманом…
Он даже не вздрогнул - умер. Просто губы его перестали шевелиться.
- Нет. Нет, нет, нет! - завизжала, перепугав людей, Тачана. - Его кто-то испортил. Я знаю, кто испортил его. Это не он говорит!
А Пурама снял шапку.
- Что ж, - сказал он, - все люди смертные. Ничего не поделаешь. Но смерть Сайрэ непонятная. Он был крепким стариком и мудрым шаманом. Видно, его и вправду кто-то испортил. Но тому, кто испортил его, будет другая смерть. Он не умрет на руках родственников и знакомых, он пропадет под снегом, как должен был по его злой воле погибнуть Сайрэ. Мы спасли от плохой смерти своего шамана и похороним его с почестями… Душа его отлетела к богу, а бог таких мудрецов, как он, принимает к себе, не расспрашивая…
Пурама продолжал говорить - а возле полога поднялась суматоха и раздались крики. Это очнулась и набросилась на людей Пайпэткэ. Ее пропустили бы к мужу покойнику, но она дралась, плевалась, царапалась. Пришлось усмирять ее. Пайпэткэ связали руки веревкой и повели в соседний тордох. По дороге она орала, кусалась, била мужиков ногами.
Умер Сайрэ, умер великий шаман, запутанная слава о котором много лет металась по тундрам.
На похороны шамана обязательно должны сойтись и съехаться все, кто его знал. Первыми в стойбище появились Куриль и прочая юкагирская знать. Потом приехал чукча, друг покойного, Тинальгин, а вслед за ним понаехало столько чукчей, что невозможно стало ни войти в тордох, ни выйти из него. Из якутов первым прикатил Мамахан, вторым - Токио, вызванный распоряжаться на похоронах. Появился и Мельгайвач, но не один, а вместе с Какой.
Голова юкагиров Куриль воспринял смерть шамана Сайрэ с тайной радостью.
Кончилась власть старикашки, из-за которого он превратился в простого сборщика ясака. И уж в открытую можно было радоваться предсмертным словам шамана. Пусть Тачана и уверяет людей, что Сайрэ испортили и съели чьи-то духи: отречение от шаманства все же произошло, и отречение не какого-нибудь простачка, на которого можно махнуть рукой. Вместе с тем все случившееся сильно встревожило Куриля. Как-никак, а тундра долго жила слухами о делах
Сайрэ, о делах то очень добрых, то очень жестоких, однако всегда не пустячных. И стоит даже такой бесславной шаманке, как Тачана, указать на чукотских или якутских духов, как может произойти такое, чего и предугадать нельзя.
Все свои мысли, чувства и предчувствия голова юкагиров, однако, скрыл и за лучшее посчитал повести себя перед разноязыким людом достойно, чинно и даже заботливо.
Похороны шамана - дело сложное и ответственное. Это не то что похоронить богатую женщину. Там не страшно допустить ошибку. А если земле предается шаман - тут гляди и гляди. Малейшая неосторожность или оплошность - и умерший станет всепожирающим духом. Одна неосторожность уже была допущена - у Сайрэ отломился палец. Люди, правда, утешали себя мыслью, что шаман в тот момент был живой, однако теперь соблюсти ритуал старались с великой точностью. А тут еще требовательность Куриля.
Самое сложное и самое важное - это подготовить могилу. Куриль и Токио выбрали для нее место на равнинном восточном берегу Малого Улуро: на холме шамана нельзя хоронить - холм одухотворится и будет приносить живущим в среднем мире беду. Два дня люди пешнями и топорами долбили яму. Грунт пробили с трудом, по дальше пошла вечная мерзлота - сплошной, крепкий, как железо, лед. Вырыть яму - это, однако, еще далеко не все. Стены ямы должны быть совершенно гладкими, как гробовые доски, - без малейшей вмятины или выступа. Но еще более тонкое дело - это дно. Гроб ставится на возвышение, а возвышение должно изображать лицо - с глазами, носом и ртом, уши изображаются не полностью, так, будто их кончики придавили стены могилы.
Высота этого выдолбленного лица - не меньше пяти пальцев.
За эту труднейшую на холоде работу взялись Пурама и Ланга. Гладкость стен они проверяли ровной доской, поворачивая ее и так и сяк. А дно отделывали ножами.
Куриль с богачами несколько раз приходил сюда. Он был суров и придирчив. Пурама принимал это с испугом - ему казалось, что мудрый шурин таким способом подсказывает, как загладить вину перед шаманом.
Ланга работал молча - и это тоже настораживало Пураму. Перед самым концом дела Пурама не выдержал молчания и сказал:
- Добрый все-таки был старичок. Человека иной раз понимаешь после его смерти… Если дух земли прибрал его в такое хорошее время, значит, добрым считает его.
- Да, конечно, - ответил Ланга. - В теплое время хоронить хуже: вода и грязь текут со стенок на дно…
Пурама навострил уши:
- Ты что-то не то говоришь…
- Почему? Разве я не согласился с тобой? - Ланга помял руками окоченевшее лицо, поглядел вверх из ямы. - Смотри-ка, звезды уже проснулись. Давай кончать. А то зазубрин наделаем…
Суетливо жило стойбище все эти дни. Не суетились одни богачи - они сидели в теплых тордохах, пили горькую воду, приговаривая, что желают покойнику доброго пути в мир божий. Подпаивали они старух - чтоб они добром вспоминали своего шамана. И мужикам подносили, но только к ночи, когда дневные заботы кончались. Каждый вечер звенел бубен. Это шаманили Тачана и Кака.
На одном камлании побывал и Куриль. Он сидел, плотно сжав губы, и насквозь прокалывал взглядом то лохматого чукчу, то уродливую Тачану. Ушел он довольным и успокоенным, даже немного веселым. Тачана объявила, что Сайрэ погиб от заклинаний Мельгайвача и что Пайпэткэ стала хозяйкой чукотских духов.
"Ума не хватило придумать что-нибудь новое, - усмехался Куриль, шагая по сильно втоптанному снегу. - А может, это я обладаю силой внушения?
Испугалась моего взгляда - и понесла чушь? Мельгайвач - не шаман, все знают.
Какие тут его смертельные заклинания! И хорошо, что Пайпэткэ примешала: юкагирка она, и что возьмешь с сумасшедшей… А, ничего, еще Токио будет камланить…"
Между тем Куриль сильно ошибся. Уже на второй день поползли дурные слухи снова о Мельгайваче и Пайпэткэ. Приезжие, а потом и люди стойбища стали коситься на тордох, в котором жила вдова покойника. Не только коситься, но и не без причины строить догадки, от которых попахивало чем-то вроде правды.
Дело в том, что распорядитель похорон шаман Токио убедил Мельгайвача следить за Пайпэткэ. В тордохе Пайпэткэ была не одна, и Мельгайвач согласился. Уже на второй день вдова шамана, как ни в чем не бывало, появилась в своем тордохе и бросилась со слезами к покойнику. Не обращая внимания на злые взгляды старух, она стала просить у Сайрэ прощения за грехи, поплакала, потерлась щекой о ледяной лоб покойника, потом села у его головы - и так, молча, просидела до глубокой ночи. Первый раз увидев близко покойника, Пайпэткэ не могла оторвать от него взгляда, но покойник был ее мужем, и она гладила его щеку, гладила, гладила…
Потом она вернулась в соседний тордох, из которого так и не ушел Мельгайвач.
В эту ночь над стойбищем бесилось в танце сияние. По небу метались сполохи - то красные, как кровь в голубой воде, то белые, как свежее сало.
Наверное, хозяин и хозяйка тордоха оказались добрыми и догадливыми - они куда-то ушли на всю ночь. И совсем зря металось по небу сияние. Простой, безрадостной и, наверно, вовсе ненужной была близость бедного, плохо одетого чукчи и холодной, как лоб мертвеца, юкагирки. Просто они глянули друг другу в потухшие глаза и молча забрались под шкуру…